Маленький оборвыш (др. перевод) - Гринвуд Джеймс (серии книг читать бесплатно TXT) 📗
– Пошел прочь, скверный воришка, – закричал он, – только что из тюрьмы выбрался и опять за прежнее берется!
– Я вовсе не был в тюрьме, – со слезами ответил я, – я никогда не был в тюрьме.
– Не был в тюрьме, гадкий лгунишка? Да ты посмотри на свою голову, разве это не тюремная стрижка!
– Нет, я был в работном доме, и меня там обрили, потому что у меня была горячка. Я убежал из работного дома; я просил у тех людей спичку, чтобы развести огонь, а они начали швырять в меня углем. Вот, посмотрите!
И я показал ему свои пальцы, разбитые в кровь. Старик свесил седую голову через край барки и пытливо посмотрел на мое грязное, залитое слезами лицо. Он, должно быть, убедился, что я говорю правду, потому что сказал гораздо более ласковым голосом:
– Ну, коли тебе нужна только спичка, так возьми себе хоть две да иди своей дорогой.
Он воткнул спички в расщелину багра и передал мне их таким образом. Но все мои труды оказались напрасными! Я до половины разделся и весь вымазался, я перенес грубость работников – и все это не принесло мне пользы. У меня были и щепки, и угли, и клочок бумаги, но все это было до того сыро, что обе спички истлели и ничего не могли зажечь. Я посмотрел на берег: старика, давшего мне их, не было на барке, пришлось обойтись без огня.
Я опять спустился к реке, смыл грязь с рук, с ног и с лица, дал им просохнуть на ветру, так как у меня не было полотенца, потом надел опять чулки, башмаки, куртку и шапку и принялся расхаживать взад и вперед под Арками.
Часа в два пошел сильный, крупный снег; это не огорчило, а напротив, обрадовало меня: я думал, что по дурной погоде Рипстон и Моульди скорее вернутся домой. Я уселся у последней ступеньки той лестницы, по которой они обычно спускались под Арки, и стал ждать. Час проходил за часом, я продрог до костей, а их все не было. Другие ночлежники арок начали собираться, некоторых из них я знал в лицо, другие были мне незнакомы, но я притаился в темном углу и не показывался никому: мне не хотелось собирать вокруг себя толпу и отвечать на вопросы о том, как я выбрался из работного дома.
Я сидел и ждал, пока совсем не стемнело. Церковные часы пробили семь, но ни один из моих друзей не появился. Я был страшно измучен и голодом, и холодом, и напрасным ожиданием. Что будет со мной, если они совсем не придут? До сих пор меня поддерживала надежда увидеться с друзьями. Теперь, когда эта надежда исчезла, я чувствовал себя совершенно одиноким и беспомощным. Все, что я сделал, все, что я выстрадал в этот день, оказалось напрасным. Куда мне теперь деться, за что приняться? Уж не вернуться ли, пожалуй, домой?
Когда эта мысль в первый раз пришла мне в голову, я прогнал ее как совершенно нелепую. Но чем больше времени проходило, чем быстрее таяла надежда увидеться с моими единственными друзьями, тем чаще и настойчивее возвращалась она. Наконец, я уже не мог думать ни о чем другом.
Да в сущности, чего мне так бояться возвращения домой? Я уже больше девяти месяцев не видел никого из своих, может быть, они обрадуются мне, может быть, в худшем случае, дело ограничится тем, что отец прочтет мне хорошую нотацию. Теперь я уже не такой маленький мальчик, каким был, когда бежал из дома, я знал, как искать работы, за какую работу взяться, так что я не буду в тягость своему семейству.
Однако прежде чем идти в переулок Фрайнгпен, я побродил немного около Арок, затем добежал до рынка, посмотрел, не там ли Рипстон и Моульди, и, только не найдя их нигде, решился направиться к Тернмилльской улице. Я шел бодро, нигде не останавливаясь и ни на кого не обращая внимания. Но когда я дошел до Смитфилда, шаги мои стали замедляться, а подходя к переулку Фрайнгпен, я и совсем остановился. Не опасно ли так прямо подойти к отцу? В это время дня он обычно бывает в трактире. Подождать разве, пока он выйдет оттуда? Он всегда добрее, когда немножко выпьет.
Я остановился напротив переулка и стал поджидать отца. Он всегда возвращался домой в одиннадцатом часу, а теперь было только десять. Я ждал терпеливо, и мысль о том, как меня встретит отец, что он мне скажет, даже мешала мне чувствовать голод и холод. Но время шло, а отца все не было. Я решился, наконец, дойти до трактира, куда всегда заходил отец, и посмотреть, там ли он. Осторожно подкравшись, я стал смотреть в щели трактирной двери.
Я мог видеть очень немногое, но зато услышал страшный шум. Несколько голосов кричали, бранились, хохотали, и я различал голос мистера Пигота, хозяина заведения, и какой-то ирландки. Вдруг раздался сильный вопль и топот ног около самой двери; едва успел я посторониться, как дверь распахнулась и из нее вытолкали женщину. Платье этой женщины было все изорвано и испачкано, рыжие волосы всклочены, губы разбиты, а на руках она держала ребенка, завернутого в какие-то грязные тряпицы.
Я тотчас же узнал ее: это была миссис Бёрк с моей бедной маленькой сестрицей Полли. Миссис Бёрк была, видимо, сильно пьяна, она чуть не упала, когда ее вытолкали из распивочной, но, несколько оправившись, опять бросилась к дверям и принялась колотить в них кулаком, браниться и кричать. Мужчина, вытолкнувший ее за дверь, появился на пороге и замахнулся, чтобы снова ударить ее, но его руку удержал хозяин заведения.
– Полно вам дурить, Джим Бализет, – сказал мистер Пигот, – я не позволю вам бесчинствовать, можете бить ее дома, коли хотите, но не здесь!
Джим Бализет! Он назвал этого пьяного, грязного человека Джим Бализет. Неужели же это отец мой? Я привык всегда видеть отца одетым опрятно, даже щеголевато. Бывало, возвращаясь с работы, он всегда тщательно умывался и не выходил из дома иначе, как в чистой рубашке, в крепкой фланелевой куртке и с шелковой косынкой на шее. А тот, кого мистер Пигот назвал Джимом Бализетом, был человек с немытым, опухшим лицом, с заплывшими глазами, с небритой, щетинистой бородой, с волосами, давно не видевшими гребенки. На нем была страшно грязная рубашка и старая, совсем изломанная шляпа. Он стоял посреди улицы, браня самыми гадкими словами миссис Бёрк и грозя ей кулаком.
Отец, вероятно, до полусмерти избил бы мачеху, если бы его не удерживал мистер Пигот и несколько человек, выскочивших за ними следом. Им удалось, наконец, частью насильно, частью убеждениями увести его назад в распивочную. Миссис Бёрк нисколько не угомонилась, она продолжала бросаться к дверям, выкрикивая разные ругательства. Наконец подошел полицейский; он бесцеремонно загнал ее в Фрайнгпенский переулок и втолкнул в дверь нашего дома.
Что мне было делать? Идти за миссис Бёрк было, конечно, глупо. Я никогда не рассчитывал на ласковый прием с ее стороны, а соваться ей на глаза, когда она находилась в таком состоянии, было уж совсем нелепо. Я очень жалел малютку Полли, но меня утешило то, что она по крайней мере жива и не изуродована по моей милости. Подойти к отцу?
Я часто прежде видел его пьяным, но никогда он не был до такой степени пьян и свиреп. Однако куда же мне деться? Я умирал от голода. Я не смел вернуться в работный дом, в Арках мне нечего было делать без моих друзей Рипстона и Моульди. Я был совершенно одинок в целом мире. «А может быть, – подумал я, – отец сжалится надо мной? Прежде миссис Бёрк восстанавливала его против меня. Теперь, когда он с ней поссорился, он, может быть, примет меня назло ей?» С этими малоутешительными мыслями я опять пробрался к распивочной. Там драка кончилась и началось пение. Я слышал, как запел отец, я узнал его голос, и мне показалось, что он поет с большим чувством. Дождавшись конца песни, я робко вошел в комнату. Там было много народу, и я сразу не увидел отца. Только оглядевшись хорошенько, я заметил, что он сидит, положив обе руки на стол и склонив на них голову.
– Эй ты, «работный дом», чего тебе? – спросил у меня слуга.
– Я пришел сюда к отцу, он вон там! – ответил я, указывая на отца.
– А как зовут твоего отца, мальчик?
– Джим Бализет!
– А, я так и думал, а тебя сразу узнал, – сказал скорняк, живший в нашем переулке. – Джим, проснись-ка! Смотри, твой мальчик вернулся! – обратился он к отцу, слегка расталкивая его.
