Карта времени - Пальма Феликс Х. (читать книги полные .TXT) 📗
Они обнаружили это, прогуливаясь по торговым улицам Нью-Йорка, куда отправились в поисках счастливых идей. Они уже собирались вернуться в гостиницу и устроить там для своих усталых ног ванночки с целебными солями, когда внимание их привлек выставленный в одной из витрин товар. За стеклом высилась гора весьма необычных пачек манильской бумаги — в каждой по пятьсот листочков, переложенных увлажнителем. «Лечебная бумага Гайетти», — прочитали они на упаковке. А это еще что такое, черт побери? Ответ нашелся тут же: к витринному стеклу были приклеены инструкции — там без малейшего смущения все и объяснялось, точнее, специальный рисунок изображал руку, которая ловко прикладывала бумагу к самой потаенной части седалища. Судя по всему, этот самый Гайетти рискнул наконец избавить человечество от использования кукурузных початков и отпечатанных для прихожан проповедей. Придя в себя от изумления, Уильям и Сидни обменялись понимающими взглядами. Вот оно! Нашли! Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы представить себе, сколь пылкий прием окажут сему дару небес тысячи английских задниц, истерзанных шершавой газетной бумагой. Если продавать новый товар хотя бы по пятьдесят пенсов за пачку, приятели в мгновение ока сделаются богачами. Они закупили чудесную бумагу в количестве, достаточном, чтобы обеспечить небольшую лавку, приобретенную ими на одной из главных лондонских улиц. Заполнили витрину пакетами, приклеили к стеклу плакат с подробными инструкциями и стали ждать, стоя за прилавком, когда же публика кинется хватать столь чудесное и совершенно необходимое в жизни изобретение. Но ни одна живая душа не перешагнула порога их заведения как в день открытия, так и в последующие дни и даже недели.
Прошло три месяца, прежде чем Уильям и Сидни признали свое поражение. Мечты о процветании разбились вдребезги, едва родившись. Правда, у них остались большие запасы лечебной бумаги, которых им хватило бы до конца жизни. Но, надо заметить, мир порой руководствуется весьма замысловатой и трудно постижимой логикой: стоило компаньонам закрыть двери своего злосчастного торгового заведения, как дело начало раскручиваться. В самых темных углах пабов, в забытых богом переулках, а также в собственных домах Уильяма и Сидни их атаковали какие-то непонятные типы, которые шепотом, испуганно озираясь по сторонам, просили у них пакеты с чудесной бумагой, чтобы тотчас раствориться в ночном мраке. Удивленные неожиданным поворотом событий, оба незадачливых коммерсанта отныне взяли в привычку выбираться в город ближе к ночи, чтобы вручать жаждущим заказанный товар тайком — подальше от нескромных взглядов. Вскоре они нашли более удобный выход из положения: стали оставлять неприличный продукт у дверей домов или по предварительной договоренности с хозяевами передавали пакеты в окна, привязав их к палке, или швыряли их с мостов в беззвучно проплывавшие внизу лодки, или незаметно пробирались в безлюдные парки, чтобы извлечь из-под какой-нибудь скамейки пачку денег, или птичьим свистом оповещали о своем присутствии клиентов, стоя у изгороди особняка. Все стремились заполучить новомодную лечебную бумагу, но только так, чтобы об этом не прознали соседи. Уильям, воспользовавшись бешеным спросом на товар, не замедлил поднять на него цену и постепенно довел ее до невероятной цифры, однако большинство покупателей безропотно платили и эти деньги.
Всего через пару лет каждый из компаньонов сумел купить себе по роскошному дому в районе Бромтон, но весьма скоро они их покинули, чтобы поселиться в Кенсингтоне, поскольку Уильям полагал, что показателем жизненного успеха, кроме коллекции великолепных тростей, является переезд из одного жилища в другое, лучшее. Поразившись тому, как в результате столь рискованного шага — передачи своих накоплений в руки шурина — он стал владельцем прелестного особняка на Квинс-Гейт, где с балкона открывался чудесный вид на Лондон, Сидни вознамерился наслаждаться тем, что имел, окунувшись в радости семейной жизни, о которых вечно твердил приходской священник. Он наполнил свое жилище детишками, книгами, полотнами многообещающих живописцев, нанял пару служанок и довел до отвращения ту нелюбовь, которую всегда испытывал к простому люду, что стало возможным теперь, когда он бесповоротно выбился наверх. Короче, он без лишнего шума приохотился к обеспеченной жизни, забыв и думать, что всем обязан весьма неблагородной торговле туалетной бумагой. А вот Уильям был совсем другим по натуре. Алчность и самовлюбленность мешали ему остановиться на достигнутом. Ему требовались овации публики и благоговейное почитание окружающих. Иными словами, он желал, чтобы самые знатные лондонцы приглашали его как равного себе на лисью охоту, а этого было трудно добиться, даже если ты с важным видом просиживаешь вечера напролет в чьих-то курительных комнатах, раздавая направо и налево свои визитные карточки. И тут ничего нельзя было поделать, из-за чего в душе его росла обида на горстку богачей, вполне сознательно подвергших его остракизму, хотя сами они подтирали свои благородные задницы мягкой бумагой, которую он им поставлял. Чаша его терпения переполнилась, когда на одном из тех редких приемов, куда их все-таки пригласили, один из гостей под воздействием винных паров предложил отметить их титулом Официальных подтирателей королевства. Еще до того, как успел прозвучать первый смешок, Уильям Харрингтон как бешеный кинулся на наглеца и в кровь разбил ему нос рукояткой своей трости, прежде чем Сидни успел вмешаться и увести его из зала.
Этот праздник стал важной вехой на их жизненном пути. Уильям извлек из него горький, но полезный урок: лечебная бумага, которой он был всем обязан и которая принесла ему благосостояние, одновременно являлась пожизненным позорным пятном, и бороться с этим было бессмысленно. Так или иначе, но сжигавшая его ненависть сослужила и полезную службу, ибо она неустанно заставляла работать интуицию и помогала найти более почтенные сферы для вложения капиталов — скажем, в только еще возникавшие железные дороги, так что всего за несколько месяцев Уильям завладел большинством акций нескольких мастерских по ремонту паровозов. Следом он приобрел полуразваленное судно под названием «Дружба», привел его в порядок и превратил в одно из самых рентабельных. Не прошло и пары лет, как его маленькая империя, состоявшая из нескольких процветающих предприятий, которыми Сидни управлял с уверенным изяществом опытного дирижера, заставила забыть, что когда-то имя владельца ассоциировалось с лечебной бумагой. Кстати сказать, когда он прекратил поставки, весь Лондон впал в безутешную печаль и отчаяние. Весной 1872 года Уильяма пригласили на первую в его жизни охоту на лис в Ньюстед в Ансли-холл — в ней участвовали сливки лондонского общества, теперь готовые восхищаться невероятными успехами Уильяма Харрингтона. Во время охоты, к несчастью, погиб тот самый остроумец, который когда-то давным-давно посмел отпустить шутку в его адрес. Если верить появившимся в газетах сообщениям, тот случайно сам выстрелил себе в ногу. Приблизительно в то же время Уильям Харрингтон вытащил из сундука свою солдатскую форму и, нарядившись в нее, пожелал позировать в ней для портрета. На нем он улыбался так, словно грудь его была увешана наградами, и каждого, кто входил в особняк, встречал взгляд хозяина и властелина той части вселенной, что располагалась напротив Гайд-парка.
Именно этот секрет их родители хранили как зеницу ока. Я же счел уместным поделиться им с читателями, пока наши герои совершают нелегкое путешествие. Но, боюсь, я закончил свой рассказ слишком рано, поскольку в экипаже все еще царит молчание, и не исключено, что оно продлится еще какое-то время, ведь, как известно, если Эндрю о чем-то задумается, то он способен на целые часы отрешиться от окружающего мира, и привести его в чувство могут лишь раскаленная докрасна кочерга либо изрядная порция кипящего масла. Но, на беду, ни того ни другого Чарльз не додумался с собой прихватить. Таким образом, мне не остается ничего другого, как описать дом господина Уэллса. Я, как вы могли уже заметить по моим вставным рассуждениям, отнюдь не желаю попадать в зависимость от мучительной дорожной тряски, напротив, я способен мчаться со скоростью светового луча, так что в мгновение ока — или даже быстрее — мы оказались в небе Уокинга над крышей скромного трехэтажного дома, окруженного садом. Стены этого дома, добавлю, слегка сотрясаются, когда неподалеку стремительно проносятся поезда, направляющиеся в Линтон.
