Париж 100 лет спустя (Париж в XX веке) - Верн Жюль Габриэль (библиотека книг .txt) 📗

— Скоро, — заметил г-н Югенен, прогуливаясь под дубами, рябинами и акациями верхней палубы, — сумеют взаправду построить фантастический корабль голландских легенд, чей бушприт уже утыкался в остров Маврикий, когда корма еще оставалась на Брестском рейде.

Восхищались ли этой гигантской машиной Мишель и Люси, подобно всей окружавшей их ошеломленной толпе? Я не знаю, они прогуливались, тихо разговаривая или же храня проникновенное молчание, не отрывая глаз друг от друга.

Молодые люди вернулись в жилище дядюшки Югенена, так и не приметив ни одного из чудес Гренельского порта!

Глава XII

Где рассказывается, что Кенсоннас думал о женщинах

Ночь Мишель провел в сладостной бессоннице. К чему спать? Бодрствуя, грезить приятнее — чем молодой человек и занимался прилежно до утренней зари; его мысли складывались в строки самой совершенной, самой возвышенной поэзии.

Наутро Мишель спустился в контору, быстро взобрался на свою верхотуру. Кенсоннас ждал его. Мишель пожал, вернее крепко обхватил руку друга. Он был, однако, неразговорчив, сразу принялся за диктовку голосом, полным жара.

Кенсоннас с удивлением наблюдал за юношей, а тот избегал взгляда приятеля.

— Тут что-то не так, — подумал пианист, — как странно он выглядит! Похож на человека, перегревшегося где-нибудь в жарких странах.

Так прошел день, один диктовал, другой писал, и оба исподволь поглядывали друг на друга. Прошел второй день, а друзья так и не обменялись ни словом.

— Здесь пахнет любовью, — сказал себе пианист. — Пусть чувство вызреет, тогда он заговорит.

На третий день Мишель вдруг прервал Кенсоннаса в момент, когда тот выводил великолепную заглавную букву.

— Друг мой, что думаешь ты о женщинах? — краснея, спросил юноша.

— Так и есть, — заметил про себя пианист, промолчав.

Мишель, еще более краснея, повторил вопрос.

— Сын мой, — торжественно начал Кенсоннас, прервав работу. — Суждения, которые мы, мужчины, можем иметь о женщинах, весьма переменчивы. Утром я думаю о них не то, что вечером. Весна наводит на мысли, неподходящие для осени. На подход к проблеме могут решающим образом повлиять дождь или хорошая погода. Наконец, на мое восприятие женщин оказывает бесспорное влияние лучшее или худшее пищеварение.

— Эго не ответ, — возразил Мишель.

— Сын мой, позволь ответить тебе на вопрос вопросом. Веришь ли ты, что на земле все еще есть женщины?

— Еще как верю! — вскричал юноша.

— Попадались ли они хоть когда-нибудь на твоем пути?

— Ежедневно!

— Давай договоримся о понятиях, — продолжил пианист. — Я не имею в виду эти женоподобные существа, чье назначение — способствовать распространению человеческого рода и кого в конечном счете заменят машинами на сжатом воздухе.

— Ты смеешься…

— Друг мой, об этом говорят вполне серьезно, но проект все же вызывает некоторые возражения.

— Послушай, Кенсоннас, — взмолился Мишель, — обойдемся без шуток!

— Ну уж нет, лучше повеселимся! Ладно, я возвращаюсь к моему тезису: женщин больше нет, их раса исчезла, подобно карликам [60] или мегалентериумам. [61]

— Прошу тебя!

— Нет уж, дай мне сказать, сын мой. Я думаю, что раньше, во времена весьма отдаленные, женщины действительно существовали: древние авторы утверждают это вполне определенно, они даже рассказывают о самом прекрасном их виде — Парижанке. Согласно старым текстам и эстампам того времени, она была очаровательным созданием, не имевшим равных во всем мире; она соединяла в себе самые совершенные пороки и самые порочные совершенства, будучи женщиной в полном смысле слова. Но мало-помалу кровь теряла чистоту, порода деградировала, и сей печальный декаданс зафиксирован в трудах физиологов. Приходилось ли тебе наблюдать, как из гусениц вылепляются бабочки?

— Да, — отозвался Мишель.

— Так вот, — продолжил пианист, — здесь все произошло наоборот: бабочка превратилась в гусеницу. Ласкающая взор походка Парижанки, ее грациозная осанка, ее насмешливый и нежный взгляд, ее милая улыбка, ее полные формы — они были как налитые и одновременно знали точную меру — все это вскоре уступило место формам вытянутым, худощавым, высушенным, жилистым, костлявым, истощенным, а также развязности, механической, преднамеренной и в то же время пуританской. Талия сделалась плоской, взгляд мрачным, суставы потеряли гибкость; грубый, как бы одеревенелый нос теперь почти касается истонченных и поджатых губ; шаг стал длинным; ангел геометрии, некогда столь щедро одаривавший женщину самыми притягательными округлостями, теперь навязал ей строгую дисциплину прямых линий и острых углов. Француженка стала американкой: она всерьез рассуждает о важных делах, воспринимает жизнь без тени улыбки, оседлала тощую кобылу нравственности, одевается плохо, безвкусно, носит корсеты из гальванизированной стали, способные отразить самый сильный натиск. Сын мой, Франция лишилась своего главного преимущества: ее женщины в любезный век Людовика XV феминизировали мужчин, но с тех пор сами стали мужеподобными и не заслуживают более ни взгляда художника, ни внимания возлюбленного!

— Не преувеличивай! — вставил Мишель.

— А, — отпарировал Кенсоннас, — ты улыбаешься и думаешь, у тебя припасен аргумент, который меня сразит? У тебя наготове твое маленькое исключение из общего правила? Так знай, одно подтверждает другое! Я настаиваю на сказанном. И даже иду дальше: нет женщины, к какому слою она бы ни принадлежала, кого не коснулась бы эта деградация породы. Гризетка исчезла; куртизанка, ставшая бесцветной содержанкой, являет теперь пример вопиющей аморальности: она неуклюжа и глупа, но делает себе состояние за счет порядка и экономии, и никто ради нее не разоряется. Разориться? Еще чего! Вот слово, которое полностью устарело. Сейчас, сын мой, кто только не обогащается! Не становятся богаче только тело и разум.

— Станешь ли ты утверждать, что в наше время женщину встретить невозможно?

— Конечно, во всяком случае, моложе девяноста пяти лет; последние женщины умерли с кончиной наших бабушек. Впрочем…

— А, есть и впрочем?

— Такой экземпляр может повстречаться в предместье Сен-Жермен; в этом крошечном уголке огромного Парижа еще могут изредка вырастить редкий цветок, puela desiderata, [62] как сказал бы твой преподаватель, но только там и нигде больше.

— Значит, — продолжил Мишель, иронически улыбаясь, — ты упорствуешь во мнении, что женщины — это исчезнувшая раса.

— Ах, сын мой, великие моралисты девятнадцатого века предугадывали сию катастрофу. Бальзак, знавший в женщинах толк, высказался в таком духе в известном письме к Стендалю: женщина, писал он, — Страсть, мужчина — Действие, вот почему мужчина обожал женщину. Но сегодня они оба — действие, и потому отныне во Франции женщин больше нет.

— Ладно, а что ты думаешь о браке?

— Ничего хорошего!

— Но все-таки?

— Я мог бы скорее одобрить чужой брак, нежели собственный.

— Значит, ты не собираешься жениться?

— Нет, по крайней мере до тех пор, пока не будет создан пресловутый суд — за него ратовал Вольтер, — уполномоченный судить супружескую неверность: он должен состоять из шести мужчин, шести женщин и одного гермафродита, который в случае раздела мнений поровну имел бы решающий голос.

— Хватит шутить!

— А я не шучу, только это могло бы дать гарантию. Помнишь, что произошло два месяца назад, когда в суде слушалось дело г-жи де Кутанс, обвиненной мужем в адюльтере?

— Нет.

— Так вот, председатель суда спросил у мадам де Кутанс, почему она забыла о своем долге. У меня плохая память, ответила она, и суд оправдал ее! Честно говоря, такой ответ заслуживал оправдания.

— Оставим мадам де Кутанс и вернемся к вопросу о браке.