Штрафбат. Приказано уничтожить - Орлов Андрей Юрьевич (книги полностью txt) 📗
– Ё-мое, лишку хватили, – прозрел Бойчук, переводя взгляд со своей обретенной в драке саперной лопатки на пистолет, который перепачканный глиной унтер пытался извлечь из кобуры. Нехорошая гримаса перекосила уста солдата вермахта. Зорин поднял камень, швырнул – ловко пущенный «снаряд» просвистел над ухом унтера, тот испуганно завертел головой. Очнулись пулеметчики, сидящие в танках – было самое время прийти на выручку своим. Затарахтел пулемет. Унтер выронил «вальтер», схватился за обожженную кисть. Немцы бросились в лес, теряя людей. Штрафники победно завопили, но, впрочем, быстро опомнились и побежали обратно. И только сейчас до Зорина дошло, что мешало ему ходить и бегать – ноги в тесных сапогах превратились в огромный нарывающий синяк. Он сел на землю, стащил ненавистные кирзачи и побрел на позицию босым, чувствуя невероятное облегчение.
От ста девяноста человек в живых осталось не более полусотни, люди падали на раздавленный бруствер, лениво удивляясь – почему не звучат команды? Куда подевались «любимые» отцы-командиры? Кто-то стремительно засыпал, едва коснувшись земли, кто-то нервно смеялся, начинал заговариваться. Мишка был жив, отрясал бушлат от грязи. Шевелился Кармазов – тупо смотрел в светлеющее небо и стучал себя по ушам, прогоняя надоевшую контузию. Стонали раненые – возле безногого бойца подпрыгивал медбрат Карпенко, сочувственно цокал языком и, похоже, решал дилемму – стоит ли переводить на парня драгоценный бинт, если он уже не жилец? Зорин привалился к валуну, вытянул ноги. В двух шагах от него лежал мертвый рядовой Карабулин, призванный из Уфы и «побритый» в штрафники за то, что мало времени уделял несению караульной службы, а много – чуждым советскому человеку мусульманским молитвам, часто совпадавшим с заступлением на пост. Регулярные обращения к Всевышнему мужику не помогли, надоел он, видно, Аллаху, и тот предпочел побыстрее от него избавиться, отправив в симпатичный мусульманский рай. Поколебавшись, Зорин приложил свой тесный сапог к сапогу покойника. Тот был на пару размеров больше. Алексей задумался. Из тумана вырос призрак командира первого взвода младшего лейтенанта Колыванцева. Согбенный, полупрозрачный, он поддерживал под локоть простреленную руку, неприкаянно блуждал по отвоеванным позициям и, казалось, сам не понимал, что он здесь делает.
– Прошу прощения, товарищ младший лейтенант, – окликнул его Зорин. – Заимствование сапог у мертвых товарищей мародерством не считается? А то ноги, знаете ли, стер, только ползком теперь и могу. Вам нужны ползающие солдаты?
– Да делай что хочешь, я-то тут при чем… – Колыванцев как-то отрешенно махнул рукой и побрел обратно в белесые завихрения тумана.
Обувь мертвого товарища сидела, как влитая. Двойные портянки добавили комфорта. Последние силы ушли на переобувание, предательская слабость ползла по телу. Шатаясь, подошел очумевший Мишка Вершинин, плюхнулся рядом.
– На море хочу, Леха, – выразил он не вызывающую возражений мысль. – Представляешь, только раз был на море, а до сих пор стоит перед глазами, словно вчера оно было. Как школу закончил, с матерью в Евпаторию поехали – путевку ей дали в санаторий по профсоюзной линии. От нас как раз отец ушел, она и рассчитывала там себе кого-нибудь найти или хотя бы отвлечься. Не поверишь, Леха, море – это сущая сказка! У берега зеленое, чуть дальше – бирюзовое, а там, где с горизонтом смыкается, – такое, пронзительно синее… Смотришь на него, и прямо щемит в груди – по-настоящему, до тоски, мол, такая жизнь существует, а проходит мимо!
– Мать-то нашла себе кого-нибудь? – спросил Зорин.
– Нашла, – вздохнул Вершинин. – Инвалида на костылях в одной из тамошних больничек. Директор завода в Черноземье – с заболеванием суставов. Так она ему до такой степени мозг проела, что он без костылей от нее бежал, что твой юный козлик. Мамаша у меня пропагандистом трудилась при райкоме комсомола, хотя в годах уже была. Знатно лапшу умела на уши вешать, только не понимала, что на курорте ее лапша нахрен никому не нужна.
Прихрамывая, подошел Кармазов с землистым лицом, охая по-стариковски, пристроился бочком.
– Устал я, мужики, надоело всё, – вымолвил он обреченно.
– Смотри, накаркаешь, – поморщился Вершинин, – дождешься, что когда-нибудь смерть разлучит нас.
– Когда-нибудь разлучит, – усмехнулся Кармазов. – Ребята, вы от земли-то не отрывайтесь. Еще парочка таких боев, и на том свете всей ротой гулять будем.
– Без меня, – вздохнул Зорин, – не верю я что-то в тот свет. В «ту» всепоглощающую тьму – верю, а вот в «тот» свет как-то не очень.
Беседа не клеилась. Ожили танки Т-34, способствовавшие продвижению штрафной роты, сползли с высоты и подались куда-то на запад, в сторону очерчивающегося с рассветом леса. Снова загудели моторы, и новые танки – те же самые «тридцатьчетверки», тяжелые ИСы, новенькие КВ – с непривычными очертаниями переваливали через высоту и уползали на запад. Прошла колонна автоматчиков – регулярный батальон в чистенькой форме. Молодые парни, явно недавно мобилизованные, пугливо поглядывали на заваленную трупами траншею, на догорающий танк, напоминающий скорбный мемориал, многие отводили глаза, делали вид, что так и надо. Плацдарм работал. Снова вырос из тумана младший лейтенант Колыванцев, поставил в известность, что на подходе санитарный фургон, следует погрузить в него всех раненых, а позднее, если не подтянется похоронная команда, собрать и упорядочить трупы. Немцев можно не собирать и не упорядочивать – пусть валяются, трупы врагов приятно пахнут.
– Товарищ младший лейтенант, а вы теперь за весь постоянный состав отдуваться будете? – спросил кто-то из бойцов. – Не повезло вам.
Колыванцев посмотрел на него как-то странно и сгинул в свой туман, который потихоньку начинал рассеиваться. Впоследствии выяснилось, что если кому-то из офицеров и повезло, то только Колыванцеву. На косогоре среди прочих тел обнаружилось тело капитана Любавина. Даже в смерти он продолжал что-то грозно орать и гнать солдат выполнять свой священный долг. От внимания не укрылось, что застрелили капитана в спину, что немцам было сделать проблематично, учитывая то, что спину вражеским позициям ротный командир не подставлял. Тему предпочли не обсуждать – прикрыли мертвого плащ-палаткой и для порядка постояли над телом с непокрытыми головами.
Погибли взводные Пескарев и Ташкаев. Оперуполномоченному Кулагину, решившему на эмоциональном подъеме сбегать в бой, снесло полголовы, а вторая вместе с погонами превратилась в такое месиво, что опознать его смогли лишь по документам. Замполит Бочков был ранен, тяжело и безнадежно. Пули изрешетили грудную клетку, он еле дышал, был без сознания, и медбрат Карпенко по секрету признался, что вряд ли замполита довезут до медсанбата, царство ему небесное. Раненых было немного – большей частью пострадавшие в рукопашной. Окровавленных, со сломанными руками и ногами, их вытаскивали на восточный склон холма, грузили в санитарные фургоны. С завистью смотрели вслед – отбыли наказание хлопцы. Раненых немцев как-то стеснительно приканчивали. Куда их? На своих ни мест, ни лекарств в медсанбатах не хватает.
– Не могу, – признался молодой, идейно грамотный Антохин, опуская винтовку с примкнутым штыком, занесенную было над немецким пареньком с кровоточащей дырой в боку. Тот смотрел на него большими, источающими муть и тоску глазами и ничего при этом не говорил. – Понимаю, что вражина, знаю, что должен прикончить – уж он бы меня прикончил, не задумываясь… а не могу. Без оружия, гад…
– Привыкай, боец, смотри, как это делается, – назидательно сказал Ахнович, проверил на заточку добытый в бою нож с костяной рукояткой, сел на колени перед немцем, который безотрывно смотрел ему в глаза, и с тугим нажимом перерезал чужое горло.
Солдаты сбредались, падали на землю. Кисет с махоркой пошел по рукам – курили все, даже некурящие. Про штрафников забыли – какие из них теперь вояки? Единственный выживший офицер сидел в отдалении и уныло смотрел, как медбрат Карпенко перевязывает ему перебитую руку. Ранение было неопасным, хотя и болезненным, жизненно важных вен и артерий пуля не задела, и ехать в госпиталь Колыванцев стеснялся.
