Принц Вианы - Старицкий Дмитрий (полная версия книги .TXT) 📗
Вся семья ремесленника стояла за повозкой и молчала. Выражение лиц у них было фатальным. Эти люди давно готовы принять любой удар судьбы и смирились с этим.
— Что вас гонит на чужбину? — Дон Саншо подбоченился в седле.
Я перевел.
— Если вам, герр риттер, что-либо говорит слово: «фемгерихт», то и объяснять чего-либо нет смысла. А если вы такого слова не знаете, то и не рассказать о нем в двух словах. Если коротко, то мне грозит смертельная опасность, от которой я и бегу куда глаза глядят.
— А ты дерзок, мастеровщина, — сурово сказал дон Саншо после моего перевода.
Инфант решил обидеться и наказать проходимца. Рука его уже потянула плеть из сапога.
Я вольно перевел мастеру, что «герр риттер» обидчив и лучше его не дразнить. Мастер понял, что лучше надо сократиться.
— Простите меня, ваша милость, — поклонился он Саншо, — если я был не учтив с вами, это все потрясение оттого, что я не могу двигаться дальше. И от плохого знания вашего языка.
— К дону [121] надо обращаться «ваша светлость», — подсказал мастеру сьер Вото на языке франков.
Мастер тут же опустился на колени в пыль дороги и понурил голову. Вслед за ним на колени встала и вся его семья.
— Прошу простить меня, ваша светлость, я вел себя неподобающе, но только потому, что я на краю отчаяния. Я даже не помышлял вам дерзить.
Тут я понял, что пора вмешиваться, и показал Саншо жестом, что в игру вступаю я.
— Так ты литейщик? — спросил я мастера на хохдойче.
— Да, ваша милость, литейщик и колокольных дел мастер, — ответил он мне по-немецки.
— Что тебе нужно для того, чтобы ты отлил стопудовый колокол?
— Воск, медь, олово, серебро, хорошая глина, дерево и два помощника, — он кивнул на сыновей. — Инструмент у меня в повозке.
— Сколько возьмешь за работу?
— Стол и кров для моей семьи. И защита от Фемы [122].
Посмотрел на меня снизу вверх и, видя, что я улыбаюсь, торопливо добавил:
— И возможность работать на сторону, когда не будет ваших заказов.
— Перекладывай свои вещи в телегу к бочкам, — приказал я ему. — Пойдете пешком рядом с ней.
Обернулся к стрелкам:
— Кто-нибудь — прирежьте осла, избавьте животное от мучений.
Потом мой взгляд упал на маленьких девочек.
— Микал, Филипп, возьмите малышек к себе в седла. Пешком они не дойдут.
— Могу я узнать имя моего благодетеля? — спросил меня мастер.
— Можешь. Я — Франциск, наследный принц Наварры. И колокола лить ты будешь там.
— Это за морем, ваше высочество?
— За морем.
— Слава богу, который прислал меня к вам, ваше высочество, — воздел он руки к небу, перекрестился и неожиданно поцеловал мое стремя.
— Надеюсь, ты не еретик? — спросил я его.
— Не сомневайтесь, ваше высочество, я добрый католик. У доминиканцев [123] ко мне не было претензий.
Дальше до самой реки мы доехали без приключений и происшествий. Разве что повстречали обоз из десятка груженых фур под охраной четырех легковооруженных всадников без гербовых значков — наемники у купцов. Те, не отдаляясь от своих телег, проводили нашу кавалькаду подозрительными взглядами. И, казалось, даже лошади их облегченно вздохнули, когда мы неторопливо прошествовали мимо них.
А так — солнышко светит ласково, стрекозы летают, бабочки, жары особо сильной нет, лошадей до пота не выматываем — идем крупным шагом, пыль и та лишь в конце колонны скапливается. Просто прогулка, а не бегство. В костюмированном кино все по-другому — там погони на полном пределе и лошади все в мыле. А тут ощущение такое расслабляющее, немного грустное и мечтательное.
Старперу в мозгах по большому счету все фиолетово, кроме как быстрее сесть на кораблик и убраться отсюда подальше, а вот моему юному телу уже не хватает Иоланты. Я и забыл, как это бывает насладительно — просто провести ладошкой по женскому телу; где-то лет в сорок такие тактильные ощущения сами собой отключились. А этот пацанчик мало того что наслаждается, но еще такое наслаждение помнит, зараза, отвлекая от размышлений на тему: что происходит, кто виноват и что делать? Вовремя мы уехали из шато Боже. Ой как вовремя.
Река появилась неожиданно. Лес, лес вокруг и сразу перед глазами — водная гладь с заметным течением на стрежне.
Большая одномачтовая барка — метров тридцати в длину, широкая и пузатая, — причалена канатами к вбитым надолбам на небольшом пляже. На корме надстроено небольшое возвышение, на котором прикреплено длинное рулевое весло. Мачта ровно посередине держится на растянутых к бортам канатах.
С борта сброшены широкие наклонные сходни из толстых досок, по которым местные амбалы еще таскали на плечах мешки из четырех фур, запряженных каждая парой сонных коняшек. Три фуры уже стояли практически пустые. Оставшийся груз неторопливо исчезал в объемных трюмах барки.
— Кто-то еще с нами едет? — спросил я сержанта, наблюдая погрузку.
— Нет, сир, это заказанные нами припасы грузят: овес, отруби, сено и солому. Лошадей в пути кормить. Хочешь не хочешь, а каждому коню в день дай по шесть фунтов овса и три фунта отрубей. Четыре-пять фунтов сена. На море еще воду придется в бочках брать на все время. А тут хорошо: черпай ведром с борта — и вся недолга.
Вода в реке действительно выглядела очень чистой даже у берега, где постоянно что-то грузят.
— Хорошо, — одобрил я его действия. — Руководи погрузкой.
Мою кобылку подхватил под уздцы Микал, и я соскочил на прибрежный песок.
Впереди меня на барку взбежали два беарнских стрелка и разошлись в стороны. Один на нос, другой на корму. Их арбалеты были взведены и болты [124] уложены в направляющих желобах. «Это просто здорово, что мои люди службу знают», — отметил я про себя с удовлетворением.
Чтобы никому не мешать — сам я, что делать тут, конкретно совсем не знаю, — уселся на край крыши кормовой надстройки и с удовольствием наблюдал за тем, что делается вокруг: да-да, именно это самое затертое: горящий огонь, текущая вода и работающие на твоих глазах человеки. На тебя лично вкалывающие. А ты им, главное, — не мешай.
Для начала разгрузили нашу телегу, и местные амбалы закатили по сходням бочонки с вином и угнездили их в трюме под суровым взглядом сержанта. Потом и остальные припасы, которыми нас одарил старый барон, переместились туда же.
Коней расседлали, и пока одни стрелки носили их седла и сбрую на барку, другие, недолго выходив коней по кругу, завели их в реку купать, предварительно раздевшись догола. Заодно и сами приняли водные и солнечные ванны. Загар у всех был, как бы сказали в двадцать первом столетии, — рабочий: лицо, шея до ключиц и ладони. В остальном они хвалились своей натуральной кожей разной степени смуглости и сметанистости. Почти у всех на теле были старые шрамы.
Флейту обихаживал Микал, а Филипп отмывал моего вороного андалузца, кличку которого я пока так и не выяснил — незачет!
Смотрю и удивляюсь. Вот дворянский сын Филипп, даже баронский отпрыск, кажется, а не гнушается сам коня мыть. На пару с рабом. И не своего коня, а моего. Странные тут мажоры. А еще аристократы! Наши богатые детки бывших пролетариев такое занятие посчитали бы для себя западло.
Обиходив моих коней, мальчишки тут же принялись за своих.
Когда кони обсохли, то, посыпав сходни песком, стрелки стали их поодиночке, но все же довольно плотной очередью заводить на борт, а оттуда в трюм.
Первыми заводили огромных флегматичных тяжеловозов — рыцарских дестриэров, принадлежащих сьеру Вото и шевалье д'Айю. Мощные гнедые кони, под тонну весом, под два метра в холке, с широкой грудью, длинными хвостом и гривой, с большими, заросшими черным волосом копытами. Первыми — как самых спокойных характером и, наверное, к такому привычных. За ними, ласково похлопывая по шее, мальчишки моей свиты, взявшись за уздцы, ввели мою Флейту.
121
Дон (исп. и итал. don, фр. и порт. dom, от лат. Dominus – господин) – в Испании этот титул изначально принадлежал только королю, принцам и инфантам. Позже жаловался за заслуги перед короной. Филипп III сохранил титул дона за епископами, графами и дворянством, имевшим феодальные титулы (titulados). Это слово ставится не перед фамилией, но перед именем. Женщины носят титул «донна». В Италии дон – почетный титул духовенства и дворян, изначально принадлежащий только папе. В Португалии титул «дон» носят владетельные особы и члены их фамилий.
122
Фема (Фемгерихт (от др.?гер. fem – воля) – народная инквизиция Германии. Система тайной судебной организации, активно действовавшая в ряде европейских стран в XIII–XVI вв. Явные «Свободные суды» – состояли из императорских окружных судей – фрейграфов и от 7 до 100 (иногда даже до 800) присяжных из жителей округа – шеффенов. Появление Фемы (Фемгерихта) связано с усилением феодальной раздробленности Германии, ослаблением императорской власти и произволом феодалов. Фема в XIII в. быстро распространилась по Германии, пользуясь активной поддержкой населения. Не подчиняясь ни светским, ни церковным властям, признавала себя зависящей только от императора, а таинственность и мистический характер этого судилища поражали воображение современников. Фема – мститель за нарушение десяти Божьих заповедей. Фактически ее компетенция начиналась там, где подсудимый уклонялся от явного суда. Если он был арестован или сам соглашался явиться на суд, его судили открыто; но если обвиняемый от явки уклонялся, то его судил фемгерихт тайно и заочно постановлял приговор. Фема выносила только два вида приговоров: казнь или изгнание. Приговоренный должен быть повешен в любом месте и в любой момент, как это удобно для исполнителя приговора. Приговоры Фемы не имели срока давности, и если приговоренному удавалось скрыться от палачей, суд обязан был его преследовать сколько угодно долго. Приговор Фемы держался в тайне, чтобы подсудимый не был в состоянии принять меры к охране своей жизни. Исполнение поручалось кому?либо из присяжных или наемному лицу. Всякий шеффен при поступлении в Фему приносил клятву «Клянусь в вечной преданности тайному судилищу; клянусь защищать его от самого себя, от воды, солнца, луны и звезд, древесных листьев, всех живых существ, поддерживать его приговоры и способствовать приведению их в исполнение. Обещаю сверх того, что ни мучения, ни деньги, ни родители, ничто, созданное Богом, не сделает меня клятвопреступником». Фемические суды имели три категории посвящения: «главные судьи» (Stulherren), заседатели – «лавники» (Echevins), и «послы» (Frahnboten). В заседаниях фемгерихта присутствовали фрейграф и все шеффены, которые этого желали. Процесс был упрощен до крайности: обвинитель излагал жалобу, а затем становился на колени перед фрейграфом и, положив два пальца на меч, клялся, что говорит правду. Если у него находилось шестеро «друзей» (Folger), которые подтверждали своей клятвой правдивость обвинителя, обвинение считалось доказанным. Воровство, убийство, святотатство, насилие – эти преступления чаще всего карались Фемой. Фрейграф произносил приговор, по которому обвиняемый провозглашался лишенным «мира и права и вольностей», его шея «отдавалась веревке, труп – птицам и зверям, душа – Господу Богу, если Он пожелает ее принять; его жена да станет вдовою, его дети – сиротами». С этого момента шеффены обязывались содействовать всеми средствами поимке преступника и повешению «на ближайшем дереве». Приговор с печатью фрейграфа выдавался на руки обвинителю, который мог рассчитывать на помощь шеффенов по всей Германии в тайном и неусыпном преследовании обвиненного. Для обвиняемого суд и приговор оставались тайной и кара – неожиданной. Владетельные князья не спешили уничтожать суды Фемы, ставшие в их руках послушным орудием мести и личных расчетов, но к концу XV в. Фема выродилась в нечто, уже нарушающее «земский мир». Отмечались случаи коррупции. В начале Реформации о фемических судах говорится уже исключительно в тоне насмешки или негодования; возникла даже поговорка, что в фемгерихте подсудимого сначала вешают, а потом допрашивают. Интересно, что евреи не подлежали суду Фемы.
123
Доминиканцы – орден нищих братьев?проповедников, неофициально – Псы Господни. Католический монашеский орден, основанный испанским монахом святым Домиником в 1214 г. в Тулузе для искоренения катарской ереси. В 1233 г. папа Григорий IX передал им инквизицию, так как они были наиболее подходящим и лучше подготовленным орудием для розыска скрывающихся еретиков, тем более что их главными обязанностями были проповедь и обращение.
124
Болт, бельт – арбалетная стрела.
