Хроники Раздолбая - Санаев Павел Владимирович (читать книги txt) 📗
— Мне ли тебя обличать?! Моя совесть — половая тряпка. Я просто спрашиваю, была ли у тебя девушка?
— Я не хочу отвечать.
— Почему? Если девственник, не стесняйся — по твоему учению этим гордиться надо. А если ты с кем-то спал, не женился и Евангелие для тебя закон, то ты — блудник, а блудникам воскресение не светит. Согласись с этим, и выпьем за твою погибшую душу.
— Зачем ты ведешь этот разговор? — начал раздражаться Миша. — Чего ты хочешь добиться? Я же вижу, что это не интерес, а желание подловить на чем-то.
— Да, я дико хочу подловить тебя на том, за что ненавижу всех клерикалов, — согласился Мартин. — На лицемерии.
— В чем лицемерие?
— В попытке проповедовать и навязывать людям то, что невозможно в принципе соблюдать, и самим ни фига не исполнять этого. Человек — жестокий зверь, способный ради выгоды на все. Законы и приличия держат его в рамках, но рамки летят к черту, когда решается вопрос крупного ништяка или угрозы жизни. Таковы мы все, и я первый. Я знаю, что сдохну, как все, но не думаю об этом, потому что хочу жить в кайф. Я способен на все ради хорошего куска, который этот кайф обеспечит, и не накручиваю на себя лицемерные покрывала. Но есть другие людишки, которые меня бесят. Они хотят того же, что я, но при этом дико боятся смерти и цепляются за древнюю книжонку, которая обещает им вечную жизнь. Книжонка при этом налагает ограничения, которые никто не может выполнить и не выполняет, но на это есть номенклатурная уловка — Бог, дескать, милосердный, он простит. Что это, как не вопиющее лицемерие?
— Есть люди, которые стараются жить, как там предписано, и живут.
— Вот я и спрашиваю у тебя простую вещь — живешь ли так именно ты? Потому что если ты не девственник, то призыв к евангельским предписаниям звучит в твоих устах лицемерно. Или исполняй сам, или не призывай. Ты спал с женщинами?
В Мишином саду стало неуютно, словно подул холодный ветер и белые розы превратились в черные колючие коряги.
Все понимали, что вот-вот могут прозвучать какие-то слова, после которых вечер будет безнадежно испорчен.
— Спал или нет?
— С нами разве заснешь, — попыталась пошутить Диана.
Никто не засмеялся. Миша беспомощно молчал. Раздолбай поставил себя на его место и подумал, что признаться при всех в девственности смог бы только под пистолетным дулом.
Да и то бы соврал.
— Мороз, не трахался, так и скажи! — усмехнулся Барсук. — Поедешь со мной в Лиелупе, там отличные безоткатные телки — на раз мужиком станешь. Я тебя звал как-то, но ты на скрипке пиликал.
— Барсук, заткнись! — оборвал Андрей. — Давайте заканчивайте свой тупорылый спор, а то всю прощалку угробите. Разливай!
— А можно мы закончим, когда к чему-то придем? — требовательно попросил Мартин. — Я пришел в гости и имею право на свои полчаса интересного общения. У нас происходит идейный диспут, который меня дико увлек. О чем пойдет разговор, если мы закончим? О телках в Лиелупе и лошадиных губах? Подарите мне еще пять минут, и я заткнусь на весь вечер. Итак, судя по упорному молчанию, с женщинами ты не был. Но тебе около двадцати. Ты дрочишь?
Диана засмеялась. Авива фыркнула и поперхнулась пивом. Миша с укором посмотрел на Раздолбая, как бы спрашивая: «Кого ты привел?», а Раздолбай опять подумал, что в
Мартине есть что-то гипнотическое. Как еще было объяснить, что он столько времени гнул свое, не вызывая ни у кого протеста, и даже вогнал в ступор хозяина вечера?
— Чувак, по-моему, ты перестал вписываться, — сказал
Андрей, первым очнувшись от гипноза, и деликатно прихватил Мартина за плечо.
— Что я такого спросил? Мы люди, у нас инстинкты. Когда есть с кем, я трахаюсь. Когда не с кем, беру проституток. Когда нет проституток — дрочу. Это нормально, и я не навешиваю на себя «бремен неудобоносимых», чтобы ради мифической вечной жизни от этого отказываться. Не навешиваю, а главное, не предлагаю навесить другим. Но наш друг говорит, что он это на себя навесил. Утверждает, что, следуя великому учению, он не украдет деньги в отчаянной ситуации и не станет биться за место в шлюпке. Я сомневаюсь в его словах, но у меня нет возможности проверить его в экстремальных обстоятельствах. Вместо этого я хочу узнать, насколько он искренен в мелочах, ибо «неверный в малом и в большом неверен». Кто это сказал, Михаил, не помните? В связи с этим один простой вопрос — как насчет малакии? Михаил, вы дрочите?
Андрей потащил Мартина за рукав.
— Все, тебе пора.
— Руки убери от моей рубашки, — строго потребовал Мартин.
— На выход!
— Руки убери, а то я эту рубашку потом неделю стирать буду.
— На выход, я сказал!
Андрей грубо толкнул Мартина.
— Эй, полегче! — вмешался Валера, хватая Андрея за руку.
— Ты тоже руку убери! — огрызнулся Андрей. — А то я свою рубашку потом вообще выкину!
Андрей попытался грубо тащить Мартина, Валера стал удерживать Андрея, и получилось, что Валера и Андрей сцепились друг с другом, а оказавшийся между ними Мартин спокойно стоял, загадочно улыбаясь.
— Валите отсюда оба! — злобно пыхтел Андрей, тщетно пытаясь справиться с более сильным Валерой.
— Не пойду никуда, мне здесь дико по кайфу! — заявил Мартин и, выскользнув из круга сцепленных рук, плюхнулся на скамейку.
— Тебе лучше уйти, — попросил его Миша.
— А где же христианское всепрощение? Где другая щека?
Если я ебну тебя по морде, ты простишь меня?
— Он не успеет тебя простить, потому что сейчас ты пойдешь отсюда на хуй! — в бешенстве заорал Андрей и потащил
Мартина со скамьи. Валера опять стал его удерживать. Остальные растерянно расступились, не зная, что делать.
— Андрюша, сквернословить не по-христиански, — напомнил Мартин, которого окружающая возня только веселила.
— Мне по хую, я не верующий!
— Михаил, ваш лучший друг — безбожник и сквернослов!
Обратите его к святой вере!
— На выход!
— Никуда не пойду.
— Поел, попил? До свидания! — рычал Андрей, силясь поднять Мартина.
— Пил ваше пиво, ел ваши шашлыки и дико ебал вас всех в рот! Вот так я пришел на вашу прощалку! Хо-хо-хо!
Андрей не выдержал и сильно ударил Мартина кулаком в плечо. Валера, не задумываясь, занес кулак, чтобы ударить Андрея, но на его руке повис Миша.
— Перестаньте, хватит! — взвизгнула Диана.
Валера, не раздумывая, схватил Мишу за кисть и резко вывернул.
— Рука! Рука! — отчаянно вскрикнул Миша не столько от боли, сколько от испуга за свои пальцы.
— А ну, вон отсюда! — послышался разгневанный бас.
Все застыли, как будто над садом грянул оглушительный гром. Не замечая извилистой дорожки, прямо по клумбам, раздвигая кусты белых роз, к месту потасовки шагал отец Миши. Взбешенный маэстро был страшен. Его огромная фигура надвигалась как локомотив. Схватив Мартина и Валеру за отвороты рубашек, он волоком потащил их к калитке. Присмиревший Валера, чувствуя неправоту, не сопротивлялся и покорно шел туда, куда вела его мощная длань музыканта.
Мартин же повис тряпичной куклой, превратившись в тяжелый груз, и голосил во все горло:
— Вот оно — гостеприимство благочестивых христиан! Хо-хо! Волоком, волоком взашей! И ведь за что? За правду, лицемеры поганые! А если я за правду гоним, то кто блаженнее — гонимый или гонители? Будет мне еще за ваше обличение награда. А если не прав, так, может быть, я заблудился во мраке? И вы душу мою заблудшую не хочеши просвятити, а взашей изгнаше! По вашей вине гореть мне в геенне огненной, так и знайте! Но за такую вашу вину я в кипящей лаве по горло на ваших плечах стоять буду! Хо-хо-хо!
— Пошел вон! — гаркнул Мишин отец.
— Сударь, что за фамильярность! — холодно осведомился Мартин. — Я потомок графского рода и не потерплю, чтобы меня вышвыривали как смерда. За такое на дуэль! Изволите драться на швабрах или на пистолетах с присосками?
Задыхаясь от ярости, Мишин отец буквально вышвырнул Валеру и Мартина за калитку и с грохотом ее захлопнул.
