Гайдар - Камов Борис Николаевич (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
С ним же Аграфена была то уважительна, то насмешлива - в зависимости от того, видела ли она в нем в ту минуту мальчишку или командира, но во всех случаях относилась к нему с такой смущавшей его предупредительностью и заботой, какой не знал, покинув дом. И он прятал свое смущение под грубоватой сердитостью.
Бывало, придет: «Обед готов?» - «У меня всегда готов, чтоб тебя, Аркаша, не задерживать». (Сам просил, чтобы по отчеству не звала: «Вы зовите меня без людей Аркаша».)
Садится. Если с ним гость, Аграфена приглашает гостя. Ставит тарелки, суп, котлеты прямо со сковородки. Он с гостем беседует и ест. Съедает котлету, вторую, третью, дойдет до пяти, сам удивится: «Что это я? Вроде и не хотел, а так сегодня разъелся…»
«Батюшка ты мой, - скажет она ему, - ты ведь как бычок мой Миша, целый день ходишь. Кушай еще. Мяса много».
После котлет попьет чаю с печеньем. (Печенье любил, и она ему нарочно пекла.) Если гость к тому времени уйдет - подремлет немного и опять отправляется.
- Да куда же ты? - кричит ему из кухни Аграфена. - Отдохни хоть часик.
- Некогда, - ответит, - давно что-то про Ваньку ничего не слышно.
Ванькой между собой звали Соловьева. Аграфена Соловьева знала: училась в одной школе. «Он, пока не стал бандитом, так-то ничего, хороший был парень, - говорила Аграфена. - Семья большая. Жили небогато. Избушка на одном боку. И чего в бандиты записался - до сих пор не пойму».
Женщина была она умнющая.
И он просил у нее иногда совета, поскольку Соловьев охотился за ним не меньше, чем он за Соловьевым. Только охота у них была разная.
Узнав, что ему только восемнадцать или по крайней мере что он очень молод, стал Соловьев прельщать его письмами. Народ ездил взад-назад. Какому-нибудь мужику по дороге в Форпост вручался конверт: «Брось подле многолавки…» А раз на конверте: «Передать Голикову. Срочно», то сразу и приносили.
- Опять какая-то собака письмо принесла, - удивлялся он.
В письме: «Аркадий Петрович! Приезжай погостить. Самогон, я знаю, ты не пьешь, так у меня «Смирновская» есть. С честью встречу - с честью провожу. А не сможешь приехать - так и быть, ящичек подброшу. Кто-нибудь передаст…»
Он самогонку в самом деле не пил, как не пил в ту пору ничего. «Спасибо, - отвечал, - Иван Николаевич. Я водку-то и свою не пью. А твою-то и вовсе пить не стану. Я лучше из Июса напьюсь».
И письмо бросали возле той же многолавки. А на письме - «Передать Соловьеву».
А сам, как получит записку, целый день ходит задумчивый. Всюду ему чудится Соловьев. Ни разу в лицо его не видел, а все Соловьев перед глазами. Терпеть его не мог, а увидеть, поймать Ваньку - другой мечты не было.
Не оставляло предчувствие - Соловьев рядом. Тревожное это ощущение будило его ночью. Он спешно одевался. Пристегивал маузер. Засовывал в карман несколько «лимонок», торопливо обходил посты, потом забирался на холм повыше, лежал и слушал: нет ли конского топота, не донесутся ли какие голоса. Однажды донеслись.
«Тревога!»
Тревога оказалось ложной. А уехал на сутки из Форпоста - на рассвете был заколот часовой.
Велел оцепить однажды лес, а сам, ожидая шифровку, задержался в штабе. Когда уже садился на коня, подали записку: «Карауль не карауль, а меня тебе все равно не укараулить…» Не выдержал, засмеялся. И вечером, придя домой, вспомнив, рассмеялся снова.
- Ты чего? - удивилась Аграфена.
- Это я про Ваньку… Ох умен, ох ловок. Интересно б на него посмотреть. Просто интересно.
- Да ничего в нем особенного нет, - сказала Аграфена. - Росту он, Аркаша, пониже твоего. Волосом потемней, а в плечах такой же… И потом давно я хотела тебя спросить: ну, поймал бы ты нашего-то Ивана. Чего бы ты стал с ним делать?
- Я сам много думал. И когда забывал ненадолго, какой за ним «хвост», была у меня мысль сначала крепко его связать, когда немного перебесится - посадить в поезд и отвезти в Москву.
Водил бы я его по театрам и музеям, в ресторан бы настоящий сводил. И вообще, показал бы ему человеческую жизнь. А потом привез бы обратно и предложил: «Давайте сделаем из него человека. А не захочет стать человеком, бейте его при мне. Да я и сам его первый прибью!» Вот, Аграфена, чего мне хотелось. Только поздно уже. Много дел он натворил.
- А ведь устал ты небось, Аркаша, от солдатской своей жизни? - спросила Аграфена. - Все война да война. Домой, наверное, хочется?
Подумал, что дома-то у него, собственно, и нет. Мама в одном месте, отец - в другом, Маруся - в третьем. И ответил уклончиво, что будь он приспособлен к невоенной жизни, то после Соловьева, может, остался бы в Сибири навсегда. Нравятся ему здесь и реки с тайменем и хариусом, и тайга, но особенно нравятся ему горы.
- Чего ж тебе ждать, пока приберут Соловьева, - засмеялась Аграфена, - иди к Соловьеву в друзья, живи с ним в горах.
- А что? - ответил в тон ей. - Выкопаю себе, как Соловьев, норку и буду, словно граф, жить-погуливать.
Дня через два попросил:
- Сходила бы ты, Аграфена, на Песчанку (то была изрытая ямами гора, откуда брали песок), вы с Соловьевым односельчане. Тебя никто не тронет.
Позвала Аграфена двух молодиц, переплыла с ними в лодке на другой берег Июса. А когда вернулась - на руке кузовок, ягод в нем почти нет, больше травы. Вошла к нему - отдала перевернутой ладонью честь:
- Так точно, Аркадий Петрович, в ямине спрятались. Вся Иванова конница под скалою стоит. Коней тридцать. Сами же сидят кашу варят. С ними ли Ванька - не приметила. Близко подходить побоялась.
Аграфена доложила весело. Для нее страхи остались позади. А ему было не до шуток. Где взять столько лодок? Да и заметят сразу. А заметят - постреляют в воде.
…Дал команду: «По коням!» И в объезд, чтоб пересечь Июс в неприметном месте, но не успели, сделав обход, ступить в воду - бандиты открыли из-за камня огонь. Били, правда, с дальнего расстояния - и он махнул рукой: плавком на другой берег.
На том берегу завязался бой. Из бойцов тяжело ранило Петухова. От брошенного, тоже раненого, бандита узнал: был у Песчанки и Соловьев.
…За ужином Аграфена вдруг устроила ему нахлобучку:
- Что это, Аркадий, твои ребята на тебя жалуются. Как бандитов увидишь, так все: «Вперед! Вперед! Объезжай, да не так». И сам все первый.
Смутился:
- Мне бы Соловьева живьем взять!
- А я как посмотрю, - покачала она головой, - мальчишка ты, Аркадий, мальчишка…
Настя - Маша
Первая серьезная победа над Соловьевым была связана с Машей. Настоящее имя ее было Настя Кукарцева, но об этом мало кто знал.
Впервые услышал о ней от Пашки Никитина, когда обсуждали планы создания своей разведки. Пашка познакомился с Настей раньше. Говорил о ней с восхищением, предсказывая, что это будет «исключительная разведчица».
Он восхищения этого побоялся. Подумал: «Пашка попросту влюблен» (так оно, кажется, и было). Однако Пашка настаивал, ион согласился посмотреть на хакасскую Мату Хари, которая даже не подозревала, какую ослепительную карьеру готовит ей Цыганок.
Он уже представлял, как задразнит Пашку, который, вместо того чтобы подобрать настоящих разведчиков, предложил знакомую девчонку, чтобы иметь возможность встречаться с нею «по служебной надобности». Смущало и то, что жила Настя на Теплой речке; бывая в Форпосте, останавливалась у Кузнецова, который ни разу о ней почему-то не говорил, но коль скоро Пашка настаивал, условились: Никитин покажет Настю издали, а о н уже решит, стоит с ней разговаривать или нет.
Какая- то девушка вывела из ворот коня, легко взлетела в седло и проехала мимо окон.
- Она! Вот это она!.. - закричал Пашка. И оба выбежали на улицу.
Издали увидел высокую, тонкую девушку (с длинными, до седла, косами, в расшитой безрукавке и широкой юбке), которая свободно сидела на великолепной серой лошади. За спиной девушки висела берданка. Они с Пашкой тут же вскочили на коней, обогнали Настю огородами и выехали навстречу.
