Прелестные картинки - де Бовуар Симона (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗
— Двенадцатая по французскому! Она всегда была первой! Что с ней стряслось?
— Ей не нравится учительница.
— А пятнадцатая по истории? Девятая по латыни?
От замечаний не легче: «Могла бы работать лучше. Болтает в классе. Рассеянна». (Рассеянна: не от меня ли она это унаследовала?)
— Ты виделась с учителями?
— С учительницей истории; у Катрин утомленный вид, она витает в облаках или, наоборот, не сидит на месте, дурачится. Как она мне сказала, девочки в этом возрасте часто переживают кризис: приближение половой зрелости, не стоит волноваться.
— Кризис, на мой взгляд, серьезный: она не работает, кричит по ночам.
— Два раза кричала.
— Два раза тоже ни к чему. Позови ее, я хочу с ней поговорить.
— Не ругай ее. Отметки не так уж катастрофичны.
— Не много тебе нужно!
В детской Катрин помогает Луизе переводить картинки. После того как младшая сестра плакала от ревности, Катрин трогательно заботлива. Ничего не попишешь: Луиза хорошенькая, забавная, лукавая, но я предпочитаю Катрин. Откуда этот спад в занятиях? У Лоранс на этот счет есть свои соображения, но она твердо решила их не высказывать.
— Деточка, папа хочет с тобой поговорить. Он обеспокоен твоим табелем.
Катрин молча идет за ней, склонив голову. Жан-Шарль строго глядит на нее.
— Что такое, Катрин, объясни мне, что с тобой случилось? В прошлом году ты всегда занимала одно из первых мест. — Он сует табель ей под нос. — Ты перестала заниматься.
— Нет.
— Двенадцатая, пятнадцатая!
Она поднимает на отца удивленные глаза.
— Какое это имеет значение?
— Не дерзи!
Лоранс вмешивается веселым голосом:
— Если ты хочешь стать врачом, нужно много учиться.
— Но я буду учиться, мне будет интересно, — говорит Катрин. — А сейчас мне никогда не говорят о том, что меня интересует.
— История, литература — это тебя не интересует? — говорит Жан-Шарль возмущенно.
Когда он спорит, ему важнее взять верх, чем понять собеседника, иначе он спросил бы: а что тебе интересно? Катрин не смогла бы ответить, но Лоранс понимает ее: ее интересует окружающий мир — мир, который от нее прячут и который она открывает.
— Это ты от своей приятельницы Брижитт научилась болтать в классе?
— О, Брижитт очень хорошая ученица, — Катрин воодушевляется. — У нее плохая отметка по французскому, потому что учительница дура, но она первая по латыни и третья по истории.
— Видишь! Ты должна брать с нее пример. Мне очень больно, что моя дочурка превращается в оболтуса.
Глаза Катрин наливаются слезами, Лоранс гладит ее по голове.
— В следующей четверти она будет заниматься лучше. Сейчас она отдохнет на каникулах, забудет о лицее. Иди, милый, иди, играй с Луизой.
Катрин выходит из комнаты, и Жан-Шарль говорит рассерженно:
— Если ты ласкаешь, когда я ругаю, не к чему мне заниматься ею.
— Она очень чувствительна.
— Слишком чувствительна. Что с ней случилось? Она плачет, задает вопросы не по возрасту и не работает.
— Ты сам говорил, что она в том возрасте, когда задают вопросы.
— Пусть так, но то, что она отстала в школе — ненормально. Я спрашиваю себя, полезно ли ей дружить с девочкой, которая старше и к тому же еврейка.
— Что?
— Не принимай меня за антисемита. Но общеизвестно, что еврейские дети отличаются преждевременным развитием и чрезмерной эмоциональностью.
— Глупые россказни, я в них не верю. Брижитт рано развилась потому, что лишена матери и должна сама во всем разбираться, потому что у нее есть старший брат, с которым она очень близка; я нахожу, что она прекрасно влияет на Катрин: девочка взрослеет, думает, обогащается. Ты придаешь слишком большое значение школьным успехам.
— Я хочу, чтоб моя дочь преуспела в жизни. Почему бы тебе не сходить с ней к психологу?
— Ну уж нет! Неужели нужно бегать к психологу всякий раз, как ребенок отстает на несколько мест в классе!
— Отстает в классе и кричит по ночам. Почему бы нет? Почему не обратиться к специалисту, когда расстроена эмоциональная система? Ведь водишь же ты дочерей к врачу, если они кашляют!
— Мне это не по душе.
— Классический случай. Родители непроизвольно ревнуют к психологам, которые занимаются их детьми. Но мы достаточно умны, чтоб стать выше этого. Странный ты человек. То ты вполне современна, то отчаянный ретроград.
— Ретроград или не ретроград, но я вполне довольна Катрин, какая она есть, не хочу, чтоб мне ее портили.
— Психолог не испортит ее. Просто попытается понять, что неладно.
— Что значит неладно? По-моему, у людей, которых ты считаешь нормальными, тоже не все ладно. Если Катрин интересуют вещи, не включенные в школьную программу, это не значит, что она тронутая.
Лоранс говорит с резкостью, удивляющей ее самое. (Тише едешь, дальше будешь, не сворачивай с проложенного пути, влево, вправо не оглядывайся, всему свое время; если тобой овладевает гнев, выпей стакан воды и сделай несколько гимнастических движений. Мне это хорошо удалось, мне это удалось прекрасно; но меня не заставят проделать тот же номер с Катрин.) Она говорит твердо:
— Я не стану мешать Катрин ни читать книги, которые ее интересуют, ни встречаться с товарищами, которые ей нравятся.
— Признай, что она утратила равновесие. В данном случае твой отец был прав: информация — прекрасная вещь, но для детей она опасна. Нужно принять меры предосторожности, возможно, избавить ее от некоторых влияний. Совершенно ни к чему, чтобы ей стали немедленно известны печальные стороны жизни. Всегда успеется.
— Ты так думаешь! Вовсе не успеется, никогда не успеется, — говорит Лоранс. — Мона права, говоря, что мы ни черта не понимаем. Ежедневно читаем в газетах об ужасных вещах и продолжаем ничего не знать о них.
— Ах, не устраивай мне, пожалуйста, снова приступ больной совести, как в шестьдесят втором, — сухо говорит Жан-Шарль.
Лоранс чувствует, что бледнеет: точно он дал ей пощечину. Она не могла унять дрожь, она потеряла всякую власть над собой в тот день, когда прочла об этой женщине, замученной насмерть. Жан-Шарль прижал ее к себе, она доверчиво отдалась его объятиям, он говорил: «Это чудовищно», она поверила, что он тоже потрясен. Ради него она взяла себя в руки, сделала усилие, чтоб забыть. Ей это почти удалось. Ради него в конечном счете она избегала с тех пор читать газеты. А оказывается, ему было наплевать, он говорил «это чудовищно», просто чтоб ее успокоить, а теперь злопамятно бросает ей в лицо тот случай. Какое предательство! До чего он уверен в своей правоте! Его приводит в бешенство, что мы не соответствуем картинке, его представлению о нас. Примерная девочка! Образцовая молодая женщина! Ему совершенно все равно, что мы такое на самом деле.
— Не хочу, чтобы Катрин унаследовала твою спокойную совесть.
Жан-Шарль ударяет кулаком об стол; он никогда не мог вынести, чтоб ему противоречили.
— Это ты своими угрызениями и сентиментальностью превращаешь ее в психопатку.
— Я? Сентиментальностью?
Она искренне удивлена. В ней это было, но Доминика, а потом и Жан-Шарль вытравили из нее всякую чувствительность. Мона упрекает ее в равнодушии, а Люсьен корит бессердечием.
— Да, и в тот день тоже, с велосипедистом…
— Уходи, — говорит Лоранс, — или уйду я.
— Я уйду, мне нужно зайти к Монно. Но тебе не вредно бы проконсультироваться с психиатром о себе самой, — говорит Жан-Шарль, вставая.
Она запирается в спальне. Выпить стакан воды, заняться гимнастикой — нет. На этот раз отдается гневу; буря разражается в ее груди, сотрясая все клетки организма, она ощущает физическую боль, но чувствует, что живет. Она видит вновь себя сидящей на кровати, слышит голос Жан-Шарля: «Не нахожу, что это очень изобретательно, наша страховка компенсирует ущерб только третьему лицу… Все свидетели стали бы на твою сторону». И вдруг ее как молнией ударяет: он не шутил. Он упрекал меня, он и сейчас меня упрекает, что я не сэкономила ему восемьсот тысяч франков, рискуя при этом убить человека. Входная дверь захлопывается, он ушел. А он сделал бы это? Во всяком случае, он зол на меня за то, что я этого не сделала.
