Хотел ли Гитлер войны: к истокам спора о Сионе - Рид Дуглас (список книг TXT) 📗
Логичной реакцией на это стали следующие слова Гитлера: «То, что вы говорите — это отъявленный марксизм, более того — большевизм. Вы хотите ввести демократическую систему, которая в политике оставила нам груду развалин, влезла в экономику и разрушила ее. Таким образом, вы сведете на нет весь прогресс, которого достигло человечество, а ведь общество двигали вперед великие люди, великие изобретатели».
Поразительно, как этот человек, стандартный набор приемов которого состоял из нескольких фраз, почерпнутых со страниц захудалых венских газетенок, смог напустить пыли в глаза и навязать свою волю; и непонятно, как он мог отвечать на вопросы и уничтожать аргументы противника, пользуясь десятком слов — «марксизм», «демократия», «либерализм», «интеллигент», «писака», «большевизм», «порядок». В его рассуждениях почти не встретишь какой-то вразумительной мысли; таковых у него — по пальцам пересчитать, да и те сомнительного качества.
Штрассер ответил на его тезис о «прогрессе человечества», обронив пару фраз, которые сказал бы любой человек, находящийся в здравом уме и твердой памяти. Он не тот, кого можно подавить громкими фразами, он ищет за словами истину, а потому он подвергает сомнению данное утверждение о «прогрессе человечества» и никоим образом не согласен с тем, «что изобретение туалета стало вкладом в развитие цивилизации».
Гитлер, любое высказывание которого может предсказать школьник со средним уровнем развития, позанимавшийся месяц с небольшим на заочных курсах, отвечал: «Но вы же не будете отрицать, что человечество сделало гигантский шаг на пути развития от каменного века до технических чудес сегодняшнего дня? И теперь весь этот громадный путь может быть перечеркнут этими вашими теориями, выдуманными за письменным столом?»
Штрассер, который очень трепетно относился к смыслу слов, сказал, что он не верит в то, что человечество прогрессирует. Скорее, человечество на протяжении тысячелетий не меняется. Он кротко поинтересовался, не думает ли господин Гитлер, что Гете был в умственном плане отсталым человеком потому, что никогда не ездил на машине, или Наполеон — потому что тот никогда не слушал радио?
Гитлер отвечал, что все это — «кабинетные теории, а практическая жизнь день за днем демонстрирует нам прогресс человечества, которое получает импульсы от достижений отдельных выдающихся людей». (Однажды мне довелось играть в игру, победителем в которой становился тот, кто смог ответить на большинство вопросов, дав при этом какой-нибудь глуповатый комментарий. Вопросы были типа следующего: «Дни становятся короче, не так ли?» Думаю, что, потренировавшись, Гитлер стал бы асом в этой игре.)
Тезис о том, что прогресс человечества является результатом трудов великих людей, вновь заставил Штрассера обострить дискуссию. Он мимоходом, но очень четко дал понять, что не принимает догмы о вкладе великих людей, ибо человек ни творит, ни изобретает исторические эпохи — он лишь орудие в руках судьбы.
Гитлер пристально посмотрел на него тяжелым, подозрительным взглядом, выработанным на задворках Вены, и резко оборвал его. Уже в то время Гитлер был мастером в приемах устрашения. Помню, как однажды, когда я пришел на встречу с ним, он пытался смутить меня подобным образом — он сидел и смотрел на меня минуты две или три, не произнося ни слова. Но в те дни у него не было такой поддержки, опираясь на которую впоследствии он мог с легкостью проделывать свои штучки — у него не было самой большой армии в Европе. Сейчас же он спрашивал Штрассера, нахмурив брови и выкатив глаза: «То есть вы ведете к тому, что не я придумал национал-социализм?»
«Конечно, я не согласен с этим, — отвечал Штрассер. — Я вижу, что национал-социализм — это идея, порожденная нашим временем, и обстоятельства заронили ее в той или или иной форме в сердца сотен тысяч людей. У вас она существует в очень четком, заостренном даже виде, но синхронность появления и сама схожесть проявлений показывают, что она является плодом исторического процесса. То же самое и с капитализмом как системой. Независимо от своих недостатков или добродетелей он уже стар, он — в стадии упадка. Наступает время социализма, и именно он будет определять историю последующих 150 лет».
«То, что вы называете социализмом, — сердито отвечал Гитлер, — всего лишь обычный марксизм, а все ваши идеи — привлеченные теории, не имеющие ничего общего с реальной жизнью. По какому праву рабочие требуют своей доли в собственности или соучастия в управлении? Вы думаете, что мой здешний издатель позволит своей машинистке говорить ему, что он должен делать? Работодатель обеспечивает своим рабочим пропитание. Наши крупные промышленники не думают о том, чтобы просто заработать побольше денег и удовлетворить все свои прихоти. Ответственность и власть — вот две вещи, которые по-настоящему важны для них. Их на вершину вознесли их мозги, и процесс естественного отбора, который в очередной раз доказывает их расовое превосходство, дает им право на лидерство».
Сегодня кажется странным, что эти слова, которые могли заставить любого производителя оружия, владельца потогонного производства, содержателя публичного дома, ливанца-бармена, «куратора» какой-нибудь компании, любителя дивидендов и армейского поставщика просто мурлыкать от удовольствия, были произнесены человеком, которому удалось заставить миллионы немцев думать, что им двигало лишь горячее желание устранить все социальные проблемы нашего времени.
Я процитировал лишь малую часть этих двух весьма важных бесед, однако этого достаточно, чтобы составить о них полное представление. В одном месте Штрассеру даже удалось на какой-то момент уязвить Гитлера. «Что вы будете делать, если, скажем, завтра придете к власти? — спросил он. — Что вы будете делать с Круппом? Или все, что касается акционеров, рабочих, собственности, прибылей и управления, не претерпит изменений?»
«Конечно, — с презрением ответил Гитлер. — Неужели вы думаете, что я сумасшедший и буду ломать существующую экономическую систему?»
«Тогда, господин Гитлер, — отвечал Штрассер, — если вы намерены поддерживать капиталистическую систему, вы не должны проповедовать социализм, потому что члены нашей партии в первую очередь — социалисты и они верят в партийную программу, которая, в частности, требует социализации всех трестированных предприятий (пункт 13 из «25 пунктов национал-социализма»)».
«Слово «социализм», — надменно произнес Гитлер, — само по себе уже плохое. Но в любом случае в программе не говорится о том, что такие концерны должны быть обобществлены. Там говорится о том, что они могут быть социализированы, если их действия идут вразрез с интересами нации. А если они этого не делают, то разрушение экономической системы будет сродни преступлению».
Разговор затягивался, а никаким прогрессом и не пахло. Гитлер упорно отвергал все идеи о совместном управлении и совместной собственности с рабочими, и когда Отто Штрассер вспомнил случай со знаменитым локаутом, в ходе которого, как он сказал, «два-три десятка человек, не выделявшихся из своего окружения, вдруг смогли вывести на улицы 250 000 рабочих Рура», Гитлер заметил: «Мне не нужно Никакого совладения или сотрудничества со стороны рабочих, чтобы остановить подобные мероприятия. Все это может сделать сильное государство».
Самым важным результатом этих словесных перепалок с Гитлером для Отто Штрассера стало четкое понимание негативной позиции Гитлера по самому важному вопросу — вопросу социализма. Нужно также отметить, что в этом случае будущий фюрер говорил исключительно откровенно — что для него было большой редкостью. К власти он придет только через три года, но уже сейчас, в подобных дискуссиях он с готовностью отказывался от всяких доводов и обещаний социалистического плана, выказывая себя человеком, в вопросах политики совершенно беспринципным.
После этих встреч стало ясно, что пребывание Штрассера в гитлеровской партии долго не продлится. Разрыв между понятиями «идея» и «фюрер» стал слишком очевиден. Ото Штрассер понимал, что его место, как он сказал Гитлеру, было рядом с идеей. Чего бы ему это ни стоило.
