Весь мир театр - Акунин Борис (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
— Вы уверены, что он остался з-здесь, когда все ушли? — спросил кто-то. Кажется, она уже слышала это заикание.
Ответил сторож:
— Что я, врать буду? Позавчера «Гамлета, принца датского» давали, чувствительная пьеса. После представления господа выпили, пошумели. Ну, это завсегда так. Разошлись. А господин Смарагдов тут остался. Я заглянул, думал, опять свет не погасил. А он мне: «Ступай, грит, Антип. Встреча у меня». Веселый был, пел чего-то. Одежу казенную переодел уже — ну портки энти, с пузырями, шляпку с пером, саблю. А кружки, из которых на пиру пьют, с собой притащил. Красивые такие, с орлами.
— Да-да, вы г-говорили. И что же, пришел к нему кто-то?
— Врать не буду. Не видал. Возмутившись, Элиза молча встала в дверях.
Надо же, а при первой встрече этот господин, Эраст Иванович, нет, Эраст Петрович с какой-то не вполне обычной фамилией, произвел на нее хорошее впечатление. Красивый, хорошего мужского возраста, лет сорока пяти, выигрышное сочетание свежего лица с благородной сединой. Единственно, со вкусом в одежде не очень — чересчур элегантен, и кто из понимающих мужчин сейчас носит жемчужину в галстуке? Но держится безупречно. Сразу видно человека из общества. Он, пожалуй, мог бы ее даже заинтересовать, если бы занимался чем-нибудь стоящим. Но драмотборщик — это так скучно, это для Башмачкина какого-то. Он, правда, назвался «путешественником». Скорее всего, какой-нибудь фанатичный театрал из светских бездельников, жаждет проникнуть в мир театра. Типаж не особенно редкий. В Художественном вон бывший генерал на третьих ролях бесплатно играет.
— Не думала, сударь, что вы из числа любопытствующих, — презрительно сказала Элиза, когда он ее заметил.
Как только стало известно о драматичной смерти Ипполита Смарагдова, здание театра подверглось настоящей осаде — репортеры, безутешные поклонницы, любители скандалов чуть не в окна лезли. Ну а «путешественник», видимо, поступил хитрее: пришел в поздний час, когда толпа разошлась, да и сунул ночному сторожу бумажку.
— Да, сударыня, тут много любопытного, — ответил Фандорин (вот как его фамилия) так же холодно, причем нисколько не сконфузился.
— Прошу вас уйти. Посторонним сюда нельзя. Это, в конце концов, непристойно!
— Хорошо, ухожу. Я, собственно, всё уже видел. — На прощанье он слегка, даже небрежно поклонился и сказал Антипу. — Госпожа Луантэн совершенно права. Заприте дверь на ключ и никого сюда больше не пускайте. До свидания, мадам.
Она неприязненно проговорила:, — «До свидания»? Вы еще не передумали поступать к нам в драмотборщики?
— Передумал. Но мы скоро увидимся.
И действительно увиделись.
— Я бы хотел п-перемолвиться наедине, — сказал седовласый господин Фандорин режиссеру, все так же бездарно изображая волнение. Человек с ледяными глазами не может знать, что такое волнение! — Но я могу дождаться, пока вы закончите…
— Нет-нет, ни в коем случае. Мы поговорим немедленно, и безусловно наедине.
Штерн взял «путешественника» под руку и повел прочь.
— Займитесь чем-нибудь. Я скоро вернусь. Присмотритесь к новому Лопахину. Пусть каждый прикинет рисунок психологических отношений с этим человеком… Пожалуйте ко мне в кабинет, Эраст м-м-м Петрович.
Однако штерновское «скоро» растянулось надолго. К новому Лопахину присматриваться Элизе было незачем: во-первых, ее Аня с крестьянским сыном по пьесе почти не соприкасалась; во-вторых, Лопахина все равно в спектакле будет играть Леонидов или кто-то равновеликий, уж во всяком случае не Девяткин, хоть он и очень славный.
Бедняжка потыркался к одному, к другому, прижимая к груди смарагдовскую папку, но никто не пожелал с ним «выстраивать психологических отношений».
Кутаясь в шаль, Элиза сидела, рассеянно прислушивалась к разговорам.
Антон Иванович Мефистов высказывал язвительные предположения по поводу «импозантных седин» драмот-борщика, затем поинтересовался у Разумовского как «специалиста по сединам», какое количество синьки потребно для поддержания столь благородной белизны. Флегматичный Лев Спиридонович на провокацию не поддался.
— Вы не любите красавцев мужчин, это всем известно. Бросьте, Антон Иваныч, в мужчине главное не мордашка, а калибр, — благодушно сказал он.
— Послушайте его, какой он рассудительный да добренький, — зашептала про бывшего мужа Регинина, присаживаясь рядом. — Сама не понимаю, как я могла прожить с этим человеком целых семь лет! Расчетливый, злопамятный, ничего не забывает! Прикидывается агнцем, а потом нанесет удар исподтишка, как змея ужалит.
Элиза кивала. Она и сама недолюбливала рассудочных людей — и в жизни, и на сцене. В отношении же к Разумовскому они с Василисой Прокофьевной были союзницы. Единственная из всей труппы, Элиза знала, за что гранд-дама ненавидит резонера, чего не может ему простить.
Однажды, разоткровенничавшись, Регинина рассказала историю, от которой просто мурашки по коже. Как чудовищно мстительны бывают обманутые мужья!
В пору, когда приключилась та история, Василиса Прокофьевна еще играла героинь. Вместе со Львом Спи-ридоновичем они служили в первоклассном императорском театре. Регинина играла Маргариту в «Даме с камелиями» — в весьма удачной инсценировке романа, где роль благородной куртизанки была выписана с пронзительной мощью. «Я умирала так, что весь зал рыдал и сморкался, — вспоминала Регинина и сама тоже расчувствовалась, потянулась за платком. — Как вы знаете, Элизочка, лучшей исполнительницей роли Маргариты Готье принято считать Сару Бернар. Но, хотите верьте, хотите нет, я играла еще сильней! Все иностранцы, кто меня видел, просто сходили с ума. О спектакле писала европейская пресса. Вы не помните, вы еще были девочкой… И что вы думаете? Слух о моей Маргарите дошел до Самой. Да-да, до великой Бернар! И вот приезжает она в Петербург. Вроде бы на гастроли, но я-то знаю: хочет посмотреть на меня. Настает великий день. Мне говорят: она в зале! Боже, что со мною стало! В тот день приехали и государь с государыней, но понимающие люди, конечно, смотрели только в ложу, где сидела Бернар. Что она, оценит ли? Ах, как я играла! И всё по нарастающей, по нарастающей. Мне потом рассказывали, что великая Сара сидела ни жива, ни мертва — иссохла от зависти. Вот дело идет к кульминации. У меня сцена с Арманом, я при смерти. Армана играл Лев Спиридонович, он в этой роли тоже был недурен. Все называли нас восхитительной парой. А тут мы ужасно рассорились, как раз перед спектаклем. Так вышло, что я, по минутной слабости — закружилась голова — уступила домогательствам второго любовника Звездича (очень был обходительный мужчина), и кто-то донес мужу — ну, вы знаете, как это у нас бывает. Хорошо, я виновата. Ударь меня, изрежь ножницами мое любимое платье, измени с кем-нибудь в отместку! А что сделал Лев? Я произношу свою коронную реплику: „Мой милый, все что я прошу — немножко поплачьте обо мне“. И вдруг… Вообразите: у Армана приклеены такие красивые густые брови. И оттуда вылетают две струи! Этот негодяй каким-то образом прицепил под грим клоунские водяные трубки! Зал от хохота чуть не обвалился. И царь смеялся, и царица. С Сарой Бернар чуть не припадок… Главное, я лежу при последнем издыхании, вся такая сломанная, и ничего не могу понять! Потом, правда, рецензенты писали, что это революция в трактовке, что это гениальная находка, подчеркнувшая трагифарсовость жизни и мизерность дистанции между мелодрамой и буффонадой. Неважно! Он украл и растоптал главный миг моей жизни! С тех пор этот человек для меня мертв».
«Ужасно, ужасно, — прошептала Элиза. — Да, такое простить нельзя».
Более отвратительного злодейства один актер по отношению к другому совершить не может. От человека, способного на такую жестокость, можно ожидать чего угодно.
Коварный Ной Ноевич, конечно, не случайно свел разведенных супругов в одной труппе. Согласно его «теории надрыва», отношения внутри труппы должны все время клокотать на грани взрыва. Зависть, ревность, даже ненависть — любые сильные эмоции создают продуктивный энергетический фон, который при умелом руководстве со стороны режиссера и правильном распределении ролей накладывается на игру и придает ей неподдельную живость.
