Танцы с королями - Лейкер Розалинда (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Муслиновое платье выскользнуло из рук Розы. Она изо всех сил сжала край ящика — так, что костяшки ее пальцев побелели.
— Неужели у них нет ни капли жалости? — вымолвила она прерывающимся от гнева голосом.
— А теперь они заставили его надеть красный колпак и кричать «Да здравствует республика!» Его бьют и заставляют делать и говорить то, что им нужно.
— О, бедное дитя!
— Королеву подвергают неслыханным унижениям. Тюремщики не выходят из ее камеры. Ей приходится одеваться и справлять нужду в их присутствии.
Роза отшатнулась от комода и, сделав несколько неуверенных шагов, упала в кресло. Ее охватило отчаяние. Только подумать, что Мария-Антуанетта, стыдливейшая из женщин, вынуждена терпеть такие издевательства… Роза заплакала, тяжело переживая мучения любимой госпожи и друга, и то, что она не в силах была как-либо помочь ей.
Следующим утром, едва рассвело, Роза встала и оделась, намереваясь воспользоваться всем светлым временем суток для поисков. Она проскользнула в спальню бабушки и убедилась, что та спокойно спит. Затем она прошла в детскую и несколько раз поцеловала сына перед тем, как его забрала кормилица. Оказавшись наедине с Дианой, Роза сказала ей:
— Вечером я вернусь. Теперь так будет каждый день. Я буду выезжать отсюда снова и снова, пока хоть что-нибудь не прояснится. — Помолчав немного, она добавила: — Если со мной случится несчастье, позаботься о моем сыне, пока не появится его отец или не представится возможность отвезти его к родственникам в Англию. — Она подала Диане кошелек. — Здесь золото на крайний случай.
— Да, мадам, я все поняла, можете не беспокоиться.
Роза поехала сама в старой тележке, которой раньше пользовались садовники. Небольшая лошадка мерно затрусила рысцой. В конюшне не осталось больше ни одной верховой или упряжной лошади. Правда, в данных обстоятельствах она все равно не смогла бы воспользоваться ими, даже если бы все они не были реквизированы на мясо. Просто ей было очень жаль этих великолепных, статных, чистокровных скакунов, пропавших столь нелепо. Она надела простое платье из хлопчатобумажной ткани и широкополую шляпку, завязав шнурки от нее бантиком под подбородком. В голове у нее мелькнула очень своевременная мысль, что придворную плавную скользящую походку, которая стала уже ее второй натурой, придется сменить на довольно широкий шаг молодой женщины из семьи мелкого буржуа. За речь она не беспокоилась: проведя все детство на конюшне в обществе грумов и конюхов, Роза знала, как говорит простой люд, и сама умела так говорить. Избрав для себя роль жены плотника, которая для пополнения семейного бюджета вынуждена заняться торговлей, Роза взяла с собой кое-какие овощи и фрукты, произраставшие в изобилии на огороде близ особняка, и корзинку яиц из курятника, который счастливо избежал внимания налетчиков, будучи расположенным в густой рощице рядом с сарайчиком, где стояла лошадка.
Как она и ожидала, распродажа ее товаров у тюрем шла весьма бойко. Тюремщики брали фрукты и яйца; те, кто имел семьи, покупали лук, салат и свеклу. Роза решила прежде всего объехать самые большие тюрьмы, в которые были превращены реквизированные монастыри. Там содержались политические заключенные, а среди них мог оказаться и Ричард.
Болтая о всякой всячине с тюремщиками, она как бы невзначай спрашивала, нет ли среди узников иностранцев. Не видевшие в этом вопросе ничего, кроме естественного любопытства, тюремщики охотно отвечали ей. Так она узнала об итальянцах, швейцарцах и одном датчанине, который малость повздорил с братом Робеспьера.
— А англичане у вас есть?
— Нет. Их и австрийцев сразу расстреливают, как шпионов.
От таких известий было трудно не побледнеть, однако Роза уцепилась за надежду, что Ричард выдал себя за француза. Она хотела добиться разрешения ходить по тюрьме от камеры к камере и продавать свои товары узникам, которым не возбранялось покупать еду, если у ни имелись деньги, конечно. Иногда ворота тюрьмы, у которой она стояла, открывались, и из них, громко тарахтя колесами по неровной мостовой, выезжали повозки с осужденными на казнь. Роза внимательно вглядывалась в лица несчастных, страшась найти среди них Ричарда, и при этом опускала на глаза край шляпки, чтобы ее не узнали. Иногда там находились те, кто был ей знаком по золотым дням Версаля. Так, однажды она увидела графа де Кордерьера, с которым Ричард дрался на дуэли. Он смотрел вперед, надменно подняв голову, как бы показывая, что ему слишком часто приходилось глядеть смерти в лицо на полях сражений и в дуэлях, чтобы его могла испугать гильотина. Она молча помолилась за него и за каждого, кто стоял вместе с ним в этой повозке, влекущей их к смерти. Многие из этих людей явно не были дворянами. Теперь машина террора слепо перемалывала в своем чреве всех, кто попался ей в пасть.
Розу не переставало изумлять то, что жизнь в Париже во многом, если судить с внешней стороны, продолжалась как прежде. Люди прогуливались по Елисейским полям, глазели от нечего делать на витрины магазинов, ходили на рынки, спешили по делам и посещали кафе и прочие увеселительные заведения. Повозки со смертниками стали таким привычным зрелищем, что на улицах Сент-Антуан или Сент-Оноре редко кто на них оглядывался, когда они катились на какую-нибудь площадь, где на высоком эшафоте стояла гильотина и всегда собиралась большая толпа. Этих мест Роза тщательно избегала. И все же часто случалось, что, переезжая от одной тюрьмы к другой, она обнаруживала, что либо едет за телегой с телами казненных, которые свозили в большой ров и там закапывали всех вместе, либо следует по дорожке, оставленной на мостовой капельками крови, стекавшей из обезглавленных шей. Ей приходилось одновременно, бороться и с тошнотой, и со слезами, и при этом улыбаться, подъезжая к очередному пункту своего маршрута.
Когда наступил сентябрь, Роза стала возить на продажу связки хвороста, который ей временами приходилось собирать самой в ближних перелесках и рощицах, потому что старик-садовник часто болел и не всегда мог помогать ей. В этом неудобстве крылась и своя хорошая сторона. Ее прежде белые и нежные руки, которые она должна была прятать под рабочими рукавицами, теперь потемнели, потрескались и огрубели. Из прислуги в доме остались лишь Диана, две горничных и сирота-поваренок. Роза закрыла на ключ большую часть комнат и все время, оставшееся от разъездов, проводила с бабушкой и сыном. Кормилица отказалась постоянно жить под одной крышей с аристократами, опасаясь за свою жизнь, но регулярно посещала Шато Сатори и кормила грудью Чарльза.
Сухой хворост шел нарасхват. Его брали и тюремщики, и узники. Роза с трудом могла сдержать радостное возбуждение в тот день, когда ей позволили, наконец, войти с черного хода в тюрьму Сен-Лазар. Перед собой она тащила тяжелую корзину со связками хвороста для продажи заключенным. Розе уже было известно, что их письма не перлюстрируются и что в целом заключенные вели здесь образ жизни, подобный версальскому. Во всяком случае, этикет соблюдался до тонкостей, насколько это было возможно в тюремных условиях. Больше всего ее поразила свободная, непринужденная атмосфера, царившая среди тех, кому может быть, через несколько минут предстояло взобраться в повозку смертников. Поскольку это был бывший монастырь, кельи монахов, превращенные в камеры, имели высокие потолки и достаточно света и свежего воздуха. В них содержались прекрасно одетые люди, которые развлекались светской беседой, игрой в карты, рисованием. В одной камере даже стояло фортепиано, за которым маркиза, которую Роза хорошо знала, давала уроки пения нескольким маленьким девочкам. Другие дети играли в разные игры. На переносных жаровнях готовилась еда; некоторые получали с воли уже готовую пищу и оставалось лишь разогреть ее. Роза почувствовала, как ее нос втягивает соблазнительные ароматы, и невольно сглотнула слюну.
— Хворост! Кому хворост!
Тут же к ней подбежало несколько дам и знатных кавалеров и окружили Розу плотным кольцом. К счастью для нее они интересовались ее товаром, а не лицом, которое легко бы узнали по меньшей мере полдюжины из них, если бы она не держала голову низко наклоненной, словно испытывала робость. Тесно облегавший ее голову колпак, предусмотрительно надетый под шляпку, полностью скрывал ее знаменитые локоны.
