Рыцарь свободного моря - Фаррер Клод "Фредерик Шарль Эдуар Баргон" (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
Таким образом, старик Мало и супруга его Перрина, совершенно не подозревая, что их парнишка, — которого они продолжали втайне любить, так же, как отец и мать блудного сына, — по евангельскому слову, — не переставали любить его, пока он путешествовал вдали от них, — их Тома точно также находится накануне путешествия и должен расстаться с ними, не сказали ни одного родительского слова, чтобы задержать его, и спокойно оставались у себя дома, оба убежденные в том, что рано или поздно сыну надоест его поганая девка, и он, прогнав ее, вернется просить у них прощения, которое они охотно ему дадут. Они успокаивали себя таким образом, а впоследствии горько сожалели, что были недостаточно проницательны и недостаточно также снисходительны. Ибо Тома, страдавший, как известно, от своего отчуждения, от враждебности, которую выказывал ему весь город, был в таком состоянии, что малейшее проявление нежности со стороны родных, наверное, удержало бы его на берегу и привязало к отчей земле, дорогой все же его малуанскому сердцу. Но этого проявления нежности он так и не увидел…
Между тем, Гильемета, неустанно следившая за своим братом и мавританской потаскухой, — как она с ласковой фамильярностью называла Хуану, — что-то учуяла. Служанки, которых она подкупала своими старыми лентами, платками, косынками и разными тряпками, донесли ей, что Тома купил «Горностай» у кавалера Даникана и что Луи Геноле его вооружает. Девки эти узнали все от своих любовников, либо матросов, либо служащих у поставщика, либо писцов у нотариуса, который выправлял договоры. Так что Гильемета, не сомневаясь в том, что новости эти, следуя одна за другой, предвещают немедленный отъезд корсара, могла бы, в свою очередь, предупредить об этом своих родных. И, пожалуй, она бы так и сделала, несмотря на то, что все еще сердилась на Тома, если бы, проходя однажды по Базарной улице, не восхитилась прекрасной гранитной постройкой, к крыше которой каменщики только что подвязали три цветущие ветки золотохвороста, в знак окончания ее. Порасспросив каменщиков, она чуть не задохнулась от ярости, узнав, что постройка эта, — роскошнейший особняк, — как раз позавчера передана новому владельцу, и что покупателем и теперешним ее хозяином является не кто иной, как господин де л'Аньеле собственной персоной, который уплатил за этот дом ровным счетом четыре тысячи экю, — сумму, поразившую ротозеев, — так велика она была.
«Так значит, — тотчас же подумала исступленная ревнивица, так значит, эта шлюха чуть не негритянской породы скоро станет жить во дворце! А мне надо будет смотреть, как она из себя корчит принцессу, тогда как ее любовник, глупый рогатый Тома, по-прежнему будет досыта издеваться надо мной! Пусть лучше он завтра же уезжает на своем проклятом фрегате, увозя с собой мавританскую потаскуху, и пусть отправляется подальше, чтобы мне никогда не слышать больше ни про него, ни про нее!»
И так говоря, она тотчас же дала обет, посулив Богоматери Скоропомощнице поставить свечу белого воска в шестнадцать фунтов весом, при том условии, что Тома и Хуане не позволено будет во всю жизнь ступить ногой в роскошное жилище на Базарной улице.
Вследствие этого Гильемета решила никого не предупреждать о предполагаемом путешествии Тома из боязни, чтобы ему не воспрепятствовали. И, таким образом, Мало Трюбле с Перриной, и сыновья их Бертран и Бартелеми, и сын их Жан, только что вернувшийся из индийской кампании, — все до последней минуты оставались в неведении о близкой разлуке с сыном своим и братом. Благодаря этому ничего такого не произошло, что могло бы произойти для предотвращения этой разлуки или, по крайней мере, для того, чтобы смягчить ее и сделать не такой горькой…
Наконец приблизился назначенный день. Оставалось не больше недели. Луи Геноле проводил все дни на фрегате, чтобы лучше удостовериться в том, что все в полном порядке. Тома решил сняться с якоря в день святой Варвары, покровительницы бомбардиров и прочего народа, имеющего дело с порохом. Этот день, то есть 4 декабря, приходился в этом 1678 году на воскресенье.
Девять же дней тому назад, в пятницу 25 ноября, Тома, пожелавший сам осмотреть своего «Горностая» сверху донизу, возвращался после этого в город в сопровождении Луи Геноле. Выйдя на берег у Старой Набережной, они, стало быть, направлялись к воротам Ленного Креста и неторопливо шли вдоль вала. Тома, беседуя, рассказывал Луи последнюю выходку Гильеметы: проследив тайком за возвращавшейся домой Хуаной, она вылила ей на голову полную лоханку грязной воды, загубив шелк ее платья.
Луи Геноле молча качал головой и смотрел в землю. Тома, в заключение, рассек воздух рукой, как будто фехтуя шпагой.
— Впрочем, — сказал он, — наплевать! Эта проклятая Гильемета мне теперь ни по чем, и ее ярость, смешная и преувеличенная, не может меня трогать, раз я не хочу больше, как говорил тебе, быть Трюбле, и отныне буду просто Ягненком. Я отвергаю тех, кто отверг меня. И если ты меня любишь, то никогда больше не говори мне о них ничего.
Они подходили к воротам. Луи Геноле вдруг остановился и посмотрел на Тома:
— И о других тоже? — спросил он серьезным и почти умоляющим голосом, — И о других не должен я тебе ничего говорить?.. О женщине в черном платье и о ее ребенке, который, ведь, и твой ребенок?
В глаза Тома, цвета изменчивой воды, внедрял он мольбу собственных глаз, цвета темной и неподвижной ночи.
Но Тома, ничуть не колеблясь, в свою очередь решительно взглянул на него и положил затем обе руки к нему на плечи.
— Упаси меня Боже, — сказал он, — платить кому бы то ни было злом за добро и смешивать в одну зловредную породу и добрых, и злых! Я принял решение относительно Анны-Марии и ее сына, и ты можешь его узнать: этот особняк, который я рассчитывал купить для себя лично и для моей подруги на одной из новых улиц города, я действительно купил и занялся теперь тем, чтобы хорошенько снабдить его хорошей и красивой обстановкой, хорошей и красивой посудой в шкафах, хорошим и красивым бельем на кроватях. Как только все будет готово, сейчас же совершу законным образом и дарственную запись на все это на имя своего сына, а также и его матери; она будет пользоваться пожизненным владением, он же получит его в окончательную собственность. Бумаги будут выправлены у нотариуса не позже завтрашнего дня. Сходи посмотреть эту «лачугу». Она совсем рядом с твоим домом, на Базарной улице, и ты можешь убедиться, что она весьма привлекательна. Отныне Анна-Мария будет в ней жить, имея достаточно денег, чтобы оплачивать все свои желания, всего иметь вволю, и сделается со своим сыном людьми с достатком. Пусть подохнет от зависти весь город, начиная с противной злюки Гильеметы!
Он снял руки с плеч Луи, отошел на три шага и, отвернувшись, докончил про себя, — втихомолку, не раскрывая рта, не шевеля губами и языком:
— И главное, пусть Равелинский Христос и Богоматерь Больших Ворот, которых я так неосмотрительно призвал в свидетели над телом умирающего Винсента Кердонкюфа, снимут с меня грех клятвопреступления!
Луи Геноле, между тем, от удовольствия и волнения расплакался вовсю. Затем, поразмыслив, сказал:
— Ах! Ты очень щедр и люб мне этим… Но хочешь — верь мне, хочешь — нет, а несмотря на всю твою щедрость, незамужняя мать предпочла бы вместо этого богатства отца для своего сына и мужа для себя…
Но Тома, вздрогнув, словно его задели за больное место, жестом остановил его. Затем бессильно опустил руки.
— Я не люблю ее! — повторил он еще раз неоднократно говорившиеся слова. И он походил на человека, удрученного, раздавленного непосильной ношей…
Они миновали ворота и ступили на уличную мостовую. Их поливал частый холодный бретонский дождь. Тяжело ступавший Тома скользил на размягченной уже почве; несколько раз Луи пришлось его даже поддерживать.
Когда они подошли к углу улицы Трех Королей, какая-то нищая, до ужаса старая и худая, протянула им свои скрюченные пальцы и попросила милостыни во имя великомученницы Екатерины, святой того дня. Тома, щедрый как всегда, бросил ей монету в шесть ливров. Тогда имущая, как бы ослепленная солнцем, согнулась в своих отрепьях для поклона так стремительно, что лбом ударилась в грязь, и поспешно схватила корсара за край его плаща.
