Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗
Вечером подошел к причалу первый пароход, началась посадка первой партии. Ну, тут всякого насмотрелись! В давке были даже преждевременные роды. Родился человек, и было непонятно, куда его деть: оставить в России или катить дальше по волнам. Толпа, неистовая в своей ярости, сломав цепи заграждения, ломила по трапам так, будто большевики уже вошли в Архангельск.
Из Троицкого собора вышел архиепископ Павел, за ним вынесли крест с мощами, принадлежавшие издревле Алексашке Меншикову, и ветхую плащаницу легендарного князя Пожарского. В последний раз грянули русские трубы: "Коль славен наш господь в Сионе..." Зарыдала толпа на палубах, но рыдания тут же заглушил рев отходящего корабля. И тянулись руки, осеняя пропадающий в сумерках берег России... Потом вышел причальный дворник и долго мел загаженную пристань, во всю глотку распевая:
Дайте мне на руль с полтиной
Женщину с огнем!..
После чего вскинул метлу на плечо и браво зашагал в пивную, под чудесным названием "Ясный месяц". Этого дворника и сам черт не брал: мел улицы при царе-батюшке, мел при Керенском, мел при англичанах, метет при Миллере, согласен мести и при большевиках... Он - обыватель: ему плевать на все!
На следующий день отправили морем еще две партии беженцев. В Архангельске заметно поубавилось знати и местной буржуазии, офицеры, распростившись с семьями, больше прежнего стали пить по кабакам... "Ни тревожное состояние, - свидетельствует очевидец-эсер, - ни дурные вести с фронта - ничто не могло нарушить угарной жизни Архангельска. Люди словно хотели взять от жизни то немногое, что она им давала: вино и снова вино! Офицерское собрание и немало других ресторанов были свидетелями скандалов, безобразных и диких, участниками которых являлись офицеры. И чем грознее становилось положение в области, тем безудержнее жил военный тыл..."
"У Лаваля", как всегда, было не протолкнуться. Здесь собиралась головка белой армии, сливки общества, - тоже пили, хотя и меньше, нежели в иных заведениях. И постоянно здесь было полно новостей, самых свежих, и офицеры флотилии каждый раз радостно приветствовали появление княгини Вадбольской: "Вот истинно русская женщина! Презрев опасности, она уедет с последним эшелоном... вместе с нами, господа. Ваше здоровье, княгиня..."
В один из дней полковник Констанди, сумрачный и сосредоточенный, подсел к княгине Вадбольской, сообщил таинственно:
- Боюсь, как бы эти транспорта с беженцами не пришлось возвращать обратно из Англии... Во всяком случае, княгиня, вы не уезжайте. Скоро все изменится - к лучшему!
- Вы так уверены? - удивилась Вадбольская.
- Впервые за эти годы я говорю твердо: не уезжайте. Именно сейчас наступил момент, когда мы способны остановить большевиков. Последняя мобилизация в области, взяла всех, кого можно, вплоть до пятидесятидвухлетнего возраста. Мы сейчас сильны как никогда! Армия же большевиков сейчас ослабела до предела, до крайности, до абсурда, - ее силы оттянуты на Деникина и на Юденича. Перед нами не фронт, а редкий заборчик, который не надо обрушивать, можно просто перешагнуть через него... Поверьте, мы справимся. И мне даже нравится, что англичане ушли. Вот теперь, - мстительно-ненавистно заключил Констанди, - пусть в Лондоне почувствуют, что без них мы гораздо ловчее и энергичнее.
- Помогай вам бог, - ответила Вадбольская.
Миллер в эти дни велел на Троицком проспекте - главном в городе вывесить громадную карту фронтов, и каждодневно дежурный офицер штаба перемещал по ней белые флажки. Возле этой карты, рисующей отчаянное положение Советской власти, постоянно толпились люди...
Юденич стремительно шагал на Питер: 4 октября - занял Белые Струги, 11-го - Ямбург, 16-го - он был уже в Луге... Казалось, красный Петроград доживает последние часы. А на Москву давил Деникин. Революция снова была в осаде.
Спасибо Черчиллю! Он никак не оставлял Миллера вниманием и после эвакуации армии. Черчилль в это время рвал толику боеприпасов даже от Деникина, чтобы помочь Миллеру, к которому он испытывал какую-то нежную слабость. Между Лондоном и Архангельском циркулировала переписка... Сейчас Евгении Карлович клянчил оружие и писал жалобу на генерала Роулиссона. В раздражении генерал ломал хрупкие карандаши:
- О черт! Ни одного заточенного... Где же этот подонок?
Басалаго предстал перед ним, держа в руке какую-то бумагу.
- Вы имеете в виду Юрьева, ваше превосходительство?
- Да его. Где он? Никто не может заточить мне карандаш...
- О том, где сейчас Юрьев, - ответил Басалаго, - надо спросить лейтенанта Уилки, который тайком устроил Юрьева на транспортах, когда армия Айронсайда нас покидала. - И положил на стол радиограмму, в которой было сказано:
ПЕТРОГРАД ВЗЯТ, ВЛАСТЬ СОВЕТОВ СВЕРГНУТА, ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРОМ ПЕТРОГРАДА НАЗНАЧЕН ГЕНЕРАЛ ГЛАЗЕНАП...
Никто не знал, кто такой Глазенап, но все сказанное было похоже на правду. Полковник Констанди с пеной у рта доказывал Миллеру, что необходимо срочное наступление от Архангельска:
- Сейчас! Именно сейчас... При чем здесь Глазенап? Генерал-губернатором Петрограда, генерал, должны быть вы! Ходят слухи, что Митька Рубинштейн уже открывает на Невском Русско-британский банк. Нет, англичане не ушли - они с нами по-прежнему... Ну же, генерал! Решайтесь! Одно ваше слово, и я сегодня же вечером разверну Шестую армию большевиков пятками вперед...
Медленно раскрылись парадные двери, и генерал Миллер величаво предстал перед собранием "правительства обороны".
- Вопрос решен, - объявил глухо. - Решен окончательно и бесповоротно. Мы остаемся...
* * *
Частокол красных штыков сменился вдруг полным безлюдьем.
Громадные прорехи разрывали фронт, и полковник Констанди ударил по большевикам - со всем остервенением воинственного пыла. По лесным тропам, с последним патроном в обойме, блуждали бойцы красной Шестой армии. Двигаясь марш-маршем вдоль полотна дороги на Вологду, Констанди отправил Миллеру такую эстафету:
КРАСНАЯ АРМИЯ РАСПАЛАСЬ, БОЛЬШЕВИСТСКИЕ ПОЛКИ РАЗБЕЖАЛИСЬ ПО ЛЕСАМ... ИДУ ВПЕРЕД!
С боем Констанди вступил на станцию Плесецкая, - здесь был завязан стратегический узелок. Полковник генштаба, опытный воин, Констанди бросил своих солдат на захват Онеги; дугой он охватывал Шестую армию, наступая на нее умело, настойчиво, с энергичным жаром и последовательностью.
Партизаны-шенкурята капитана Орлова теснили красноармейцев в верховьях Пинеги, Мезени и Печоры. Белые шенкурята отбили от красноармейцев города Яренск и Усгь-Сысольск на реке Вычегде; наконец Шестая армия не выдержала натиска и отдала белым обратно город Онегу, - войска Миллера снова сомкнулись с армией Мурманского фронта...
Казалось, что невозможное возможно...
Вот когда наступило ликование в штабе Миллера. "Моржовки" опять обретали силу, таяла очередь возле дверей эмиссионной кассы, офицеры ходили, как в былые времена, гордо выставив грудь; вприпрыжку семенили штабные барышни.
- Как хорошо, что мы не ушли с англичанами! - говорили "У Лаваля".
- Действительно, голубчик лейтенант, - сказал Миллер Басалаго, - какие мы молодцы, что остались. Что бы мы делали сейчас вдали от родины?.. Распорядитесь: пусть типография земства приготовит выпуск особой карты-прокламации. Чтобы эта карта отразила наши потрясающие успехи. Четыреста тысяч квадратных километров, взятых нашими доблестными войсками всего за несколько дней... Вот пусть теперь в Англии узнают, что их хваленый Айронсайд был сущий младенец перед нами. Англичане наверняка и рады бы снова вернуться, но мы их обратно не пустим...
Поздним вечером к штабу Миллера подъехал фронтовой грузовик, обложенный еловыми ветками. Солдаты вытащили из кузова офицера, положили его на снег и сняли шапки. Черная повязка пересекала глаз мертвеца. Открытый рот его был ощерен в предсмертном оскале, а ровные зубы убитого были окрашены кровью. Меленький снежок приятно и неслышно сыпал с темного неба.
Генерал Миллер, что-то наспех дожевывая, в одном мундире, выскочил из штаба на морозец - первый морозец в этом году.
