Энси - Хозяин Времени (ЛП) - Шустерман Нил (читать книги без .txt) 📗
— А это можно подарить на бар-мицву?
Новый бизнес процветал, старый — с месяцами, отданными Гуннару, тоже; комиссионные так и сыпались на меня со всех сторон. За несколько дней я накопил тридцать собственных недель, которые и обменял на всякую всячину: от пакетика чипсов до поездки из школы домой на мотоцикле за спиной его владельца-выпускника. Я даже приобрел подержанный iPod, за который отвалил три недели.
Не стану отрицать: на неизбежной кончине Гуннара я сколотил приличный капиталец. Я мучился совестью за бесстыдную эксплуатацию его смерти без разрешения хозяина, но оказалось, что Гуннар не только не возражал, но даже обрадовался.
— Беда любит компанию, но власть она любит гораздо больше, — процитировал он Айн Рэнд. — Если моя беда обладает властью изменить твою жизнь, я счастлив.
Короче, думаю, дело в шляпе. Он был счастлив в своем несчастье, а это ведь гораздо лучше, чем быть несчастным несчастливо. Гуннар, пожалуй — самая оптимистичная из жертв депрессии, которых я когда-либо знал.
Но даже при этом я не мог рассказать ему о своих фантазиях. Некоторыми мечтами лучше не делиться. Тут такое дело: вы не вольны выбирать, о чем мечтать, и иногда фантазии эти не очень красивы. Бывает, такого себе навоображаешь — в страшном сне не приснится. Пример? Да вот хотя бы когда ты наяву представляешь себе какую-нибудь отвратительную ссору, которой не было, но которая, возможно, произойдет в будущем. Или когда воображаешь себе вообще что-то несусветное — например, подземный карстовый провал. Некоторое время назад в новостях рассказали про дырку в земле, образовавшуюся под домом где-то не то в Боливии, не то в Болгарии. Жил да был один тихий поселок, и вдруг в одно прекрасное утро скрипят и трещат стены, а потом земля разверзается и дом со всеми домочадцами проваливается на сто футов под землю, где его подхватывает и уносит подземная река, о которой никто не знал, кроме парочки умников из местного университета. Умники лет тридцать писали предупреждения, но разве их бумажки вообще кто-нибудь когда-нибудь читает?
Ну вот, сидишь ты и воображаешь, как этот самый провал проваливается прямо под твоим домом. Представь себе: просыпаешься однажды утром, идешь в душ и только-только вытерся, как земля поглощает все твое жилище; и тогда тебе, замотанному в полотенце и тонущему в подземной реке, приходится решать, за что цепляться: за полотенце вокруг бедер или за жизнь, то есть чтобы тебя не смыла напрочь подземная река?
В своих фантазиях ты всегда остаешься жив — как правило, один-одинешенек; и все кончается тем, что ты рассказываешь репортерам душераздирающую историю о том, как отчаянно ты пытался спасти своих близких, но те оказались не такими стойкими и сильными, как ты.
В моих нынешних фантазиях мне рисовались похороны Гуннара. Я на кладбище, идет дождь, потому что во время похорон всегда льет как из ведра и зонтики всегда черные. Интересно почему? Куда деваются веселенькие цветастые? Или те, что сделаны в виде Винни-Пуха? Ладно, я отвлекся. Стою, в одной руке угнетающе черный зонт, а в другой — Кирстен, которую я утешаю. Ради нее я сохраняю присутствие духа, и это сближает нас еще больше... Ах да, я, конечно, скорблю, но стараюсь этого не показывать, и мое горе выдает лишь скупая мужская слеза, скатывающаяся по мужественной щеке. Затем кто-то просит меня сказать что-нибудь. Я выступаю вперед и, не в пример реальной жизни, без единой запинки произношу речь, которая заставляет всех улыбнуться сквозь слезы, а Кирстен — зауважать меня еще больше. На этом месте я выдергиваю себя из бреда. Мне противно, что в моих фантазиях самое важное лицо на похоронах Гуннара — это я.
За какую-то пару дней я напечатал столько контрактов, что у меня вышла вся бумага, а дареное время продолжало сыпаться как из рога изобилия. Ученический совет, не желающий смириться с тем, что какой-то плебей вроде меня обходится без них, вывесил на дверях своего офиса большой картонный термометр и обязал меня каждый день подавать рапорт, сколько времени было собрано для Гуннара, чтобы они могли поставить на термометре отметку. Цель была пятьдесят лет, потому что тогда Гуннар дожил бы до шестидесяти пяти. Ученический совет посчитал глупостью давать ему время сверх установленного пенсионного возраста.
— Удивительно, какими щедрыми становятся люди, узнав, что ты умираешь, — промолвил Гуннар, когда я вручил ему очередную стопку месяцев.
— Что слышно от доктора Г.? — спросил я. — Есть хорошие новости?
— Доктор Г. такой уклончивый, — ответил Гуннар. — Говорит, все будет хорошо, пока все не станет нехорошо.
— Ободряюще, ничего не скажешь.
Я призадумался. Что лучше: чтобы твоя болезнь была почти без симптомов или все же чтобы у нее была их целая куча — тогда ты хотя бы знаешь, насколько близок к могиле?
— Ну, во всяком случае, — несмело заметил я, — губы у тебя пока еще не посинели.
Гуннар пожал плечами. Его слегка шатнуло — наверно, голова закружилась, как с ним это часто бывает.
— Как ты думаешь... может, тебе удастся протянуть еще год? — осведомился я.
Гуннар воззрился на кипу листков, которую держал в руке:
— Может и удастся.
Чего нельзя было сказать о заднем дворе Умляутов.
В ту среду я пришел к Гуннару, чтобы продолжить работу над нашим пыльным котлом. Проводить время во Вселенной Умляутов стало тяжко — уж очень много неприятного там витало в воздухе. Например, неизбежная смерть Гуннара. Или полные непонятки с отцом семейства. А еще эта угроза свидания с Кирстен...
Нет, я понимаю, что свидание с девушкой твоей мечты не должно бы сочетаться со словом «угроза», но, поверьте, так оно и есть. Это жутко неловко — встречаться с девушкой после того, как ты пригласил ее на свидание, но еще до того, как вы на него сходили. Все равно что попрощаться с кем-то, а потом обнаружить, что вы едете в одном лифте. Не разговаривать же с человеком, с которым уже попрощался! Поэтому вы оба стоите и молчите, чувствуя себя полными идиотами.
Вот так и тут: я пригласил Кирстен, она сказала «да», а теперь я заявляюсь в ее дом за два дня до встречи. Я понимал, что как только она вернется с тренировки по теннису, настанет «время в лифте».
Что же до двора Умляутов, то его можно было официально объявлять скончавшимся — ничто не пережило нашего гербицидного апокалипсиса. Пострадал даже кусочек соседского участка, куда просочилось немного яда.
— Это, что называется, «сопутствующие потери», — изрек Гуннар, озирая окружающее нас запустение. — Может, стоить нанять несколько бомжей и беспризорников — пусть поселятся здесь для полноты картины?
В этот момент из дома послышался голос миссис Умляут, спрашивающей, не хотим ли мы горячего шоколада, ведь на дворе довольно холодно. Вместо него мы попросили «кофеечку прям из чайника», что звучало ну совсем по-стейнбековски. Жаль только, что она притащила нам кофе в расписанном цветочками стеклянном сосуде из автоматической кофеварки, не то вышло бы еще ближе к исторической правде.
И вот тут домой вернулась Кирстен и вышла к нам поздороваться. Я был счастлив видеть ее, несмотря на неловкость.
— Я слышала, тебя официально назначили Купидоном нашей школы? — с усмешкой проговорила она, намекая на новоизобретенную валюту любви, для которой я, можно сказать, печатал купюры.
— Я не мечу стрелы, только заряжаю лук.
Гуннар со стоном закатил глаза. Улыбка, которой меня одарила Кирстен, поблекла, стоило ее взгляду упасть на гранитный булыжник посреди «пыльного котла». Я так привык к недоделанному надгробию, что совсем забыл про него.
— Задвинул бы ты куда-нибудь эту штуку, — сказала Кирстен брату. — Она тут как бельмо на глазу.
— Не-а, — возразил Гуннар. — В «пыльном котле» столько людей погибло! Ей тут самое место.
Его сестра взглянула на меня, но я отвел глаза. Ни к чему мне вмешиваться в их разборки. Я принялся старательно отряхивать пыль с джинсов.
