Что удивительного в благодати? - Янси Филип (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Мери Карр написала документальную повесть о дисфункциональной семье под названием «Клуб лжецов». Она рассказывает о дядюшке из Техаса, который не развелся с женой, но на всю жизнь прекратил разговаривать с ней, поссорившись из–за лишних денег, потраченных ею на сахар. В один прекрасный день он включил циркулярную пилу и распилил дом пополам. Забив досками образовавшиеся дыры, он перетащил свою часть поближе к соснам, и так муж с женой продолжали до могилы жить на одном и том же акре земли, но каждый в своей половине дома.
Прощение дает выход. Оно не решает проблему вины и справедливости, подчас эти вопросы умышленно обходит, но зато позволяет начать отношения заново, с чистого листа. Этим, говорит Солженицын, человек отличается от животных. Не способность мыслить, а способность к покаянию и прощению отличает нас от прочих тварей. Только человек может совершить столь невероятный и противоестественный поступок, выходящий за пределы неумолимых законов природы — простить.
Если мы не преодолеем законы природы, мы так и останемся заложниками людей, которых не сумели простить. Они задушат нас в своих жестоких объятиях. Этот принцип верен даже в том случае, когда одна сторона — совершенно невинна, а вторая виновата во всем, потому что именно невинный будет страдать от внутренней раны, пока не найдет путь к исцелению. А единственный путь — прощение. Оскар Ихуэлос написал сильную вещь — «Рождество мистера Ивса» — о человеке, которого душили злоба и горечь, пока ему не удалось, наконец, простить преступника–латиноамериканца, убившего его сына. Сам Ивс не сделал ничего дурного, но в течение многих лет он был эмоциональным заложником убийцы.
Иногда я предаюсь фантазиям и пытаюсь вообразить себе мир, где не осталось места прощению. Как это было бы, если бы каждый ребенок угрюмо накапливал обиды против родителей, и горечь передавалась бы в семье из поколения в поколение? Я уже рассказал об одной такой семье — о Дейзи, Маргарет и Майкле — и о поразившем их вирусе безблагодатности. Я знаком со всеми членами этой семьи и дружу с каждым из них по отдельности. В их жилах течет одна и та же кровь, но они не могут собраться вместе в одной комнате. Каждый из них заверял меня в том, что он не повинен в создавшемся положении, однако и невиновные страдают от последствий безблагодатного состояния. «Видеть тебя не хочу, пока жива!» — крикнула Маргарет сыну. Ее желание осуществилось. Теперь она каждый день страдает из–за разлуки с сыном. Я вижу, как мучительно прищуриваются ее глаза, как ходят желваки, стоит упомянуть при ней имя Майкла.
Воображение увлекает меня дальше, в мир, где прежние колонии ненавидят былую метрополию, где все народы враждуют друг с другом, где каждое племя вступает в борьбу с соперником, где при любом соприкосновении народов, рас и племен оживают все исторические обиды. Сильно ли моя фантазия отличается от современного состояния мира? Философ Ханна Арендт сказала, что единственное средство от исторической неизбежности — прощение, иначе нам не выбраться из ловушки «необратимой судьбы».
Если я не прощаю, я остаюсь в заточении, любые перемены делаются невозможными. Я передаю ключи от своей камеры в руки другого человека — моего врага — и несу последствия греха. Как–то раз я слышал поразительное заявление раввина, эмигрировавшего из Европы: «Прежде, чем ступить на берег Америки, я должен был простить Адольфа Гитлера, — сказал он. — Я не хотел тащить его в себе в новую страну».
Мы прощаем не только для того, чтобы исполнить некий высший моральный закон — прежде всего мы делаем это для самих себя. Льюис Смедес напоминает: «Прощение исцеляет в первую очередь того, кто прощает, а подчас только его и исцеляет… Искренне простив, мы отпускаем узника на волю, а потом видим, что этот узник — мы сами».
Библейский Иосиф, много лет питавший вполне естественную обиду на братьев, излил ее, наконец, в слезах и стонах. Эти стоны, как стоны роженицы — предвестие новой жизни. Иосиф, наконец, обрел свободу. Он дал одному из сыновей имя «Манассия», что означает: «Тот, кто помогает забыть».
Единственное, что труднее прощения — это непрощение.
Втopoe великое преимущество прощения заключается в том, что оно способно освободить преступника от тяжких оков вины.
Сознательно подавляемое в себе чувство вины постепенно разъедает душу. В 1993 году член Ку–Клукс–Клана по имени Генри Александр исповедался своей жене. В 1957 году он и его товарищи вытащили из кабины грузовика чернокожего водителя, отвели на высокий мостик над быстрой рекой и заставили его спрыгнуть — навстречу смерти. Александра судили за это преступление в 1976 году (понадобилось двадцать лет, чтобы изобличить его и привлечь к ответственности), однако он настаивал на своей непричастности к убийству. Двенадцать белых присяжных вынесли оправдательный приговор. Тридцать шесть лет он утверждал, что ни в чем не повинен, пока, наконец, в 1993 году не признался во всем жене. «Не знаю, что Бог думает обо мне. Я даже не знаю, как теперь молиться Ему», —- сказал он. Через несколько дней Генри Александр умер.
Его жена написала вдове чернокожего водителя письмо с просьбой о прощении. Это письмо было потом опубликовано в «Нью–Йорк Таймс». «Генри прожил всю жизнь во лжи, и меня заставил жить так же», — писала она. Все эти годы она верила, что ее муж невиновен. До последних дней своей жизни он не проявлял никаких признаков раскаяния. Однако он не посмел унести страшную тайну с собой в могилу. После тридцати шести лет упорного, агрессивного отрицания вины он все же нуждался в том освобождении, даровать которое может только прощение.
Другой член Ку–Клукс–Клана, «Великий Дракон» Ларри Трэпп из Линкольна, штат Небраска, попал на страницы центральных газет в 1992 году, когда отрекся от ненависти, порвал нацистские знамена и уничтожил свою коллекцию антисемитской литературы. В книге «Не мечом» Кэтрин Уотгерсон рассказывает о том, как Трэппа победила и изменила всепрощающая любовь семьи еврейского кантора. Трэпп посылал им памфлеты с длинноносыми жидами на обложке, в которых геноцид объявлялся еврейской выдумкой. Он звонил им по ночам и бормотал в трубку угрозы. Он наметил синагогу в качестве ближайшего объекта взрыва. Но семья кантора всегда отвечала ему заботой и сочувствием. Трэпп, с детства страдавший диабетом, был прикован к инвалидной коляске и терял зрение. Семья кантора пригласила его жить в их доме, обещала ухаживать за ним. «Они проявили такую любовь, что я не мог не ответить им взаимностью», — говорил потом Трэпп. Последние месяцы своей жизни он потратил на то, чтобы испросить прощения у различных еврейских организации и у множества людей, на которых прежде обрушивал свою ненависть.
Недавно зрители всего мира с напряжением следили за драмой прощения в мюзикле по роману «Отверженные» Виктора Гюго. Близко следуя первоисточнику, мюзикл передает историю Жана Вальжана, французского каторжника, преследуемого и в конце концов преображенного прощением.
Приговоренный к девятнадцати годам каторги за кражу хлеба, Жан Вальжан постепенно превратился в закоренелого преступника. Никто не мог одолеть его в драке, сломить его волю. Так он дождался свободы. В те времена бывшие заключенные получали при освобождении меченые документы — опасного каторжника не пускали ни в одну гостиницу. Несколько дней Жан Вальжан бродил по дорогам, ища убежища от непогоды, пока его не пожалел добрый епископ.
В ту ночь Жан Вальжан лежал без сна на пышной постели, пока хозяева — епископ ц его сестра — не заснули. Тогда Жан поднялся, достал из шкафа серебряный сервиз и пропал в ночи.
На следующее утро трое полицейских постучали в дверь дома епископа. Они притащили с собой Жана Вальжана, пойманного во время бегства с краденным серебром. Теперь негодяй до конца своей жизни будет носить кандалы!
Но никто из них, и менее всего Жан Вальжан, мог предвидеть ответ епископа:
— Ты вернулся! — сказал он Жану. — Как я рад тебя видеть! Что же ты оставил подсвечники? Они тоже из серебра и стоят по крайней мере 200 франков. Почему ты не взял их?
