История с кладбищем - Гейман Нил (серии книг читать бесплатно txt) 📗
— Всё потом. — сказала бабушка Луиза (она умерла родами, произведя на свет близнецов). — Займись своими делами. — И пропела приятным и чистым голосом: — Мимо окон и дверей мы пропляшем макабрей…
Никт спустился к полуразрушенной небольшой часовне и проскользнул сквозь каменный пол в крипту. Там он сел и стал ждать Сайлеса. Было зябко, но это Никта не очень заботило: на кладбище он был своим, а мёртвым холод нипочём.
Опекун вернулся под утро с большим полиэтиленовым пакетом.
— Что там?
— Одежда для тебя. Примерь. — Сайлес достал серый свитер — цвета Никтова савана. — джинсы, трусы с майкой и светло-зелёные кеды.
— Зачем?
— Ты хочешь спросить, зачем нужна одежда помимо того, чтобы прикрывать тело? Что ж, во-первых, я считаю, что ты достаточно вырос — сколько тебе, десять? — И должен теперь одеваться, как живые. Рано или поздно тебе придётся носить нормальную одежду, так почему бы не привыкнуть заранее — Кроме того, эта одежда может сыграть роль камуфляжа.
— Что такое камуфляж?
— Это когда одна вещь так похожа на другую, что люди смотрят и не понимают, на что смотрят.
— А-а, понял!.. Вроде.
Никт оделся. Со шнурками возникло некоторое затруднение, и Сайлес научил мальчика их завязывать. У Никта получилось не сразу, и ему пришлось перешнуровывать кеды несколько раз, пока Сайлес не остался доволен.
Наконец Никт набрался смелости и спросил:
— Сайлес, а что такое макабрей?
Сайлес приподнял брови и склонил голову набок.
— Откуда ты знаешь это слово?
— Всё кладбище о нём говорит. Кажется, это то, что будет завтра ночью. Так что такое макабрей?
— Это танец. Данс-макабр.
— Пляшем, пляшем макабрей. — вспомнил Никт. — А ты его танцевал? Какой он?
Опекун обратил к нему глаза, тёмные, как омуты.
— Не знаю. Мне многое известно, Никт, потому что я провёл немало ночей в этом мире. Однако я не знаю, что значит танцевать макабрей. Для этого нужно быть или живым, или мёртвым — а я ни то, ни другое.
Никт вздрогнул. Ему захотелось обнять опекуна, прошептать, что он его никогда не бросит, но обнять Сайлеса казалось не проще, чем поймать лунный луч, — не потому, что опекун бестелесный, а потому, что это было бы неправильно. Есть те, кого можно обнимать. — Сайлеса нельзя.
Опекун задумчиво осмотрел Никта в новой одежде.
— Сойдёт. Теперь по тебе не скажешь, что ты всю жизнь прожил на кладбище.
Никт гордо улыбнулся. Потом улыбка исчезла, и он посерьёзнел.
— А ты ведь будешь здесь всегда, Сайлес, правда? И я не уйду отсюда, если сам не захочу?
— Всему своё время. — сказал Сайлес и промолчал весь остаток ночи.
Назавтра Никт проснулся рано. Высоко в свинцовом небе ещё блестело серебряной монетой солнце. Зимой легко было проспать весь дневной свет, прожить три месяца как одну долгую ночь. Поэтому каждый раз перед сном Никт обещал себе, что встанет пораньше и выйдет на улицу.
В воздухе стоял странный аромат, резкий, цветочный. Никт пошёл на запах — к Египетской аллее, где в вечнозелёных джунглях плюща скрывались псевдоегипетские стены, иероглифы и статуи.
Здесь пахло сильнее всего. Никту даже показалось, что выпал снег: на зелёных листьях виднелись белые пятна. Он присмотрелся: каждое пятно состояло из мелких пятилепестковых цветков. Едва мальчик наклонил голову, чтобы их понюхать, как раздались чьи-то шаги.
Никт скрылся в плюще и стал наблюдать. В Египетскую аллею вошли трое мужчин и одна женщина — все живые. У женщины на шее висела богатая узорная цепь.
— Эти кусты? — спросила она.
— Да, миссис Карауэй, — сказал один из её спутников, пухлый блондин. Он совсем запыхался. У всех мужчин в руках были большие корзины.
— Что ж, как скажете… — отозвалась женщина. — Но, честно говоря, я ничего не понимаю. — Она посмотрела на цветы. — Что мне теперь делать?
Самый низкорослый мужчина достал из своей корзины старые серебряные ножницы:
— Ножницы, госпожа мэр.
Та взяла ножницы и принялась состригать цветы и складывать в корзины. Мужчины ей помогали.
Через некоторое время женщина не выдержала:
— Это глупость!
— Это традиция. — возразил пухлый.
— Сущая глупость. — повторила миссис Карауэй, но продолжала стричь ножницами, пока не наполнилась первая корзина: — Ну, хватит?
— Нужно заполнить все четыре. — сказал низкий. — и раздать всем жителям Старого города.
— Откуда взялась эта традиция? — спросила миссис Карауэй. — Я спрашивала прежнего лорд-мэра. Он сказал, что впервые о ней слышит… Вам не кажется, что за нами кто-то наблюдает?
— Что? — переспросил третий, который до сих пор не сказал ни слова. — бородатый, в чалме, с двумя корзинами. — Думаете, привидения? Я в них не верю.
— Не привидения. Просто такое чувство, будто на нас смотрят.
Никт еле сдержался, чтобы не зарыться поглубже в плющ.
— Ничего удивительного, что ваш предшественник не знает об этой традиции. — сказал пухлый, чья корзина уже почти наполнилась. — Зимние цветы расцвели впервые за восемьдесят лет.
Не верящий в привидения бородач в чалме нервно озирался.
— Всему Старому городу полагается по цветку. — вставил низкорослый. — Каждому мужчине, женщине и ребёнку. — И медленно добавил, словно вспоминая выученное давным-давно. — «Кто моложе, кто дряхлей, все танцуют макабрей».
Миссис Карауэй фыркнула:
— Ну и бессмыслица! — но продолжила своё занятие.
Сумерки спустились на кладбище рано, а к половине пятого совсем стемнело. Никт бродил по дорожкам и искал, с кем поговорить. Он заглянул на землю горшечника к Лизе Хемпсток, но ведьмочка не показалась. Даже гробница Оуэнсов опустела: его родители куда-то пропали.
Мальчика охватила почти животная паника. Впервые за десять лет ему показалось, что его бросили. Он сбежал по холму к старой часовне и стал ждать Сайлеса.
Сайлес всё не появлялся.
«Наверное, я его не заметил». — утешал себя Никт. Он поднялся на самую верхушку холма и огляделся. В морозном небе сияли звёзды, ниже стелился узор городских огней — уличные фонари, пляшущие фары. Никт медленно спустился к главным воротам кладбища.
И вдруг зазвучала музыка.
За свою жизнь Никт слышал самую разную музыку: весёлые мелодии с фургонов мороженщиков, песни из радиоприёмников строителей, мотивчики Джейка Кларетти, которые тот наигрывал покойникам на старой пыльной скрипчонке. Но такое мальчик слышал впервые: музыка то стихала, то нарастала грандиозными волнами, как вступление к чему-то значительному, прелюдия или увертюра.
Никт прошёл сквозь запертые ворота и спустился в старый город.
На углу стояла госпожа мэр. Никт увидел, как она прикалывает маленький белый цветок к лацкану прохожего бизнесмена.
— Я не занимаюсь частной благотворительностью! — сказал тот. — Мы делаем пожертвования централизованно.
— Это не сбор благотворительных средств. — ответила миссис Карауэй. — а местная традиция.
— А-а! — воскликнул бизнесмен и гордо выпятил грудь с цветком.
Следующей оказалась молодая женщина с ребёнком в коляске.
— Это ещё зачем? — подозрительно спросила она, когда мэр двинулась к ней.
— Один вам, другой малышу. — Госпожа мэр прикрепила цветы: к пальто женщины — булавкой, к курточке ребёнка — скотчем.
— А зачем? — снова спросила женщина.
— Так принято в Старом городе. — туманно ответила мэр. — Вроде традиции.
Никт пошёл дальше. Все прохожие щеголяли белыми украшениями. Мужчины, которые ходили на кладбище вместе с мэром, раздавали белые цветы из корзин. Почти никто не отказывался.
А музыка всё играла, еле слышная, торжественная, непривычная. Никт склонил голову набок, пытаясь определить, откуда она идёт. Музыка была везде: в воздухе, в хлопающих на ветру флагах и навесах, в далёком рокоте автомобилей, в стуке каблуков по мостовой…
Никт ещё раз посмотрел на людей, которые направлялись с работы домой, и вдруг заметил, что все идут в такт.
