Мальчики с Марса. Почему с ними так непросто и что с этим делать - Грэй Джон (электронные книги без регистрации txt) 📗
– Когда наш сын вернулся в свою детскую вскоре после того, как мы устроили ему великолепный праздник в честь тридцатилетия, я, помнится, подумал: «Вот доказательство, что я плохой отец». Кевину я ничего не говорил, но эта мысль не дает мне покоя до сих пор.
Однако Кевин почувствовал смущение отца. Правда, его беспокоит совсем другое:
– Мы с одной девушкой так зажигали на вечеринке – ух! Я бы пригласил ее поехать ко мне, но не мог же позвать ее в родительский дом, поэтому просто продолжал к ней подкатывать. Потом она сама говорит: «Тут так шумно. Давай сбежим куда-нибудь!» Я предложил пойти в бар. Она посмотрела на меня будто на ненормального. А потом взмахнула ресницами, провела пальчиком по пуговицам на моей рубашке и говорит: «Может, к тебе? Ты далеко живешь?» Я ответил, что нет, поблизости, но с родителями. Хотел спросить, может, у нее есть куда поехать, но понял, что стоило ей узнать, что я живу с родителями, как она вся окаменела. Извинилась, сказала, что ей надо «попудрить носик», а сама подошла к подружке, и они начали поглядывать на меня и хихикать. Меня в жизни так не унижали.
На противоположном конце спектра продуктивности – юноша с четко определенными целями в жизни. Что общего у них с Кевином? Беззащитность. Обидчивость. И стыд. Сегодня, в мире Харви Вайнштейнов, Биллов Кросби и прочих рухнувших кумиров, оказывается, что за каждым шовинистом, повинном в сексуальных домогательствах, за каждым насильником и серийным убийцей стоит обиженный мальчик, которому стыдно за своих собратьев. Только представьте себе, сколько стыда накопил Ройс Манн к пятнадцати годам – и как живо и осязаемо он выразил это чувство в стихотворении в прозе, которое написал для программы HATCH – международного сообщества, цель которого – «высиживать» (hatch) творческих личностей, будто птенцов в гнезде. Приведем отрывок из стихотворения Ройса:
Стыд, который Ройс уже усвоил, учит его, «как опасны его руки». Главное в мужчине, по мысли автора, то, что его надо бояться. И поэт делает вывод: «Мне захотелось остаться мальчиком», Питером Пэном, потому что в мужчине больше всего от насильника. Когда читаешь эти строки, прямо чувствуешь его стыд – а ведь это голос юноши умного и талантливого.
Радует, что из Ройса едва ли вырастет шовинист и насильник. Однако в своем стихотворении Ройс нигде не упоминает о здоровых сторонах мужественности, о том, какой вклад он как мужчина хочет сделать в жизнь своей семьи и мира. Если он и вправду считает, что его запрограммировали на насилие, причем чем дальше, тем хуже, его вклад будет ограничен только тем, что он совершит из чувства вины.
Неважно, на кого похож ваш сын, на Кевина или на Ройса: он растет во времена, когда статья в журнале «Атлантик» под названием «Конец эпохи мужчин» {8} вызвала такой отклик у мыслящих читателей, что автора попросили развернуть ее в одноименную книгу {9}.
Представьте себе, что ваша дочь растет во времена, предвещающие «Конец эпохи женщин». Ни мальчикам, ни девочкам никогда еще не приходилось расти в годы, знаменовавшие конец эпохи их пола. Ожидание «конца эпохи мужчин» едва ли вдохновит вашего сына на подвиги.
Но правда ли это кризис? Или просто наши дочери стали показывать более высокие результаты, а сыновья остались на прежнем уровне? Однако, как вы узнаете из тех глав, где приводятся статистические данные, мальчики стремительно скатываются практически по всем ключевым параметрам. А глобальное падение качества наших сыновей гибельно и для наших дочерей, для семейной жизни, для эмоционального благополучия и общей безопасности их детей.
Мы старательно не замечаем проблемы. Когда слова «boy crisis» – «кризис мальчиков» – ввели в «Гугл» 16 сентября 2017 года, половина результатов на первой странице относилась к рок-группе под этим названием. А примерно половина статей, относящихся к кризису мальчиков в культуре, отмахивается от него как от мифа.
Между тем понимание глубины и международного размаха кризиса мальчиков принесет колоссальную психологическую пользу. Если твоему сыну никак не удается состояться в жизни, возникает искушение по примеру Уильяма, чей сын Кевин вернулся жить к родителям, решить, что это ты не состоялся как отец. Но когда видишь, как часто то же самое происходит с мальчиками во всех развитых странах, понимаешь, что ты в этом не виноват. Однако в ваших силах сделать очень многое, чтобы помочь своему сыну, во-первых, не стать жертвой кризиса, а во-вторых, превратить этот кризис в отправную точку для эволюционного рывка. Об этом и написана наша книга.
Как я пришел к идее книги
Дело было в 1970 году, когда феминисток как только не обзывали – и «страхолюдинами», и «мужененавистницами», и «синими чулками», и «лесбиянками». Я дал своим студентам в Университете Ратджерса задание поиграть в ролевую игру – «пожить в шкуре» этих предводительниц женского движения. А оставшихся студентов я попросил сыграть либо молчаливое большинство, либо агрессивное меньшинство, которое осыпало феминисток оскорблениями. Свои роли они исполнили с подлинной страстью. Тогда я поставил перед учениками совсем уж бессовестную задачу: поменяться ролями.
Студенты так живо откликнулись на мое искреннее желание объяснить им суть «женского вопроса», что я даже изменил тему своей диссертации – решил заняться лозунгами и требованиями женского движения. О моих изысканиях узнали в Национальной организации женщин в Нью-Йорке и предложили мне создать «просветительские группы для мужчин» – группы поддержки с феминистским уклоном. Я глазом моргнуть не успел, как оказался в совете директоров Национальной организации женщин и начал ездить по всему миру с пропагандой феминизма – и в обеих ролях организовал сотни групп поддержки, и мужских, и женских, в духе энтузиастов-миссионеров. Когда Национальная организация женщин и идеи феминизма вошли в моду, особенно в университетах, моя карьера лектора стремительно пошла в гору. Я был счастлив, что успехи в борьбе за равноправие женщин превзошли все мои ожидания.
В конце семидесятых резко повысилось число разводов, и я не мог не заметить, что дети в подавляющем большинстве случаев оставались с мамой. А от папы культура требовала не участия в воспитании, а денег. И мы презирали тех пап, которые не платили алиментов. Я и сам разделял эти стереотипы, пока не послушал, что говорят эти папы в моих мужских группах.
И меня поразило, как много думали эти отцы о воспитании детей, насколько небезразличными они были. Когда они рассказывали о дискриминации в суде по семейным делам, то открыто возмущались, не жалели гневных и горьких слов, взывали к закону. Но стоило мне спросить их о детях, и на глазах у них показывались слезы. Под маской ярости скрывалась болезненная обида, беспомощность при столкновении с понятиями вроде «права посещения ребенка» и «опекунства», из-за которых отцы чувствуют себя гражданами второго сорта. А если папа видит ребенка раз в две недели на выходных, он понимает, что все, что он пытается вложить в воспитание, за промежутки между визитами сходит на нет.
Я видел, как одни отцы сползают в депрессию, а другие тратят огромные суммы на судебные тяжбы за свое право на равную долю в воспитании. Далеко не все отцы могли себе позволить такие расходы. Многие надрывались на службе, чтобы заработать нужные суммы, но в результате понимали, что в итоге у них не остается времени на пресловутую равную долю.
