Я убил Мэрилин Монро - Романовский Дмитрий Владимирович (читаем книги онлайн .txt) 📗
– Смотрителя при синагоге. Это вроде уборщика. Да вы, наверное, не согласитесь.
– Почему не соглашусь?
– Работа грязная, да и жалованье небольшое.
– Я не рассчитываю на большое жалованье.
– Таксистом вы получали больше. – В тот же вечер Давид повел меня в синагогу, что в конце Десятой стрит. Где я только не побывал за всю жизнь, а вот в синагоге я очутился впервые. Иудаизм – самая древняя религия, практикующая единобожие. Хотя здание синагоги было новым, дух древности тут сохранялся. Сразу после вечерней молитвы президент синагоги Шали Стерн и секретарь Хая, молодая полная женщина, провели со мной интервью. Изложенная мною жизнь соответствовала моим документам и не вызвала никаких сомнений. На следующий день было уже официальное интервью с присутствием главного ребe синагоги, двух членов правления и предыдущего смотрителя нееврея, поляка по имени Збигнев. Тут я и понял, почему им нужен нееврей. Смотритель, точнее уборщик, должен работать по субботам, а евреям работать в субботу запрещает их религия. Поляк Збигнев был художником, а поскольку выставлять картины неизвестным художникам трудно, Збигнев десять лет проработал уборщиком. Теперь он нашел хорошего агента и оставляет синагогу на мое попечение. Синагога в тихом квартале Бруклина, окружение – религиозные евреи, с которыми я раньше не встречался. Идеальное прибежище. А Збигнев должен был еще неделю курировать мою работу, пока я не освоил все тонкости жизни синагоги.
– Вода в унитаз сливается примерно за десять секунд, – учил меня Збигнев. – За это время ты должен щеткой промыть сидение и края унитаза. Если унитаз обосран, надо его вымыть за два, а то и три слива. В женской уборной я мою унитазы за два слива, потому как бабы – зассанки и любят обоссывать сиденья. Небось, дома они этого не делают. Никакого уважения к храму. – При этом Збигнев сам демонстрировал, как надо мыть. Характеризуя членов правления, Збигнев говорил: – Вот, например, президент Шали делает так: – Збигнев провел двумя пальцами по книжной полке, и показал эти пальцы: пыль. – А вот секретарша Хая требует, чтобы в диспенсерах всегда были заложены бумажные полотенца. Ицхак заведует кухней. Он требует, чтобы холодильник был чистым и не разрешает швабру мыть в кухонной раковине. А ты мой швабру в раковине, но так, чтобы никто этого не видел. Раковина двойная. Правая половина для мытья посуды из-под мяса, левая – для посуды из-под рыбы, или молока. Так ты мой все в левой раковине: она удобней, но так, чтобы никто не видел. Замечаний будет много, но ты не возражай, а говори: – Окей, будет сделано, – а сам иди домой. – В библиотеке Збигнев пояснял: – Черные книги это Тора, синие – тоже Тора, но ставь их отдельно, маленькие книги – молитвенники. Они на нижних полках. Большие красные и черные книги – Тора с пояснениями из талмудов. Они без переводов. Ты же не знаешь иврит, так расставляй их по цвету обложек. – В гараже Збигнев показал мне сенокосилку для стрижки газона и лопаты для чистки снега зимой, показал мне, где хранятся щетки, метлы, швабры, мешки для мусора, бумажные полотенца, туалетная бумага.
Президент Шали на прощание предложил Збигневу устроить выставку его картин в зале, где евреи проводили собрания и частные вечеринки. Поскольку здесь висела баскетбольная сетка, зал именовался гимнастическим. Збигнев привез в своем вэне несколько своих картин. По договоренности картины должны были быть на библейские сюжеты и только Ветхого Завета, который евреи именуют Торой. Збигнев развесил картины по периметру зала, и Шали пригласил главного ребe осмотреть выставку, прежде чем она будет показана остальным. Главного ребe все называли Раби. Он мельком осмотрел все картины и сказал: – Здесь есть обнаженные люди. В помещении храма такие картины выставлять не следует. – Збигнев возразил:
– Не могу же я Адама и Еву нарядить в джинсы. – Раби подумал и сказал:
– Но на картине изображен, как я понимаю, сам Всевышний, и он тоже обнажен. – Збигнев тут же предложил:
– Я могу нарядить Всевышнего во фрак, если вы хотите его таким видеть. – Раби быстро проговорил:
– Никто не может видеть Всевышнего. – Збигнев не сдавался:
– Я знаю: по еврейской религии нельзя изображать людей, а тем более Всевышнего. Даже христианские священники не поощряли художников, изображавших Всевышнего. Но художники Его рисовали. И даже еврейские художники Его рисовали.
– Я это знаю, – согласился Раби. – Но ни один художник не изображал Всевышнего обнаженным. Кроме того, вы изобразили Его юношей. Художники обычно изображают Его умудренным старцем.
– Вы правы, – согласился Збигнев. – Художники обычно изображают Всевышнего старым, седым и лысым, со всеми признаками деградации старческого тела. Я считаю это кощунством. Я читал Тору. В ней передан образ Всевышнего. Он преисполнен энергии, юношеской реакции, быстроты ума, на кои старик, изображенный Микеланджело, не может быть способен.
Раби слегка усмехнулся, сказал:
– Картину в этом здании выставлять нельзя. Повесьте вместо нее какой-нибудь пейзаж. Я видел у вас прекрасный пейзаж с лошадьми.
– Он уже продан. Хорошо. Я повешу другой пейзаж.
Раби подошел к картине, на которой был Давид, прицеливающийся пращей в Голиафа. Подросток Давид был изображен абсолютно голым, да еще спереди. Раби сказал:
– Исторически неверно. Давид был иудей. По иудейской религии появляться на людях обнаженным запрещено.
Збигнев стал возражать:
– Давид был деревенским пастухом. В деревнях не было синагог. Религиозные законы могли соблюдаться только в городах. А что это были за города? Меньше Кони-Айленда.
– Иерусалим был не меньше греческих городов и даже Рима.
– Рима? – в голосе Збигнева слышалось раздражение. – Во времена Давида на месте Рима был лес, а в лесу сидела волчица и своими сосцами выкармливала двух человеческих детенышей. И только когда они выросли, один из них создал поселение, которое впоследствии стало Римом по имени своего создателя. А размеры Иерусалима тогда были в пределах его крепости.
Раби сказал утвердительно:
– Тем не менее все иудеи знали законы Моисея.
– Откуда? – не унимался Збигнев. – Раввины не ходили по деревням и не занимались миссионерством. Давид, вероятно, и не был обрезан, поскольку поблизости не было раввина.
Раби возражал уже серьезно:
– Если бы Давид не был иудеем и не соблюдал законы иудаизма, Всевышний не сделал бы его королем Иудеи.
– Но Он сделал его королем, – торжественно заявил Збигнев. – Сделал, не смотря на то, что Давид не соблюдал законы иудаизма.
– Он не мог их не соблюдать будучи королем Иудеи.
– Он нарушал заповеди Моисея. Он соблазнил замужнюю Версавию, велел убить ее мужа, это уже в старости. Можно представить себе, что он вытворял, когда был помоложе! – Президент Шали за спиной Раби откровенно улыбался. А Раби сказал: – Вывешивать в здании синагоги обнаженного Давида нельзя.
– Хорошо, – устало согласился Збигнев. Я нарисую ему набедренную повязку. – Раби подошел к следующей картине. Это был Моисей перед восхождением на гору Синай. И Моисей и его брат Аарон со своими сыновьями были в белых покрывалах, а вот сыновья Моисея, умоляющие отца не ходить на огнедышащую гору, были обнажены. Лицо Моисея было вдохновенным. Збигнев, наверное, хороший художник. Раби внимательно разглядывал обнаженных сыновей Моисея. У одного из них были отчетливо видны яйца. Збигнев, предупреждая всякие возражения, заговорил:
– Да, два парня, сыновья Моисея голые. Ведь они еще не знают заповедей. Моисей только еще собирается подняться на Синай за этими заповедями. Вот когда он принесет эти заповеди, они тут же оденутся. В смокинги. – Раби ничего не сказал, подошел к следующей картине. Это был опять царь Давид, но уже в старости. Он сидит на крыше своего дворца, смотрит вниз на город и впервые видит Версавию. Она искупалась в бассейне внутреннего дворика своего дома и выходит из воды. Голая. На первом плане сидящий Давид в белой тоге. А Версавия далеко внизу, еле видно ее, но видно что она голая. Раби надел очки, подошел вплотную к картине, разглядывая крохотную Версавию. По лицу Збигнева было видно, что он готов отразить любые возражения. Но Раби молча отошел к другой картине. Это была оборона Масады. Збигнев заранее объяснил мне содержание своих картин. Защитники Масады копьями, мечами и камнями отбивались от лезущих на стену римских легионеров. Некоторые воины Масады были голыми. Но их силы были на исходе, у них не было ни еды, ни воды, и всем им было суждено погибнуть, тут было не до одежды. Так что у Раби возражений не было. Еще была картина, где Самсон раздирает пасть льву. Этот сюжет был знаком мне с детства. Самсон был в набедренной повязке из леопардовой шкуры, так что вопросов о наготе не было. Раби только спросил, почему Самсон по юношески изящный, если он должен быть силачом с громадными бицепсами. Збигнев объяснил, что по священному писанию сила Самсона была не в мускулах, а в его волосах. На картине у Самсона были белокурые волнистые волосы, доходящие до пояса. А еще был пейзаж с пустыней, горами и верблюдами. На верблюдах сидели мужчины в одежде бедуинов. Но поскольку Збигнев выставлял картины в синагоге, под бедуинами подразумевались евреи. Вероятно, в древние времена все люди Ближнего востока одевались одинаково. На следующий день состоялась презентация выставки, на которую собрались все прихожане синагоги и даже какие-то посторонние лица. Посреди зала Збигнев с моей помощью расставил раскладные столы с угощением: кофе, фруктовые соки, булочки с кремом, вино. Все это было кошерным и было заказано Збигневым через Ицхака, который заведовал кухней. Так я впервые познакомился с правилами кошера. Оказывается, евреи не могут есть мясо с молочными продуктами. Даже если они пьют кофе с молоком, то при этом нельзя есть даже колбасы, уж не говоря о мясных пирожках. Поэтому евреи все жарят на растительном масле. Даже если не есть, а только поставить на один стол мясо и сметану у них считается грех. Суровая религия. Как и положено на презентации, были выступления. Первым выступил Кенни, пожилой высокий мужчина с короткой бородкой. В юности, когда он еще учился в ешиве, он иногда подрабатывал в Метрополитан-опере в качестве статиста. Вероятно, поэтому у него сохранилась тяга к искусству. Он сказал, что во все времена первые произведения искусства были посвящены религии. Даже первобытные люди в своей наскальной живописи изображали сцены охоты с целью заклинания удачи в охоте. В суеверии проявлялся их религиозный инстинкт, заложенный в каждом человеке. Языческие скульпторы изображали своих многочисленных богов. Когда утвердилось единобожие, лучшие архитекторы и резчики по камню стали создавать священные храмы, и мы их расцениваем как произведения искусства. Есть нечто общее в религии и искусстве. Это духовность. И Кенни торжественно произнес:
