Дьявольское биополе - Родионов Станислав Васильевич (читать книги без регистрации полные .txt) 📗
– Не сам.
– А кто?
– Он подослал женщину.
– Какую женщину?
– Веронику.
Ну да: деньги, вино и женщины. Деньги в виде дачи с машиной были, женщина появилась, теперь жди вина.
У меня припасено много определений следственной работы. Хотя бы такое: расследование это приведение хаоса к ясности. Как из горы наколотых дров сложить четкую поленницу. И я люблю ее складывать, люблю копаться в психологических тонкостях и разматывать нити, скрученные жизнью. Но увольте меня от хитросплетений дураков.
– Дальше и подробнее, – буркнул я.
Худое качество: за столько лет работы не научился скрывать своего отношения к тому, что слышу на допросе. Добро бы это отражалось только на моем лице или в полуслышимых междометиях. Нет же, я вставляю реплики или начинаю спорить в открытую. Впрочем, такое ли уж дурное? Сколько раз эти разговорные схлесты давали плоды вернее, чем тактические ухищрения, рекомендованные учебниками криминалистики.
– Мирон Яковлевич провел несколько сеансов у меня на квартире. Когда я с ним расплатился…
– Кстати, как?
– По двадцать пять рублей за сеанс, и дал еще сто рублей, так сказать аккордно. После этого он пригласил меня в гости.
– Почему?
– Чтобы предотвратить рецидив болезни и, наверное, чем-то я ему понравился. У Смиритского я и встретил Веронику.
Мишанин умолк, видимо, ожидая вопросов, но я тоже молчал. Встретил и встретил. Его рассказ пока был для меня прогонным, как привычный пейзаж по ходу поезда. Я не понимал сути преступления, поэтому не знал, каким деталям придавать значение.
– Знаете, Вероника меня очаровала.
– Сразу?
– А разве не бывает? Представьте… Большая свободная комната, в которой лишь цветы, да свечи, тонкий запах роз да церковный запах воска, потрескивание огня да шелест шелка, игра света на бокалах да зеленоватая глубина бутылок шампанского… И женщина. И больше никого.
– А Смиритский?
– Он пропадал где-то в других комнатах. Да, Вероника… Ее цвет – желтый, как у чайной розы. Платье натурального желтого шелка. Волосы цвета соломы, освещенной солнцем. Загорелое лицо, знаете, оттенка легкого кофе…
– Я люблю чай.
– Или цвета крепкого чая с молоком.
– Владимир Афанасьевич, вы с таким чувством рисуете ее образ…
– Только чтобы вы прониклись моим тем состоянием, – поспешно перебил он. – Да, и на этом желтом большие темные глаза. Я так и звал ее: чайная роза с темными глазами.
Мишанин хотел, чтобы следователь проникся его тогдашним состоянием; я же видел, как этим состоянием проникся он сам. Наверное, мое воображение легло на мою близорукость, ибо мне почудилось, как в глазах экономиста на секунду-вторую пожелтело, словно на стекла его очков упал отсвет Вероникиного шелка и чайных роз.
– Буду краток, – Мишанин расценил мою задумчивость как нетерпение. – На второй день мы с Вероникой пошли в театр. После спектакля проводил… Зашел выпить чашечку кофе… В общем, остался у нее ночевать. Сами понимаете: я холост и она женщина одинокая. Да, была суббота, нерабочий день… И вдруг утром, часов в девять, только мы сели за кофе, является Мирон Яковлевич. Мне, конечно, не по себе, но с другой стороны, что ему нужно у Вероники? Она, вижу, в нервном шоке. А Смиритский бросает две фразы. Первая: «Не ожидал». Вторая: «Что же дальше?» И режет меня взглядом. Глаза у него невероятные, как бы убирающиеся, вроде перископа подводной лодки. Вообще-то узкие, но внезапно делаются огромными и лезут на тебя. От них жуть берет. Смотрю в эти глаза и слышу себя, что бормочу про вступление в брак. Так и порешили.
– Подождите-подождите… Зачем Смиритскому этот брак?
– Оказалось, что Вероника – его сестра. Через месяц я уже был ее мужем.
– А не хотели.
– Разумеется, не хотел.
– Тогда я вас не понимаю…
Мишанин расстегнул пиджак, полагая, что я разглядываю какой-то непорядок в его одежде, но я всего лишь заметил подтяжку, которой мне так не хватало для его образа. Разумеется, глупость: увязывать подтяжки с образом.
– Вы по-английски читаете? – спросил экономист.
– По-русски-то некогда, – уклонился я.
– За границей очень популярен Бен Кьюкер. Звезда порчи при помощи взгляда. У него свое дело, в вольном переводе звучит как «Гипропорча». За сто долларов может наслать плохое настроение, за триста долларов – заикание, за четыреста – выпадение волос. Инфаркты и диабеты по пять тысяч. А прыщи по доллару.
– И вы этому верите?
– Один американский хоккеист тоже не верил, побился об заклад, что от любого взгляда волосу с головы не упасть, а этого Кьюкера, мол, следовало бы вздуть клюшкой. Бен Кьюкер приехал на матч, впился нечеловеческим взглядом в шайбу, и как только его хулитель ударил по ней клюшкой, шайба взорвалась. Кстати, сожгла хоккеисту всю шевелюру.
– Будем считать, что женили вас взглядом.
Жалею, что с первых дней следственной работы не стал записывать услышанные истории. Одних мистических повествований скопился бы целый том. О снах, предвещавших утерю зарплаты; о тихих ночных стуках по трубе парового отопления, настучавших болезнь; о горевшем доме, который не могли погасить пожарные, но потушила потом исчезнувшая женщина в белом; о мужчине в черном, ходившем по вокзалу и предупреждавшем о крушении поезда; о кассирше, к которой вдруг перестал приставать загар, а затем и случилась крупная недостача; о деде Лсжанкине, который по рубашке погибшего безошибочно называл приметы убийцы… Или вот «Гипропорча» взглядом.
– Вероника оставила однокомнатную квартиру какой-то родственнице и прописалась у меня. Мирон Яковлевич намекнул, что Веронике нужен свадебный подарок. И я подарил ей свой «Москвич». Вы удивлены? Но у нее автомобильные права, и она бредила скоростью.
– Слишком дорогой подарок и не совсем для женщины…
– Видите ли, «Москвич» был желтым.
– Ну и что?
– Вы забыли, что Вероникин цвет – желтый.
– Перекрасили бы машину, – буркнул я.
– Ну а дачу Вероника невзлюбила сразу. Не вырвала ни одной травинки и не посадила ни одного цветка. Ее прельщали южные моря. Тут еще подвернулся художник, предложивший написать се портрет. В желтом. За три тысячи. Как я теперь понимаю, художника тоже подослал Смиритский. Денег у меня уже не было. Тогда я продал дачу, расплатился с художником, а остальные деньги отдал Веронике на хозяйство.
Мишанин почему-то смотрел на меня с любопытством, словно не он, а я рассказывал о столь занимательном разорении.
– Дальше, – поторопил я.
– Все.
– Как все?
– А что еще? – вдруг злорадно рассмеялся тихий экономист чуть ли мне не в лицо, точно я был Смиритский. – Квартира, в сущности, у нес, деньги за дачу у нее, машина у нее! Провернула в течение года!
– Ну а как же… чайная роза с темными глазами?
– Роза? – искренне удивился Мишанин. – Во-первых, роза чайная нигде не работала. Во-вторых, ни дня без коньяка с шампанским. Знаете, где я живу после развода? В ее однокомнатной квартире. Знаете, что у меня висит на стене? Портрет «Дамы в желтом». Компенсация за дачу. А машину сам подарил.
– Почему трехкомнатную ей одной?
– С детьми.
– С какими детьми?
– А, я не сказал… У Вероники оказалось трое детей и все от разных отцов. Они временно жили у ее матери. Так сказать, на момент операции по захвату моего имущества. Теперь я плачу на детей пятьдесят процентов зарплаты…
– Стоп-стоп. Когда женились, знали про детей?
Мишанин передернул плечами и воззрился на великолепный желтый «дипломат», лежавший на его коленях и, видимо, не отнятый Вероникой.
– Знал.
– И это вас не остановило?
– Смиритский…
– Ах да, его взгляд.
Я посмотрел на Мишанина по-новому, словно мы не сидели с ним почти три часа…
Серый костюм с металлическим отливом; голубенькая рубашка и стальной галстук, перевитый бледно-зелеными разводами, как прохладными тропическими лианами; мирные глаза под модной оправой очков; чистое лицо – родинка сожжена; слегка загорелая кожа, цвета чайной розы. Он должен был нравиться, как человек интеллигентный: в конце концов, он обязан мне нравиться по закону, как потерпевший, как обобранный до нитки… Но я не люблю мужчин, которые жалуются на женщин. Она плохая? Так отдай ей вдогонку еще столько же, лишь бы уходила; радуйся, что забрала вещи, а не душу.
