Счастливо оставаться! (сборник) - Булатова Татьяна (читать книги бесплатно txt) 📗
– Я подам, – с готовностью пообещал Вовик.
– Я… тте… подам! – очнулась Ираида. – Я счас тте подам, подавальщик! А ну марш в баню, кому сказала. И ты давай топай, – обратилась она к дочери. – Ишь, стоит, глаза вытаращила.
Ираида Семеновна потемнела лицом и, изогнувшись, схватилась за тапку:
– Они подадут! Они подадут, эти звери.
Ольга не стала дожидаться оглаживания тапкой и потрусила по дорожке к месту наказания. За свои неполные девять лет она хорошо изучила материнское свойство загораться как спичка и искрить, искрить, саму себя подзадоривая, растравливая и доводя до состояния полной невменяемости. Находясь в нем, Ираида Семеновна становилась скорой на расправу и в выражениях не стеснялась. Оля, выучившая их наизусть, пыталась избежать многократного повторения про то, какая она неблагодарная дочь, неряха, неслух, сопля зеленая, пацанка и гадина, и потому рванула к бане бегом.
– А ты чего стоишь? Ты чего стоишь, оболтус? Каин ты несчастный, прости Господи, чиганаш неуемный! – неистовствовала Ираида.
Вовик жил на свете меньше всех остальных, про Каина ничего не знал, ни о каком чиганаше не слышал, поэтому угрюмо переспросил:
– Почему это я камень?
– Какой еще камень? – оторопела мать.
– Не знаю я, какой камень, – гнул свою линию Вовка.
– Я вот тебе сейчас дам камень! Я тебе сейчас такой камень дам. Такой дам!
Вместо камня в сына полетела тапка. Вовик увернулся и поспешил по знакомому маршруту.
– И чтоб я вас не видела! До самого вечера не видела. До утра! До…
Растрепанная Ираида удовлетворенно созерцала хлопнувшую в бане дверь и по инерции продолжала ворчать:
– И поделом! И поделом обоим. Вот только пусть попробуют у меня выйти.
Вовка высунулся в маленькое банное оконце и с почтением спросил сбавлявшую обороты мать:
– А в туалет?
– Никакой тебе туалет теперь, – злобно буркнула Ираида Семеновна. – Терпи.
О том же мальчика предупредила и старшая сестра, предусмотрительно дернувшая брата за ноги, отчего лохматая голова мальчика исчезла в оконце, а из бани послышался жестяной звон рухнувших шаек.
– Ты чего шумишь, Ираида? – донеслось до раскрасневшейся женщины.
Та обернулась на голос: в калитку входили муж и статная свекровь.
– Ой, Степа, – ласково пропела Ираида Семеновна, и лицо ее засветилось. – Здравствуйте, мама.
– Чего шумишь? – игриво переспросил муж, с удовольствием оглядывая пока еще молодое лицо Ираиды.
– Чего шумишь? Чего шумишь? – не менее игриво, а потому и крикливо-радостно заторопилась с ответом жена, старательно поправляя выбившиеся из пучка пряди. – Того и шумлю, что надо. Довели, бестолочи.
– Что-то у тебя Ираида на дворе горелым пахнет, – отметила свекровь. – Пожар тут у вас, что ли?
– Да нет, какой пожар! – весело произнесла невестка. – Оладьи опять спалила, пока тут с детьми разбиралась.
– Разобралась? – поинтересовалась Полина Михайловна.
– Я-то разобралась.
– А дети где? – Бабушке не терпелось увидеть внуков.
– В бане сидят. Наказанные.
Степан наконец-то подошел к жене и по-хозяйски притянул к себе. Ираида заалела. В смущении мужнины руки разомкнула и, любовно глядя в его загорелое лицо, спросила:
– Ты на обед, Степ? Или совсем?
– Совсем на обед я, Ирка.
– Так нет, Степ, обеда. Не ждала я тебя так рано.
– Готовь, супружница. Я не тороплюсь, – заверил Степан и направился к врытому посреди огорода небольшому деревянному столбу с алюминиевым рукомойником.
Местоположение этого столба в семье Звягиных стало притчей во языцех. Врытый много лет назад во время строительства нового дома, он явно утратил свою актуальность. Степан неоднократно пытался «вырыть его на хрен», но Ираида упиралась и процессу препятствовала с необыкновенным остервенением.
– Тебе он мешает? – сварливо наскакивала она на мужа.
– Так ведь, Ир, посреди двора – ни то ни се, – оправдывался застигнутый на месте преступления с лопатой в руках Степан Зиновьевич.
– Тебе – ни то ни се, – наскакивала Ираида, – а мне – то-се. Столько лет стоял! И пусть стоит себе, вдруг понадобится.
Нужды особой в нем не было, Степан Ираидиной привязанности к этому столбу не понимал, но трижды в гневе бросал лопату, так и не сумев добиться от жены разрешения на ликвидацию.
Отгадка на самом деле была проста и крылась в Ираидиной склонности к мистицизму. Она истово верила, что, умывшись из погнутого алюминиевого рукомойника, обретает истину. Поэтому всякий раз в поисках решения бежала к столбу и звякала рукомойником, пытаясь добыть драгоценную влагу. И сердилась всякий раз, если ее там не было. Шла к колодцу, набирала полведра, выливала его в алюминиевый сосуд, а порой и добавляла в него пару капель святой крещенской воды. Потом процесс возобновлялся: Ираида плескалась, подставляла лицо солнцу и какое-то время молча стояла, зажмурив глаза. Никто ее этому не учил, обычая такого в Коромысловке сроду не водилось, но в правильность своих действий Ираида свято верила.
– Я, пока Степа дом строил, оказывается, Ольгой беременная ходила, – объясняла она своей подруге громким шепотом. – А не знала. А тут как поведет меня, поведет. В глазах все поплыло, головушка закружилась, думала все. Умираю. А умылась и чую, нет, не все. Совсем не все. И поняла я, Тань, что беременна. И легко мне так, Тань, стало. А потом как затошнит, сюда к столбу своему бегу. Умоюсь, и хорошо так.
Узнать про свою вторую беременность, уже Вовкой, Ираида снова бегала к столбу. Туда же приводила ее и свирепая бабья ревность, когда сорока на хвосте приносила, что Степа Звягин приударяет за очередной машинисткой в колхозной конторе. Теперь уже и колхозов не было, и местной МТС не стало, и Степан Зиновьевич Звягин давно переквалифицировался в работника местной телефонной станции, а Ираида все равно время от времени к столбу прибегала.
Умоется, глаза закроет и читает про себя Богородицу, а потом приговаривает: «Матушка, Заступница, Пресвятая Богородица, беду отведи, соперницу со двора моего проводи. Сохрани семью мою, Матерь Божья. Отныне. Навеки. И во веки веков. Аминь». Молитву эту Ираида Семеновна придумала сама, а потом даже впрок, для дочери, для Ольги, на тетрадном листке записала и положила в шкатулку с документами. В чудодейственную силу этой молитвы Ираида верила истово во многом и потому, что любимый Степа вот уж лет двадцать со двора – ни ногой. Разве только к мужикам. Но бедное сердце все равно ныло и беду чуяло, но у заповедного столба почему-то успокаивалось и после омовения начинало биться ровно, а так все больше прыгало.
Вот и сейчас, глядя вслед направившемуся к рукомойнику мужу, Ираида с трудом сдерживала сердцебиение и на всякий случай зажмуривала глаза, чтобы счастье свое не спугнуть. Сквозь сомкнутые веки мужнина спина распадалась на множество разноцветных лучиков, а рукомойник на солнце блестел серебряной каплей.
– Ираида! Ираида! Ты слышишь меня?
– А? – встрепенулась женщина от голоса свекрови.
– Ты слышишь меня или нет? – начала раздражаться Полина Михайловна.
– Да слышу, конечно, слышу, – заторопилась с ответом зачарованная Ираида. – Чего ж мне, мама, вас не слышать?
– Ну тебя, Ира, право слово. Ты как провалилась куда-то. К детям-то пустишь?
– Не пущу, мама, не сердитесь, – посуровела лицом Ираида.
– А что случилось-то?
– Вовку Трифон ущипнул – Ольга недоглядела, а все потому, что сама к гусям в загон лазила.
– Эка беда, подумаешь, – протянула свекровь. – Ну ущипнул и ущипнул.
– Да ладно бы, мама, ущипнул. Вовка Ольге лицо камнем раскровенил, она его испинала. Вот ведь по земле валялся.
– Так уж и испинала? – лукаво протянула Полина Михайловна.
– Так и испинала.
– Значит, не зря наказаны?
– Ой, мама, не зря, – отвечала Ираида, а сама так и косилась в мужнюю сторону.
– Поговорить хоть можно?
– Да говорите, сколько хотите, только из бани не выпущу.
Свекровь настаивать не стала, а со всей своей статью двинулась по дорожке к бане, укрывая от солнца лицо козырьком ладони. Что-что, а за красотой своей Полина Михайловна следила. Ни в огороде, ни в поле лица не открывала, только глаза поблескивали сквозь тонкую щелочку белого платка. Руки мазала кремом, отчего от них пахло тонко и вкусно. Во всяком случае, первоклашкам так казалось, когда Полина Михайловна вкладывала им ручку в руки и складывала пальчики щепотью.
