Избавитель - Михайлов Дмитрий (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
Несколько минут он обдумывал услышанное, а затем, когда бабушка успокоилась, пристал к ней с расспросами о жизни на облаках. Вопросы его носили чисто прикладной характер: «На каком облаке они живут? А можно ли их увидеть с земли? А в телескоп? А в самый-самый сильный телескоп? А можно ли к ним залезть? А прилететь на самолете? А на ракете? Могут ли они спуститься на землю? А что будет, если пойдет дождь и все облако выльется на землю?»
Этот бесконечный поток вопросов, на которые нужно было придумывать ответы, выкручиваться, быстро ее утомил, и она начала отвечать односложно, с небольшим раздражением.
– А если у них закончится еда, они сюда спустятся?
– Там не может закончиться еда.
– А что-нибудь другое?
– У них всё есть.
– Всё-всё?
– Всё!
– Всё, что захотят?
– Всё, что захотят.
Вася замолчал: действительно, если у них есть всё, то какое им дело до Земли? Неужели папе будет так же всё равно без него и мамы?
И всё же, несмотря на непонятное поведение бабушки, разговор этот значительно ободрил мальчика, и вечером, уже лёжа в кровати, он пообещал себе, что когда вырастет, то непременно сделает что-нибудь такое, чтобы на Земле было как на Небе, и все души вернулись назад, больше не уходили и не болели.
На ту пору в деревне полным ходом шло восстановление полуразрушенной церкви, начавшееся ещё прошлой весной. Приезд священника тогда взбудоражил умы и расшевелил местную монотонную жизнь. Религиозность населения резко возрастала, и с окончанием посевной каждый старался поучаствовать в реставрации храма. Правда, денег на капитальный ремонт не было, и потому всё ограничилось легким косметическим ремонтом, а к зиме прекратился и он. Так что к нынешнему лету полным ходом восстановление шло разве что только в умах местных жителей.
Не было ничего странного, что после вечернего разговора бабушка решила сразу же окрестить внука.
Церковь не произвела на Васю впечатления – ни хорошего, ни плохого. Внутренняя убогость храма, при всех стараниях прихожан, соответствовала внешней разрухе. Обскобленные стены лишь за аналоем были украшены тремя небольшими почерневшими деревянными иконами. Сам аналой тоже был деревянный и покрыт тусклой золотой краской. Протекавший, местами обвалившийся потолок прикрывали доски, а там, где это не спасало от осадков, на строительных лесах был устроен пленочный навес, от которого вода отводилась по желобу из соединённых меж собой пластиковых бутылок в большую железную бочку у стены.
По храму деловито расхаживал бородатый печник в старом сером пиджачишке, в старых спортивных трико, заправленных в такие же старые сапоги. За ним покорно следовала худая фигура священника, с грустью следившего за гвоздем, которым печник водил от одной трещины к другой.
– Вон, тут тоже. Вон, наверху, вишь? Трещина, во-он, нет, правее.
– Так она небольшая, ее замазать…
– Э, замазать! Вишь, она как идет? Ее замажешь, а она как потом дальше пойдет, так полстены обвалится. А вот здесь до самого низу менять надо. Вот, смотри. Вот. Вот, – и старик начал бить кулаком по стене. Стена на это никак не реагировала, но по замыслу удары должны были показать, что ветхая кладка готова разрушиться прямо сейчас.
– Так это сколько кирпича надо! – впал в уныние священник. Он пригласил печника оценить, во сколько обойдётся восстановление барабана церкви и придела, а выходило, что нужно было перестраивать чуть ли не всё здание.
– Ну, так, а что делать? Вот смотри. Здесь тоже, – старик сел на корточки и начал у самого пола колупать гвоздем кирпич – кирпич крошился. – Во, во. Сто лет с ней ничего не делали.
– Понятно, – прискорбно вздохнул священник.
– Тут затягивать нельзя, а то того и гляди рухнет, – важно заключил старик, и священник в ответ лишь грустно кивнул головой.
Когда печник ушел, к священнику осторожно подошла бабушка и тихо обратилась, как бы стыдясь, что в этот момент пристает к святому отцу с такой мелкой просьбой.
– Батюшка, а, батюшка.
Священник встрепенулся.
– Батюшка, внучка хотела окрестить.
– А? Да, да, – рассеяно ответил батюшка.
Глава III
С этого момента началось то удивительное, что определило всю дальнейшую жизнь Васи. С энтузиазмом фанатика он всецело погрузился в религию, посещал все службы, читал по складам Библию, то и дело дергая бабушку за разъяснениями, и настойчиво, настойчиво, настойчиво молил Бога об исцелении отца и искренне верил, что тот непременно слышит его. Долго ждать не пришлось: через несколько дней пришли вести, что отцу внезапно стало значительно лучше! Он начал есть и даже пытается вставать с кровати!
Жизнь мальчика расцвела, как цветочное поле. Отныне о чем бы он ни просил, за какое бы дело ни брался, все свершалось наилучшим образом. Даже одного его присутствия было достаточно, чтобы проблемы решались сами собой. Бабушкины ноги впервые за много лет перестали её беспокоить, да и подруги заметили, что после посещения дома Павловны отступала любая хворь, а настроение улучшалось. Басурман больше не лаял на мальчика, а как щенок с визгом бросался к нему, вертелся под ногами и ласкался.
Выпросив лопату, Вася вырыл на краю речушки небольшую заводь. Деревенские пацаны смотрели на эту затею скептически и даже посмеивались над ним, поскольку, наученные опытом, знали, что любой искусственный водоем здесь быстро затягивается песком. Однако крохотный бассейн не мелел две недели. Потом они его расширили, и эта совместная работа сблизила Васю с деревенскими.
Для церкви из соседнего хозяйства привезли оставшиеся от строительства фермы кирпичи. Перепродать их сразу не удалось, поэтому вывезли на двух самосвалах и просто выгрузили недалеко от храма. Для полного ремонта здания, конечно, этого не хватало (тем более, что половину растаскали по подворьям), но реставрация началась, а к концу лета удалось раздобыть еще кирпичей и кровельного железа на купол.
И так было во всем.
Постепенно жизнь в деревне открылась Васе другой стороной. Бабушкин дом приятно пах и было здорово, что в нем была настоящая печка – смесь русской и голландской – и что ее надо было топить. Можно было наблюдать за огнем и подбрасывать поленья. А когда приходили гости – залезть на нее и спрятаться, незаметно выглядывая из-за занавески или занимаясь там своими делами. Прохладная вода по утрам бодрила его. Умываясь, он громко фыркал, кричал и брызгался во все стороны. Дневное солнце заряжало его задором и оптимизмом, а если оно начинало припекать не на шутку, то можно было спрятаться под деревом и наблюдать за многочисленными букашками. А можно было идти к заводи. Деревенские мальчишки оказались хорошими ребятами, они знали много интересных мест, вещей и игр и этим богатством теперь охотно делились с Васей. Работа в огороде уже не казалась бессмысленной, а даже имела целый ряд приятных моментов. Если случался дождь, можно было сидеть на крыльце и, предаваясь покою, кутаться в свитер, смотреть на ручьи и пузырящиеся лужи. Но еще приятнее было засыпать под дождь, слушая, как он барабанит по крыше и стеклам, то утихая, то резко усиливаясь. А еще у бабушки был самовар, пусть электрический, но так здорово бывало вечером налить из него в блюдце чая, обмакнуть кусок сахара и обсосать, а потом швыркнуть из этого блюдца, чтобы бабушка заругалась, и, посмотрев в окно, увидеть, как в него бьется мотылек, услышать далекий лай собаки.
В деревне Вася пробыл до самой осени, а по возвращении домой вновь окунулся в свою обычную жизнь городского мальчика. Даже приобретенную религиозность он оставил там у бабушки, не потому, что забыл или разуверился в Боге, отнюдь. Просто он считал свою веру таким же атрибутом сельской жизни, как коров и кур. Ему даже в голову не приходило, что и в городе можно также молиться, посещать церковь, читать Библию.
Возможно, поэтому, а, может, по какой другой причине, но с наступлением зимы болезнь вернулась к отцу и стала прогрессировать еще быстрее, чем раньше. Вернулись крики, стоны, но теперь уже с более выраженным отчаянием и усталостью у всех членов семьи. Новый этап болезни отца Вася воспринял более осознанно и оттого более остро. Он уже имел четкое представление о болезни, ее развитии и о том, какое оно оказывает влияние на больного. Крики отца вызывали у него теперь не недоумение, а сострадание, причем сострадание такое сильное, что он готов был сам болеть раком, лишь бы его отец меньше мучился.
