Бездна обещаний - Бергер Номи (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
Сияние предзакатного солнца до боли слепило глаза, Нью-Йорк изнывал в объятиях необычной для этого времени года жары: на дворе стояла уже вторая неделя октября.
Щурясь от солнца, Кирстен робко шагнула вперед и, на мгновение потеряв равновесие, чуть было не рассыпала тяжелую стопку книг.
— Ой! Промахнулась, — пытаясь удержать свою ношу, пробормотала она.
— Смотрите, какая ловкость…
Обернувшись, Кирстен увидела высокую неуклюжую девочку с длинными рыжими волосами.
— Слишком хорошо для нас, простых смертных, — добавила ее подружка — невысокая и довольно миленькая девочка с торчащими во все стороны вьющимися темно-каштановыми волосами. — Бежала бы ты к своему пианино, пока домовой тебя не сцапал.
Словно сговорившись, девочки одновременно захохотали и побежали к школьным воротам, где присоединились к своим одноклассницам, которые, наблюдая за Кирстен, веселились от души и корчили ей рожи. Кирстен была вне себя от унижения: щеки ее горели, тело дрожало и дергалось, словно от публичной порки. Своими обезьяньими ужимками девчонки, казалось, хотели вывести ее из себя, довести до слез. Отказывая им в этом удовольствии, Кирстен распрямила плечи и гордо вскинула голову. Она ни разу не моргнула, заставив себя решительно пройти мимо девочек и выйти со школьного двора. Только она знала, как трудно было сдержать слезы и не расплакаться у всех на виду.
Самый главный урок, усвоенный Кирстен с первых школьных лет вне стен классной комнаты, заключался в том, что дети не любят белых ворон. А она в силу своих поразительных музыкальных способностей была белой вороной. Совсем другой, нежели ее сверстницы. И сверстницы мстили ей за то, что она предпочитала им пианино. Результатом было одиночество, глубоко проникшее девочке в душу.
Порою ей даже казалось, что талант — это скорее проклятие, нежели благодать. Сколько раз она страстно желала отказаться от заведенного жесткого порядка и время от времени играть просто так, ради удовольствия. Сколько раз она жаждала быть как все тринадцатилетние девочки, думающие только о прическах, губной помаде и лаке для ногтей! Сколько раз, наблюдая, как хорошие подружки секретничают, она тосковала о своем единственном друге, с которым тоже могла бы поделиться тысячами секретов!
Но у Кирстен не хватало времени на друзей, на прически и даже на игры. Оберегая руки от малейших травм, она не занималась физкультурой, не участвовала в спортивных состязаниях. Ногти ее всегда были коротко подстрижены, единственный лак, который она могла себе позволить, служил главным образом для укрепления ногтей.
Имея два занятия с преподавателем в неделю, Кирстен ежедневно занималась дома три часа по будням и шесть часов в выходные дни. У нее никогда не было возможности поучаствовать в посиделках после уроков, сходить на субботние танцы или на вечерний сеанс в кино в воскресенье. Кирстен, как ей порою казалось, влачила жизнь заключенного одиночной камеры. Тем не менее, несмотря на кратковременные периоды слабости, сожаления о подобном образе жизни, она была самым волевым и целеустремленным заключенным, посвятившим себя достижению одной-единственной цели — музыкальной славе. Яркий и завораживающий отблеск сияния в конце этого длинного темного туннеля манил. Мерцающий свет, обещающий бессмертие, оправдывающий все приносимые ему жертвы.
Но Кирстен понимала и то, что одной жертвенности здесь недостаточно, одна она не гарантировала успех — лишь немногие добивались его. Ведь большинство так называемых одаренных детей превращались со временем в обанкротившихся ординарностей, единственным утешением которых становились альбомы с вырезками из газет и журналов, наполовину заполненные равнодушными обзорами и увядшими лепестками одной-двух роз, напоминавших о неудавшейся попытке покорить вершину. Большинство из неудачников шло в учителя, иные поступали в большие или камерные оркестры, некоторые становились аккомпаниаторами. Все вместе эти несостоявшиеся солисты унылой толпою топтались у основания пирамиды, величественная вершина которой строго охранялась и управлялась лишь несколькими посвященными. Но Кирстен не собиралась мириться с подобной участью, она полностью отдалась задаче преодолеть эту лестницу и присоединиться к избранным на вершине.
— Эй, девочка, ты что? Размечталась о том, как бы свести счеты с жизнью, что ли?
Громко ругающийся мужчина снял руку с клаксона и откинулся на сиденье своего шикарного «Де Сото». Кирстен оторопело взглянула на светофор и ойкнула. Она совсем не заметила, что остановилась прямо посреди Пятьдесят пятой улицы как раз в тот момент, когда зажегся красный свет.
Рванувшись на тротуар, она с бешено колотившимся от испуга сердцем пробежала остававшийся до дома квартал и чуть не врезалась в своего отца, поджидавшего ее у подъезда их многоквартирного дома.
— Опля! — Эмиль Харальд подхватил дочь.
Кирстен весело рассмеялась и привычно подставила личико для поцелуя.
При взгляде на свою прелестную дочурку у Эмиля сжалось сердце. Так было всегда, когда он смотрел на Кирстен — ее беззащитность заставляла страдать его всей душою. Господи! Он был готов на все, лишь бы защитить свое дитя…
Дочь и отец вошли в дом. Рывком отворив стеклянную входную дверь, всю покрытую паутиной трещин, кое-как заклеенных полосками липкой ленты, Эмиль провел Кирстен в выложенный белым кафелем грязный вестибюль и вызвал лифт.
Ржавые двери сырой, давно не убиравшейся, пропахшей запахом нечистот и пригоревшего жира кабины со скрипом затворились, и Кирстен со вздохом прислонилась к отцу. Для нее этот высокий худой человек с вьющимися белокурыми волосами, лицом, покрытым морщинами подобно коре доброго старого северного дуба, и голосом, звучащим словно успокаивающий шепот ветра, стал воплощением домашнего очага. С ним было покойно и безопасно, уютно и надежно; он был источником утешения, поддержки и ободрения для тринадцатилетней девочки, входящей в сложный и непонятный мир взрослых. С самого рождения Кирстен вверила отцу свое сердечко, и он держал его крепко и трепетно, словно священный сосуд.
Лифт остановился на шестом этаже, и двери, снова заскрипев, с неохотой отворились.
— Ну что, волнуешься перед сегодняшним вечером? — спросил Эмиль, направляясь по мрачному коридору к последней двери налево.
— Волнуюсь? — На мгновение Кирстен, казалось, смешалась. Но тут же теплая волна приятного воспоминания охватила ее. — Ну конечно же, волнуюсь, папочка! — Девочка одарила отца радостной и отчего-то немного лукавой улыбкой.
Сегодня Кирстен вели на первый в ее жизни концерт в «Карнеги-холл». Она просто не находила слов, чтобы описать свой восторг по этому поводу: подобные состояния она всегда гораздо красноречивее выражала за клавишами и теперь решила, что, как только окажется у пианино, сразу же сыграет полное жизни скерцо Шопена.
— Кирсти?
Эмиль кивнул на темно-коричневую дверь их квартиры. Сейчас следовала реплика Кирстен. Выпрямившись, как только могла, она расправила плечи, отведя их назад, приподняла нежно очерченный подбородок и изобразила на лице маску высокомерия и твердости. Как учили Кирстен, двери создаются для торжественных выходов, даже эти, ветхие и неприглядные. Увидев, что дочь готова, Эмиль принял напыщенно-важное выражение и, распахнув дверь, едва сдерживая улыбку, почтенно наблюдал, как Кирстен совершает свой очередной ослепительный выход в довольно мрачную полутемень их убогого жилища.
— Поздновато, cara mia! — крикнула из кухни Жанна Рудини Харальд — постаревший, но не менее прекрасный вариант собственной дочери.
Войдя в комнату, она хотела что-то добавить, но осеклась, увидев, что здесь же находится и ее муж.
— Ах, и ты явился! — широко улыбнувшись, воскликнула она. — Для тебя что-то рановато!
— Так у меня же дневной график на этой неделе, забыла? — Эмиль шагнул вперед, чтобы поцеловать жену.
Жанна в ответ крепко обняла своего обожаемого супруга с таким жаром, что Кирстен покраснела. Ее всегда смущали подобные сцены: слишком уж откровенны были родители в проявлении своих чувств друг к другу. Девочка вечно чувствовала себя навязчивым свидетелем, которому следовало бы поспешить на выход. Вот и на этот раз она, по обыкновению покраснев до корней волос, неуклюже обогнула острый угол кабинетного рояля тетушки Софии, а потом на цыпочках пробралась в свою комнатку. Ее клетушка была немногим больше тетиного рояля: все четыре стены здесь были оклеены обложками сотен программок из «Карнеги-холл» — Жанна годами собирала их для Кирстен.
