Свет в ночи - Эндрюс Вирджиния (электронная книга TXT) 📗
А вот и голубь затосковал на перилах верхней галереи. Бабушка Катрин обычно говорила, что я должна пожелать кому-нибудь что-то хорошее, как только первый раз услышу вечером голубя, и сделать это быстро, иначе птица скорби принесет несчастье тому, кого я люблю. Сегодня вечер мечтаний и пожеланий. Я пожелаю кое-что тебе.
Выйди на улицу и вместо меня позови болотного ястреба. И пожелай что-нибудь мне.
Как всегда с любовью,
Руби».
1
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Тук-тук, постукивание дятла разбудило меня утром, прервав сон, не принесший отдыха. Я не спала большую часть ночи, ворочаясь с боку на бок от волнения и мыслей о том, что принесет грядущий день. Наконец под тяжестью усталости мои веки закрылись, и я почувствовала, что падаю в извилистый мир снов. И опять мне приснился тот кошмар. В нем я плыву в пироге через болота. Вокруг меня вода цвета темного чая. У меня нет багра. Течение таинственно несет меня в темноту, задрапированную испанским мхом, напоминающим привидение, когда его раскачивает легкий бриз. По поверхности воды скользят зеленые змеи, следуя за моей лодкой. Светящиеся глаза совы с подозрением оглядывают меня сквозь ночь, а я плыву все дальше и дальше к сердцу болот.
В этом ночном кошмаре я всегда слышу крик младенца. Он еще слишком мал, чтобы отчетливо произносить слова, но его плач очень похож на зов: «Мамочка, мамочка». Течение несет меня дальше, но обычно я просыпаюсь до того, как тьма поглотит меня. А сегодня ночью я преодолела этот барьер и продолжала двигаться дальше в сумрачный черный мир.
Пирога сделала поворот, поплыла чуть быстрее, и я увидела сверкающие белоснежные очертания скелета, указывающего своим длинным тонким пальцем вперед, торопя меня взглянуть в темноту. Наконец я увидела ребенка, совершенно одного, оставленного в гамаке на передней галерее лачуги дедушки Жака.
Пирога замедлила свой бег, и тут, прямо у меня на глазах, дом деда начал погружаться в трясину. Младенец заплакал громче. Я перегнулась через борт лодки, попыталась грести рукой, но ее обвили зеленые змеи. Хибарка продолжала тонуть.
– НЕТ! – закричала я. Хижина погружалась все глубже и глубже в мрачную, грязную воду, пока на поверхности не остались только галерея и девочка в гамаке. Ее маленькое личико напоминало жемчужину. Подплыв поближе, я потянулась к ней, но едва мне удалось ухватиться за гамак, как галерея тоже ушла под воду.
В это мгновение я и услышала стук дятла, открыла глаза и увидела, как сквозь занавески пробивается утреннее солнце, освещая шелковое одеяло, отливающее перламутром на моей темной, королевских размеров сосновой кровати. Словно распускаясь, все краски на обоях с цветочным рисунком засияли под теплым светом. И хотя я почти не спала, я обрадовалась пробуждению, сияющему солнцу, особенно после моего ночного кошмара.
Я села, потерла лицо ладонями, прогоняя остатки сна, глубоко вздохнула и велела самой себе быть сильной, ко всему готовой и не терять надежды. Услышав голоса рабочих, вышедших подстричь изгородь, вырвать сорняки в цветниках, смести банановые листья с теннисных кортов и очистить от них бассейн во внутреннем дворике, я повернулась к окну. Моя мачеха, Дафна, настаивала на том, чтобы дом и участок вокруг него выглядели так, словно накануне вечером ничего не произошло, вне зависимости от порывов ветра или силы дождя.
Вчера я выбрала и разложила одежду для путешествия в нашу новую школу. Я ожидала, что Дафна придирчиво осмотрит, как я одета, и выбрала юбку подлиннее и блузку в тон. Жизель в конце концов смягчилась и разрешила мне вынуть и ее костюм, хотя она отправилась спать, желая никогда больше не просыпаться. Ее угрозы и заявления до сих пор звучат у меня в ушах.
– Я скорее умру в этой кровати, – хныкала Жизель, – чем отправлюсь завтра в это противное путешествие в «Гринвуд». Неважно, какую одежду ты для меня выберешь – она будет на мне в момент моего последнего вздоха. И в этом тоже будешь виновата ты! – объявила сестра, театрально откидываясь на подушки.
Сколько бы я ни прожила вместе с моей сестрой-близнецом, я так никогда и не привыкну к тому, насколько мы отличаемся друг от друга, несмотря на фактически точное воспроизведение одинаковых лиц, фигур, глаз и цвета волос. И дело тут не в том, что мы выросли в разных условиях. Я уверена, что мы не уживались даже в материнской утробе.
– Я виновата? Почему это моя вина?
Жизель быстро приподнялась на локтях.
– Потому что ты на все согласилась, а папа делает только то, на что ты даешь свое согласие. Тебе следовало плакать и спорить. Тебе нужно было устроить истерику. Я думаю, что ты теперь знаешь, как это делается. Неужели ты ничему у меня не научилась с тех пор, как сбежала со своих болот? – спросила она.
Научиться устраивать истерики? На самом деле Жизель хотела сказать: стать избалованным отродьем, а уж без этого урока я смогу обойтись, даже если моя сестрица полагает, что оказывает мне любезность, пытаясь превратить меня в собственное подобие. Я справилась с приступом хохота, понимая, что это лишь еще больше выведет ее из себя.
– Я делаю то, что, как мне кажется, лучше для всех, Жизель. Я думала, ты понимаешь это. Папа хочет, чтобы мы уехали. Он считает, что так жизнь станет полегче и для них с Дафной, да и для нас тоже. Особенно после того, как все это случилось! – подчеркнула я, округлив глаза так же, как это сделала бы она.
Сестра снова рухнула в постель и надула губы.
– Я не должна ничего делать ради кого-нибудь другого. Только не после того, что со мной случилось. Все должны думать в первую очередь обо мне и моих страданиях, – простонала она.
– Мне кажется, все так и поступают.
– Кто это делает? Кто? – резко бросила Жизель, с неожиданной энергией и силой. – Нина готовит то, что любишь ты, а не я. Папа интересуется твоим мнением прежде, чем спросить меня. Сюда является Бо, чтобы встретиться с тобой, а не со мной! Почему… почему наш сводный брат Поль пишет только тебе и никогда мне?
– Он всегда передает тебе привет.
– Но ни одного отдельного письма, – подчеркнула моя сестра.
– Ты-то ему ни одного не написала, – парировала я.
Она с минуту обдумывала мои слова.
– Мальчики должны писать первыми.
– Молодые люди, с которыми ты встречаешься, может быть, но не брат. С братом не имеет значения, кто напишет первым.
– Тогда почему Поль мне не пишет? – запричитала Жизель.
– Я скажу ему, чтобы написал, – пообещала я.
– Нет, ты не станешь этого делать. Если он не догадывается сам, значит, так тому и быть. И буду я лежать здесь, обреченная разглядывать потолок, как всегда, и гадать – чем там занимаются другие, как они веселятся, как веселишься ты, – с горечью добавила она.
– Не лежишь ты здесь и ни о чем не гадаешь, – ответила я, не в силах сдержать улыбку. – Ты ездишь, куда тебе угодно, и тогда, когда тебе этого хочется. Тебе достаточно шевельнуть пальчиком, и все начинают скакать вокруг тебя. Разве папа не купил фургон, чтобы ты могла всюду ездить со своим креслом?
– Я ненавижу этот фургон. И терпеть не могу сидеть в инвалидной коляске. Я выгляжу так, как доставляемый товар, например хлеб или… или коробки с бананами. Я в него не сяду, – настаивала она.
Папа хотел нас отвезти в «Гринвуд» в фургоне Жизель, но сестра поклялась, что ноги ее не будет в этой машине. Отец подумал о таком варианте из-за того количества вещей, которое Жизель собиралась взять с собой. Она часами, настаивая на всяких пустяках, стараясь еще больше затруднить сборы, держала в своей комнате свою горничную Венди Уильямс, которая укладывала все до мелочей. Мои слова о том, что в спальном корпусе у нас будет мало места и нам придется носить форму, ее не переубедили.
– Они предоставят мне достаточно пространства. Папа сказал, что администрация сделает все возможное, чтобы мне было удобно, – не уступала Жизель. – А что касается ношения формы, это мы еще посмотрим.
