Тайна «Прекрасной Марии» - Эштон Лора (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Люсьен стал думать о проигранном пари. Разумеется, он мог бы убедить дядю выплатить ему авансом часть денежного содержания за следующий срок. Или он мог бы уехать в Новый Орлеан и объявить, что банковский чек потерялся при пересылке, если Д’Авенал станет упорствовать. «В конце концов выход есть всегда», — приободрился Люсьен. Он всегда находил способ обратить неприятности в некую пользу для себя. Единственное, о чем он старался не думать, так это об отказе отцу в его просьбе привезти Адель Скаррон домой в Новый Орлеан и о признании ему же в том, что он проиграл в пари деньги, которых у него нет.
Карета мягко подкатила к подъезду городской усадьбы дядюшки Тьерри, и лакей открыл Люсьену дверцу. В холле горели свечи в канделябрах. Люсьен прошел в библиотеку, отделанную дубовыми панелями. Дядюшка Тьерри дремал в кресле у камина.
— Вам давно пора купить газовые лампы, дядя, — вместо приветствия сказал Люсьен.
Тьерри поднял голову и нацепил на нос пенсне.
— Я недавно чуть не сломал ногу, поднимаясь по лестнице, — продолжал племянник. — И вообще газовые лампы светлее, и вы будете лучше видеть.
— Нет уж. Я уверен, что в один прекрасный день они взорвутся, — ответил дядя Тьерри, позевывая.
Все достижения технического прогресса с начала века казались дяде очень подозрительными, он думал, что все это «в один прекрасный день взорвется». Дядя Тьерри по мнению Люсьена был единственным человеком в Париже, который до сих пор носил бриджи и не менял покрой воротничков со времен своей молодости.
— И я очень надеюсь, что ты не собираешься плыть в Новый Орлеан на одном из этих новых паровых судов — истинно, это порождение дьявола! И там не место женщине.
Он задремал было опять, но вновь вскинул голову и добавил:
— В один прекрасный день они все взорвутся.
Люсьен засмеялся в ответ.
— А мне говорили, на них так неудобно и, главное, тесно… Я пришлю Сойера, он поможет тебе подняться наверх и лечь в постель.
Если этого старика не увести в спальню сейчас, то он будет дремать в кресле полночи, и вообще вряд ли вылезет из него до полудня. Дорожная карета была заказана на одиннадцать часов, и у Люсьена оставалось совсем немного времени между дуэлью с Ривом и отъездом, на то, чтобы убедительно объяснить дядюшке, как это случилось, что он растратил сумму своего трехмесячного содержания за первые две недели.
Хотя эти объяснения вполне могут быть излишними, если принимать во внимание предстоящую встречу с Ривом.
Луизиана, 1840 г.
— Чудесный вечер. И так замечательно находиться в кругу семьи.
Поль де Монтень с удовольствием оглядел всю свою семью, жену и детей, собравшихся за столом на ужин. Был подан слоеный пирог с рыбой, сочная ветчина молочного поросенка и традиционный суп из морепродуктов. Обычный семейный ужин, когда в доме нет гостей.
— Это верно, семья всегда должна быть утешением для человека, — сказала тетя Дульсина, как обычно слегка пришептывая.
Поль виновато улыбнулся в ответ, он как-то всегда забывал о ней. Дульсина не была на самом деле его родной тетей, так, «седьмая вода на киселе». Она не могла сама зарабатывать себе на жизнь и поэтому была как бы «на содержании» у главы семьи. Проблема заключалась в том, что тетя Дульсина говорила либо еле слышным шепотом, либо приглушенно, взволнованно «чирикала», поэтому на нее не обращали внимания и быстро забывали о ее существовании, и это едва ли можно было назвать хорошими манерами. Поэтому Поль улыбнулся ей еще раз и сделал комплимент, отметив ее новый оригинальный чепец. Однако даже в этот момент мысли его были заняты детьми и Салли, женой. Для креола, уроженца «французской» провинции Луизианы семья была самым главным в жизни. Семья — это то, для чего мужчина работает, возделывает свою землю, истекает потом на плантациях. Дети Поля были уже третьим поколением фамилии де Монтеней Луизианы и вторым поколением, появившимся на свет в «Прекрасной Марии».
Восьмилетняя Эмилия, «малыш», мешала ложкой суп, стараясь выловить оттуда кусочки креветок. У Эмилии было круглое ангельское личико, обрамленное темно-каштановыми кудрями.
— А у нас опять котята, — объявила она, одновременно пережевывая креветки. На нее тут же негодующе посмотрела «Мама Рэйчел», гувернантка, высокая и полная женщина, которая стояла тут же, за стулом Эмилии.
— Мисс Эмилия, вы не должны разговаривать с полным ртом.
Сидеть за общим столом со взрослыми было особой привилегией, исключением из правил, разрешалось это только тогда, когда не было приглашенных, поэтому Эмилия тут же изобразила раскаяние.
— Великолепный суп, — сказала Салли. — Тестут, сообщи об этом Мио, пожалуйста.
— Слушаюсь, мадам, — ответил дворецкий, наливая вино в бокал Поля.
Мио знала и так, что суп великолепный, но ей было особенно приятно, когда Салли говорила об этом во всеуслышание, она очень гордилась похвалами хозяйки. Когда-то Мио звали по-другому, но Люсьен в двухлетнем возрасте окрестил ее этим именем из-за бесчисленного количества кошек, сопровождавших кухарку повсюду. Их всегда было восемь-девять как минимум, не считая котят.
— Которая окотилась на сей раз? — спросил Дэнис, старший брат Эмилии.
Дэнису исполнилось двадцать лет, ростом он был пониже отца, ладно скроен, с приятным, симпатичным лицом.
— Ангелика, — ответила Эмилия, — она окотилась в суповом котле.
— Фу, — Холлис, старшая из детей, наморщилась и опустила ложку, — мама, ну что такое, в самом деле…
— Ладно. Его потом вымыли, — ответила Эмилия.
— Так, достаточно, — твердо сказала Мама Рэйчел. — Разговоры о кошках и котятах не подходят для беседы за столом.
— Если уж твоя чувствительность была так травмирована, — серьезно заявил сестре Дэнис, — я прослежу за тем, чтобы Мио приобрела новый суповой котел.
Дэнис перехватил взгляд отца и усмехнулся. Семейные ужины всегда забавляли его, так как на самом деле Холлис была не более чувствительна чем, скажем, наковальня.
За столом отсутствовали только два члена семьи: Люсьен, который был в Париже, и Фелисия, которую в семнадцать лет отправили в пансион Урсулинок в Новом Орлеане. Там были прекрасные сестры-настоятельницы, и, как сказала Салли, «они попытаются сделать из нее истинную леди, если только это вообще возможно».
Поль ласково и слегка удивленно посмотрел на жену. Салли сохранила такую же стройную и подтянутую фигуру, какая была у нее в молодости, и на ее лице практически не было морщин. Салли было тридцать девять лет, но седина еще не коснулась ее золотистых волос. Однако Поль чувствовал, что за годы совместной жизни они постепенно как бы отдалялись друг от друга, и он знал, что Салли не была счастлива в браке. А пропасть между тем все росла и росла, и ни Поль, ни Салли не знали, как построить через нее мост друг к другу.
Сегодня вечером Поль с удовольствием наблюдал за Холлис, своей старшей дочерью. Холлис унаследовала от матери золотистые волосы, которые у нее были даже еще светлее, серо-зеленый цвет глаз и такие же точеные черты лица. Забавно, что Холлис всегда выглядела спокойной и довольной жизнью женщиной, хотя полгода назад она овдовела и совсем недавно перестала носить траур. В округе было достаточно старых сплетниц, которые постоянно намекали на то, что траур снимать было рановато, но Поль просто не мог видеть свою красавицу-дочь в этих вороньих нарядах, а решающую роль в этом вопросе сыграла Салли, заявив, что шесть месяцев траура вполне достаточно, если учитывать, что Холлис вышла замуж за беднягу Жюльена Торно за три месяца до его скоропостижной смерти от лихорадки.
Жюльен уже был болен к моменту их возвращения из свадебного путешествия. Холлис было всего девятнадцать, и она настояла на своем возвращении домой в «Прекрасную Марию», что было для нее гораздо лучше, чем жить с престарелой мадам Торно. Холлис, не стесняясь, сама говорила об этом, и Поль поддержал дочь. Холлис была одной из первых красавиц Нового Орлеана, и было бы просто неестественно, если бы она заживо замуровала себя во вдовстве.
