Змеиная гора - Рымжанов Тимур (электронная книга TXT) 📗
– Нынче суздальские да владимирские послы утеснений не ведают, а сами на людей прохожих кидаются, – вполголоса ворчал Прошка, видя в юнце если не боярского сына, так разбалованного дорогими подарками купеческого отпрыска. То, что этот отрок был не местный, скоморохи сразу смекнули и потому немного расслабились. Пришлый, кто бы он ни был, незнакомых людей на чужой земле обижать не станет.
– Далече ли до переправы, сказывайте, не то биты будете, – вопрошал ратник, грозно зыркнув на скоморохов из-под стеганой холщовой шапки-подшлемника.
– Коваря паромщик злой да сытый. За работу гривну с дюжины взымет, а вас почитай три десятка, – ответил дядька, скривив ехидную гримасу. – А дадите бедному скомороху монетку, я вам брод хоженый покажу.
– Не пристало нам ног мочить, ероши! Отвечай, что спрашивали!
– Ой, да что-то мы, батюшка, запамятовали, – замялся Прошка, почесывая затылок. – То ли от перченой пустоши три версты да косая сажень, все по тропиночке; то ли по вдоль лесочка, да по бережку, за лисьей норой да бобровой конурой, по медвежьей тропке до малинника…
– А ну! – гаркнул ратник, привставая в седле и отводя в замахе руку с плетью.
Дядька хоть и был слегка напуган за своего младшего напарника, все же держался достойно, затарабанил пальцами по бубну, как бы имитируя быстрые шаги, а оскалившийся, взъерошенный пес при звуках бубна привычно вскочил на задние лапы и стал приплясывать в такт, поджав передние лапки.
– К Коваря Железенке тропки, что лесенки, – заговорил дядька, вторя Прошкиному тону, – то на холм, то с холма, то болотами, то чащобами, да все одно мимо лешего, мимо грешного, да повешенного, да неутешного, где и ног поломать и зуб выбивать. Приметишь куницу – глухаря поймаешь, а дороги не узнаешь, не изведаешь.
– Тебе, скомороху, не горланить да потешать велели, а толком сказывать. Ответь из уважения к путникам дальним. Дам трех куропаток, еще не ощипанных, – сказал примирительно молодой воин и, поравнявшись с ратником, твердо перехватил взметнувшуюся было плеть.
Понимая, что его сказки да прибаутки не нашли благодарных слушателей, дядька выпрямился, взял бубен на манер подноса и уже смелее подошел к молодому боярину, ожидая обещанной награды прежде, чем что-то расскажет.
Молодой воин отвязал от седла тушки куропаток и бросил на бубен скомороху. Дядька тут же отпрянул и, спешно собирая оставшиеся вещи, ответил вполне серьезно, но все же не сумев совсем обойтись без скоморошьих ужимок.
– По дороге селище, за селищем кладбище, за кладбищем стойбище, у стойбища две тропки. Правая тропка к повитухе Савельевне, левая тропка до переправы Коваря. По тропке той почитай семь верст вдоль берега, издаля видать станет башенку, на башенке сычом дозорный, у дозорного глаз острый, посчитает, приметит, а как подойдете – оплеухой встретит.
Сказав это, оба скомороха как по команде шмыгнули в лес, волоча убогие пожитки. Оставшийся один на полянке пес быстро обернулся по сторонам, звонко облаял шумно сопящее стадо волов, плетущихся по дороге, гавкнул на перебирающих нетерпеливо копытами угомонившихся лошадей и также скрылся в зарослях, не отставая от хозяев.
– Ну что за народ эти скоморохи да баяны?! – возмутился рослый ратник, устраиваясь удобнее в седле. – Ну ведь ни слова нормально сказать не могут, все у них коленом вывихнуто, да как репей – ершисто-заковыристо!
– Полно тебе, Евпатий, небось мимо башни на берегу не пройдем, издалека приметим. У прочих ремесло в руках, у скоморохов в языках, вот и чешут без устали за подать. Чем еще сыты будут?
– Вот всегда вы, княжич, за чернь вступаетесь! А они ни вас, ни батюшку вашего не жалуют, напраслину наговаривают, совсем распустились. Кабы не голод да сушь, плетьми бы огрел охальников, а так боязно, за баяна со скоморохами и селяне встать могут, на вилы вздернут и роду-племени не спросят.
– По пронским не скажешь, что голодно у них. Вон, и хлеб едят, и рыбу. В Переславской крепости сверх договоренного два мешка овса дали, чтоб гривну не рубить.
– То Коваря работа. Он всех здешних хадотов да бояр к ногтю, как вшей, прижал. Станется, скоро целовать ему сапоги старый Ингвар будет. Я вот уж почитай как восьмой год в Коломне, дома, в Рязани, давненько не бывал, а ходят слухи, что Коварь всю Рязань себе взял, Муром обтесал, обрубил, данью обложил. С мордвой да уграми дружбу водит, с ясами да черемисами. Булгар да казар к себе в гости ждет, зельями потчует.
– А что о колдовстве его говорят? Сильное, сказывают?
– Я-то слухам да вон, – Евпатий указал на то место, где скрылись скоморохи, – скоморошьим байкам не верю. Они за горбушку да серебряну сколку петухами запоют, воронами закаркают, а за гривну и вовсе душу отдадут, босота!
– А ну как он и нас зельем опоит, заневолит…
– На постой к нему проситься не станем, не по чести примет – так дальше пойдем, до самого Ингвара. Спросим, что за бесовщину он в земле своей развел, да с бояр-данников спросим!
– Ты то сам, Евпатий, моему отцу данник, во служении, хоть земли твои мордва обирает, а нынче вот с Коварем во главе!
– Не до тех мордвин нынче. Во Пскове да Владимире разорение, глад, мор. А Рязань меды пьет, песни поет. Хоть муромского епископа, заступника Василия, со всей кафедрой сюда ставь – бесов прогонять.
– Зачем же тогда Коварь эту весть разослал, что в одному ему ведомый праздный день соберет он всех удалых? Зачем приглашает, если принимать не станет? Коварство замыслил?
– Ох, как выйдет на бесовское капище, станет ворожить, не по нраву это мне! – буркнул Евпатий, теребя поводья. – Только батюшка ваш велел с вас глаз не спускать. Весть идет, что собирает он всех, кто удал да ловок, словно на скоморошье побоище, как на поле спорное. А кто проявит себя, сказывают, тому большая награда обещана. Коня, серебра, меч знатный да вольную, если дворовый или хозяйский раб, холоп.
– А не войско ли себе готовит Коварь? – спросил молодой князь, чуть обгоняя Евпатия. – Рать купит, грабить пойдет.
Евпатия и молодого князя, скачущих впереди, догнал еще один ратник, который слышал их разговор. Поравнявшись, он сразу же вставил свое слово, несмотря на то что Евпатий одарил его суровым, даже презрительным взглядом.
– Знаю я десятника Кузьму, что был на осаде Рязани той осенью, когда Коварь за старого князя Ингвара вступился.
– Расскажи, как было, Ратмир, – попросил молодой князь, отвернувшись от бурчащего и недовольного Евпатия.
– С той поры Кузьма чудной стал, пугливый да убогий, но помнит крепко, а как говорить начнет, все крестится, – продолжил Ратмир, совершенно не обращая внимания на недовольство Евпатия и радуясь, что привлек внимание юного князя своим рассказом.
Дорога извивалась, огибая поросший высокой травой холм, там и тут скрываясь в чернильных пятнах теней высоких сосен, припорошивших хвоей пыль да жухлую зелень у обочин. Ратмир нарочно придержал коня, давая тем самым понять, что его рассказ будет долгим. Сопровождая молодого князя Александра по поручению его отца Ярослава Всеволодовича, Ратмир старался как можно подробнее поведать отроку все, что только знал о Коваре, личность которого обросла самыми таинственными легендами и слухами.
– Вышла та осень сырая да теплая. На реке лед все не вставал, а дороги так развезло, что почитай двадцать дней от Суздаля до Рязани шли, сказывал мне Кузьма после, как заикаться перестал. Шли бравые, бойкие, оружие вострили, кольчуги чинили, большими дворами боярскими да купеческими сыты были, по велению Владимирских да Суздальских столов ничем не обделенные. От Рязани ждали большого разъезда, с вестью, для полной уверенности, что верное Ингвару варяжское войско тем числом, как о них сказывали, на месте и не думает сдавать крепость. Как подошли с правого берега, выслал Юрий одного из своих людей верных, сказать боярам, чтобы город отдали, ворота отворили. Самому Ингвару в ту пору, что человек говорит, что ворона каркает, все едино было. Потому-то Юрий свое взять хотел, что не видел в брате силы. Но те бояре ослушались, не признали его княжьего права, велели передать с посыльным, чтоб убирался восвояси. Осерчал тогда Юрий и велел дружине в ту же ночь осадой стены взять да убить всех неугодных. В ночь всполошилась Рязань, стали стены подпаленные тушить, набаты бить. На стены духовник Ингвара, епископ Алексий поднялся, стал посрамлять Юрия за родную кровь, за дворы пожженные… Да без толку! Почуяли уже, пришлые, легкую добычу, глумятся, зубы скалят…
