Украсть у президента - Гриньков Владимир Васильевич (мир бесплатных книг TXT, FB2) 📗

– Вы – простой водитель! – говорил Корнышев. – С вами садится пить водку полковник ФСБ! Вы уверены, что так все было?

– Я не понимаю, – процедил-проскулил Иванов.

– Вы – шофер! Вы простой шофер! И вы убиваете своих собутыльников! Двоих офицеров! – сказал Корнышев, боковым зрением видя, как Горецкий что-то быстро пишет на листке бумаги.

Горецкий двинул листок по столу в направлении Корнышева. Корнышев скосил глаза и прочитал короткий текст, одну-единственную строчку. На листке было написано: «Дави его! Дави!»

– Вы признались в убийстве, и это не оставляет вам никаких шансов! – сказал Корнышев. – Вы здесь сгниете заживо! Вы этого хотели?

– Я не хотел…

– А чего вы хотели?!

Плечи Иванова затряслись, он склонял голову все ниже и ниже, и казалось, что еще немного – и он свалится со стула и шмякнется лицом в бетонный пол. Но удержался каким-то чудом. Сидел на стуле и трясся.

– Я помираю, – бормотал он, всхлипывая. – У меня тут был инфаркт, и я тут был при смерти. Я без сознания лежал. Мамочки мои милые, за что судьба такая! – взвыл он вдруг, ужаснувшись собственной неприглядной участи. – Я же всегда по-честному! Я ж мухи никогда! За что я сдохну здесь?!

Привлеченный шумом, в комнату заглянул дежуривший за дверью конвоир с резиновой дубинкой, но Корнышев сделал движение рукой, и дверь закрылась. Корнышев выложил на стол две фотографии: двое мужчин, один старше, другой младше.

– Вы их узнаете? – спросил Корнышев.

Иванов поднял залитое слезами перекошенное лицо, вытер ладонью слезы, мешавшие ему смотреть, вгляделся в фотографии. Губы его дрожали, словно у несправедливо обиженного ребенка. Всмотрелся в фотографии, взгляд его потемнел, он отвел глаза.

– Что? Знаете? – спросил Корнышев.

– Зачем это все? Зачем вы меня мучаете? – проскулил Иванов.

– Знаете? – возвысил голос Корнышев.

– Да-а-а!!! – некрасиво кривил рот Иванов.

– А откуда вы их знаете?

– Это я… их…

– То есть это убитые вами люди?

– Да-а-а!!!

– Вам эти снимки показывали на следствии?

– Да! Да! Да!

Раздавленный и жалкий человек. У него начиналась истерика. Но окончательно утонуть в безумии Горецкий ему не позволил, бесхитростным и спокойным тоном задав вопрос:

– А в жизни вы их помните?

Иванов еще морщил лицо и шмыгал носом, но что-то с ним произошло. Будто он задумался невзначай и теперь уже выглядел озадаченным. Корнышев и Горецкий молча на него смотрели и ждали, пока он дозреет. Дозрел. Шмыгнул носом, поднял глаза на своих собеседников, сказал:

– Я не понял.

– Фотографии эти вы помните, – доброжелательно и совсем не кровожадно произнес Горецкий. – Вам их на следствии показывали, сами говорите. А в жизни вы этих людей помните?

– Д-да, – с запинкой и не очень уверенно подтвердил Иванов.

– Помнить – это значит уметь рассказать – где, когда и при каких обстоятельствах, – все тем же благожелательным тоном произнес Горецкий. – Так расскажите хотя бы об одном случае, когда вы с этими людьми общались.

Иванов смотрел озадаченно.

– Может, вы их и не знали вовсе? – подсказал Горецкий.

– Знал, – с прежней неуверенностью произнес Иванов.

– Соседями были? – перебирал варианты Горецкий. – Или вместе в баньке парились? Или, может, в больнице в одной палате лежали?

– Не могу сказать, – пробормотал Иванов.

– Ну где мог шоферюга обычный запанибрата якшаться с полковником ФСБ? – снова подступился к интересующему его вопросу Корнышев.

– Почему вы все время меня об этом спрашиваете? – постепенно дозревал Иванов.

– Потому что это странно выглядит.

– Что странно?

– Что вы и те два офицера – вместе. Понимаете? Может, вы их и не знали вовсе? Даже не догадывались об их существовании?

Неспроста Корнышев об этом говорил. Едва Иванов об этом подумал (и даже еще не успел осмыслить как следует), как Корнышев озвучил что-то совсем уже странное:

– Или вы, может быть, никакой не шофер?

Оба собеседника Иванова смотрели на него во все глаза, и он совершенно растерялся, обнаружив скрытый смысл в нелепом на первый взгляд вопросе.

– Вы грузовик водили? КАМАЗ? – спрашивал Корнышев. – Когда и где? И как это вы в Москве оказались, за столько километров от родной Рязанщины? Зачем вы в Москву приехали? Чтобы этих вот двоих убить? – ткнул пальцем в фотографии Корнышев.

– Нет, – растерянно смотрел Иванов.

– А где вы работали шофером? – продолжал Корнышев. – Что за организация?

– Агрофирма. Колхоз бывший. В Рязанской области. Там в документах ведь все указано.

– В каких документах?

– В деле моем. Уголовном.

– Да, в деле справка с места работы есть, – подтвердил Корнышев. – И характеристика с места работы тоже есть. Вот только места работы нет.

– Как это?

– Так это, – сказал Корнышев. – Нет такой фирмы в Рязанской области. Уже давно нет. Разорилась. И деревня стоит пустая. Там никто не живет много лет.

– Как же так! – пробормотал Иванов. – А работал-то я где?

– Хороший вопрос! – оценил Корнышев. – Вот я почему и говорю: может, вы и не шофер вовсе?

– А кто же я? – глупо спросил Иванов.

Вместо ответа Корнышев выложил на стол какое-то удостоверение

– Взгляните, – предложил он.

Иванов поднялся со стула и приблизился. С фотографии на удостоверении на него смотрел молодой и уверенный в себе мужчина. Ведьмакин Александр Никифорович. Так в удостоверении было написано.

– Узнаете? – спросил Корнышев.

Иванов замотал головой. Не узнал. Впервые видел этого человека.

– Это вы, Виталий Сергеевич, – сказал Корнышев. – Это свое удостоверение вы держите в руках. Вы офицер ФСБ, а никакой не шофер. Никогда вы шофером не были.

– Какой солнечный я сегодня видела сон! – мечтательно сказала Женя. – Если бы каждую ночь так солнечно и радостно!

– Сон? Интересно! – поднял голову Глеб. – Что там было, в этом твоем сне?

– Кипр.

– Что? – удивился Глеб.

– Кипр, – невозмутимо повторила Женя. – Остров такой.

– Ты когда-нибудь там была?

– Никогда. Но я почему-то знала, что это именно Кипр. Там, в моем сне. Монастырь высоко-высоко на горе. Под самым небом. И там столько света, столько солнца, и так там тепло! Я иду, а навстречу мне…

Радостная улыбка еще присутствовала на Женином лице, но в глазах ее уже плеснулась растерянность.

– Ну, этот, – сказала она, и улыбка ее стала беспомощной. – Как его… В черной одежде они ходят…

– Монах, – подсказал Глеб, пряча глаза.

Он не видел лица сестры, но и без того знал, что она злится. Женя швырнула на стол чайную ложку, которую держала в руках. От ее недавнего состояния счастливого умиротворения не осталось и следа.

– Женя! Ничего страшного не происходит, – пробормотал Глеб. – Я тоже иногда забываю какие-то слова. Вертится на языке, ты хочешь это слово сказать, оно где-то рядом, а вспомнить его не можешь, хоть плачь – такое знакомо каждому человеку. Каждому! Это не твоя беда и не твоя проблема, это вовсе не проблема, это знакомо всем.

– Зачем ты меня успокаиваешь! – зло сказала Женя. – Меня не надо жалеть! Меня не надо обманывать! Мне так только хуже! Я не такая, как все! И ты это знаешь!

– Женя…

– Ты это знаешь! – крикнула она. – И не надо врать! Другие тоже забывают слова? Да! Но они не могут вспомнить одно слово из тысячи! А я – одно из десяти! Мне с людьми трудно говорить, у меня речь, как у маленького ребенка, я бекаю и мекаю, я не всегда могу сказать то, что хочу, у меня слов не хватает, я забываю слова, я без… этого… как его…

Она посмотрела растерянно, ее пыл угас, и глаза уже заполнились слезами.

– Не надо, – попросил Глеб мягко.

– Ну как его? – плачущим голосом произнесла Женя. – Человек, который помогает… которые с языка на язык…

– Переводчик?

– Да, переводчик, – сказала Женя и заплакала. – Я хотела сказать, что я без переводчика скоро говорить не смогу.