Грешница - де Ренье Анри (е книги TXT) 📗
Когда мсье де Ла Пэжоди уместился на каретных подушках, его начало довольно быстро клонить ко сну, хотя колеса изрядно подпрыгивали на неровной уличной мостовой, а час был еще не поздний. Мсье де Ла Пэжоди, при своем невысоком росте, был, однако же, очень силен и весьма вынослив и не раз доказывал, что не уступит и первым силачам. Это явствовало хотя бы из того, что в то самое утро, после беспутной ночи, он оставил барона де Ганневаля растянувшимся во весь рост посреди опрокинутых бутылок и разбитых стаканов и презабавно запутавшимся в телах двух молодых особ, лежавших вместе с ним вповалку на полу. Перешагивая через эту вакхическую группу, мсье де Ла Пэжоди, правда, не без труда подымал подошвы, но, преодолев это препятствие, он вновь обрел равновесие и, посвистывая, спустился по лестнице, ступени которой казались ему несколько ненадежными. Прежде чем выйти на улицу, он с грехом пополам привел себя в порядок перед зеркальцем на дне табакерки, которую ему подарила мадам де Галлеран-Варад и где она была изображена голой на обороте крышки. Затем мсье де Ла Пэжоди направился к дому Бериси. Утренний воздух освежил его, и он чувствовал себя почти совсем бодро. Развлеченный зрелищем улицы, он уже почти забыл о событиях этой ночи и двух предыдущих, ибо не в его природе было задерживаться на прошлом, хотя бы самом близком. Настоящее в достаточной степени занимало мсье де Ла Пэжоди, а о будущем он не любопытствовал. В данном случае такое свойство оказалось для него весьма кстати, ибо оно позволяло ему не думать о некоторых разоблачениях, каковые смутили бы всякого на его месте. Действительно, ворожея, у которой он был накануне с бароном де Ганневалем, говорила ему странные вещи. Это была высокая, худощавая женщина, с гадким огоньком в глазах, обитавшая в какой-то конуре, расписанной по стенам каббалистическими знаками и украшенной треножниками и ретортами. Сначала она их позабавила кое-какой довольно занятно придуманной чертовщиной и чем-то вроде маленького шабаша, не лишенного приятности, затем разложила свои карты и в присутствии неразлучных с нею жабы и совы стала вещать им якобы тайны судьбы.
С каким бы недоверием мсье де Ла Пэжоди ни относился к подобного рода упражнениям, речи ворожеи вполне могли бы вселить в него некоторую тревогу ибо, по словам этой мегеры, будущее мсье де Ла Пэжоди обладало довольно странными особенностями. Несмотря на свое испытанное умение, различить его подробив ворожея не могла. Оно представлялось ей полным со» бытии, определить которые она не бралась, но против которых она его предостерегала. Фортуна намечалась неустойчивой и подверженной неожиданным и зловещим переменам. Мсье де Ла Пэжоди предстояло вступить в такую фазу жизни, влияния которой ему надлежало опасаться. Там виделись судебные чины и разгневанные женщины, кровь и пагубное воздействие морского светила. Больше об этом карты ничего не говорили, и из колоды ничего другого не удавалось извлечь, но мсье де Ла Пэжоди следовало остерегаться всякой неосмотрительности, ибо малейшая могла породить для него плачевные бедствия, в каковых участвовала любовь.
Слыша эти каббалистические речи, мсье де Ла Пэжоди так громко рассмеялся, что сова и жаба выразили недовольство, и ушел от ворожеи так же, как пришел, то есть с великим недоверием к ее проделкам и к прорицаниям. А потому и сон его нисколько не был ими смущен, когда он решил не бороться с истомой, отяжелявшей ему веки. Возымев такое намерение, мсье де Ла Пэжоди удостоверился, что футляр с флейтой лежит на подушке в верном месте, потом, умостившись поудобнее, тщательно закутался в плащ, ибо погода стояла свежая и окна кареты были подернуты легким паром, и, с мыслью о том, что мсье и мадам де Сегиран удобно будет за этим кстати образовавшимся прикрытием нежничать дорогой, по обычаю молодоженов, уснул глубоким сном.
Проснувшись, мсье де Ла Пэжоди увидел, что он уже за городом, ибо в окно он различал обнаженные деревья, окаймлявшие дорогу. В ту же минуту карета довольно резко остановилась, и послышались крики, Мсье де Ла Пэжоди тотчас же подумал, что что-нибудь случилось с каретой, в которой ехали впереди мсье и мадам де Сегиран. Соскочило колесо или сломалась ось. Или, может быть, грабители остановили лошадей, и сейчас он увидит перед собой одного из этих головорезов в масках, которые обирают путешественников. Это последнее предположение сразу успокоило мсье де Ла Пэжоди. Карманы его были совершенно пусты. Его пребывание в Париже и попойки в «Большой кружке» с бароном де Ганневалем истощили его финансы и опустошили кошелек, которым его ласково снабдила перед отъездом из Экса мадам де Галлеран-Варад. Эти добрые воры ничего не нашли бы при нем, кроме табакерки, где на обороте крышки мадам де Галлеран-Варад изобразила себя голой. Разумеется, мсье де Ла Пэжоди было бы жаль отдать столь соблазнительный портрет этим оборванцам, но он твердо решил не жертвовать из-за него собственной шкурой. Впрочем, эти господа с большой дороги наверное предпочли бы изображенным прелестям мадам де Галлеран-Варад живые красоты молодой мадам де Сегиран. При этой мысли мсье де Ла Пэжоди невольно рассмеялся. Честное слово, разве не было бы для этой маленькой богомолки, едва лишенной девства, прекрасным началом брачной жизни – перейти из рук мужа в объятия этих нежданных поклонников? Что сказал бы о таком происшествии добрейший мсье дю Жардье и как бы к нему отнесся почтеннейший мсье де Сегиран? И мсье де Ла Пэжоди, со свойственной ему живостью воображения, Рисовал себе сцену, которой ему предстояло быть свидетелем. Но так как крики усиливались, сливаясь со стонами и проклятиями, мсье де Ла Пэжоди, отворив Дверцу, проворно соскочил на мостовую.
Дорога была запружена семью или восемью тележками, причем одна лежала в канаве, куда она, должно быть, свалилась, желая посторониться, чтобы пропустить карету мсье де Сегирана, а другая, у которой было испугались лошади, перегородила путь, зацепившись о третью, и провожатые тщетно силились их разъединить. Тележка, свалившаяся в канаву, увлекла за собой кучу полуголых людей, в красных казаках и колпаках, и они старались как-нибудь выбраться оттуда, с помощью рослого малого, вооруженного узловатой веревкой, который осыпал их градом ударов и тумаков. Эти бедняги, из которых иные были на вид старые и больные, вопили изо всех сил, а сидевшие в двух других тележках испускали крики ужаса, боясь угодить в ту же яму, что и их товарищи. Получалась довольно забавная сумятица, где сливались вопли этих несчастных, ругань провожатых и свист плетей, игравших во всем этом немалую роль, ибо на выручку подоспело еще несколько молодцов, рьяно ими орудовавших. Зрелище заинтересовало мсье де Ла Пэжоди разнообразием поз и одеждой этих странных путешественников, у которых к ногам железным обручем была прикована цепь; но ему пришлось отвести взгляд, чтобы ответить мсье де Сегирану, который его окликал, высунув голову из окна кареты.
Пока мсье де Ла Пэжоди к ней направлялся, туда же подошел человек, похожий на офицера. На нем был мундир с галунами, а лицо у него было грубое и свирепое, что не помешало ему, однако, довольно учтиво ответить мсье де Сегирану, когда тот у него спросил, что это за сгрудившиеся тележки и что это за людей в них везут. «Тележки эти,– объяснил он,– из которых одна свалилась в канаву, неудачно поторопившись дать дорогу вашей карете, сопровождают цепь королевских каторжан, которых мне приказано отвести в Марсель для посадки на галеры его величества. Так как путь туда долгий, мы сажаем на эти тележки тех из ним которым возраст или болезни не позволяют следовать вместе с остальными, ибо король, по своей милости, не желает, чтобы его подданных, даже наиболее преступных и отверженных, подвергали напрасным тяготам. Но чтобы быть уверенным, что эти дурные люди не вводят нас в заблуждение противозаконными хитростями, я сажаю их на тележки, только убедившись, что они заслуживают такого обхождения. Чаще всего хорошая порция палок или маленькое угощение плетью подымают притворщиков на ноги, но бывает и так, что из страха перед такой пробой другие остаются в цепи до тех пор, пока не падают мертвыми. Таким вот образом, сударь, начиная от Парижа, откуда мы вышли третьего дня утром, я уже потерял троих из этих проклятых собак, в том числе одного, который казался особенно крепким и которого я намечал для галеры кавалера де Моморона, где я имел честь служить комитом, и из которого вышел бы превосходный загребной, если бы этот чудак не вздумал умереть ни с того ни с сего, едва мы миновали Шарантон, получив от одного из моих аргузинов предупреждение, чтобы не старался расковаться, как это он предательски пытался сделать».
