На кого похож арлекин - Бушуев Дмитрий (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Утром подморозило. Лед и солнце. Божественное утро. Музыкальные трамваи сыплют искрами на морозе, точно снимая ток с рассеянных дымчатых облаков, похожих на беличьи шкурки. Кажется, даже пар моего дыхания приобретает очертания Дениса; и если бы тебя не было на свете, мне кажется, что я мог бы материализовать твой образ титаническими мысленными усилиями, я бы вылепил тебя от пяточек до макушки, как гениальный ваятель. Давно заметил, что слова — довольно грубый материал, они не могут отразить всех оттенков моих чувств. Вероятно, я слышу просто симфонию: От радости скорой встречи с тобой захватывает дух, арлекины предвкушают аплодисменты, суетятся парикмахеры, костюмеры и гримеры, режиссер рассматривает публику сквозь щелку занавеса. Неужели все, что я берегу для тебя — только театральное действо с фольгой и картонными звездами, с лазерной графикой и громоздкими декорациями? Представь, Денис, что все арлекины смыли грим. Странно? Успокойся, один из них настоящий, и он никогда не откроет лица. Краска не смывается. Вот он бежит за мной вприпрыжку со свежими розами, обалденными розами премьеры, он вдребезги пьян, ему совсем не холодно в легких серебряных туфельках. Боже, как я молод и счастлив! Как кружится голова от новых сюжетов, каждый из которых — незаслуженный, огромный подарок! Ты даешь неизмеримо больше, чем я прошу.
Я тороплюсь в спорткомплекс «Орион» своей легкой походкой, и если бы сейчас кто-нибудь спросил, сколько мне лет, я ответил бы с ходу: «Мне четырнадцать лет». Мне четырнадцать лет!
2:0. Твои подачи. С какой поразительной злостью ты подбрасываешь мне крученые мячи, ушастый чертенок, если бы так же бойко ты разобрался с окончанием глаголов: Листал бы учебник, а не порножурналы для дядей и тетей с вибраторами. Береги свое драгоценное семя, не оставляй золотую пыльцу на сорняках.
3:0. Твои подачи.
3:1. Хорошо, что окно в сад было раскрыто.
Партия закончена. Ты торопишься в душ, перемахнув через плечо розовое полотенце. Я теряюсь и долго роюсь в своей спортивной сумке: Денис прошлепал в душевую в плавках — значит, стесняется или комплексует размером своего члена, все мальчишки в этом возрасте особенно стеснительны. Чувствую, как горячая кровь приливает к чреслам, но усилиями воли стараюсь не дать своему старому дружку проснуться. Как я хочу тебя! Чтобы ты кричал и плакал, взмахивал беспомощно руками как птица крыльями: Я тебя так выебу, как никто никогда не выебет тебя. И это нужно сделать! Я напою тебя морским ромом и трахну на палубе, как трахает юнгу видавший виды боцман в наколках: я знаю, что больно, но кто-то должен быть первым. Я хочу обладать красотой, твоей красотой, и я ни с кем не хочу делиться таким сокровищем. Я один съем тебя, выпью тебя, я хочу насытится тобой, наполниться тобой, выпить эту чашу, полную багряного яду и теплого семени. Я буду долго целовать тебя, твои обветренные припухшие губы, соски, плечи (родинка на левом), бедра, колени, выпью твое дыхание, сглотну твои слезы, языком обведу твои брови, мозолистыми ладонями скользну по крутым ягодицам и, забывшись в запахе мальчишеского пота, буду обладать млечным телом, дрожащим, испуганным: слабым, сладким телом. Я люблю тебя, лобастый мальчик. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Я всегда хочу быть с тобой.
…Пар в душевой. Я вижу только очертания твоего тела и плавки, перекинутые через спинку кабины. Мой член напрягается, и я успокаиваю его безотказным средством — окатываюсь холодной водой. Радужные огни святого Эльма вокруг лампочки. Хлещет кипяток из пробитой трубы, бьет пар, и мы в облаках и радуге, сейчас взлетим в другие облака, в поток света и музыки, прикрыв чресла махровыми полотенцами: и падает жемчуг на мрамор, звенят капли фонтана — там, вдалеке, римские термы, золото, витражи и библиотеки, пышная зелень и плетеные кресла, там Пилат еще не осудил Иисуса, два арапчонка играют в бассейне с огромной черепахой, а грузный законник лениво наблюдает за их игрой, перебирая толстыми пальцами атлантические кристаллы; вино давно не веселит его, а только ненадолго утоляет головную боль; негритенок растирает гвоздичным маслом его атрофированные ноги с разбухшими венами; едва заметным жестом он приказывает трем флейтистам прекратить игру, и, когда умолкают флейты, он мучительно вспоминает забытое имя, вот-вот приобретшее звуковую оболочку, но опять досадно ускользнувшее; он смотрит на трещину в мраморном полу — даже камень не вечен; опять нахлынула волна боли, на левой щеке покраснел шрам; мальчик вышел из бассейна, встряхнул мокрые кудри, с глупой улыбкой посмотрел на растерянных флейтистов и рассек ножом сочную дыню; Млечный сок брызнул в лицо, белые голуби улетели в сад через нишу; солнце осветило витраж, разноцветные блики запрыгали на мраморном полу; пчела зависла над дыней, точно время остановилось на секунды:
Я заметил за тобой способность копировать классические античные позы. Вот ты сел на скамейку в раздевалке, пытаясь рассмотреть ступню (наступил на осколок в душе?) — сидишь точно так же, как тот мраморный бегун, вытаскивающий занозу. Я выудил из сумки «Минольту», но ты смутился и быстро стал застегивать рубашку. Я сделал вид, что вовсе не хотел фотографировать тебя, и стал перематывать пленку.
В этот момент в раздевалку завалился брутальный орангутанг с волосатой грудью, быстро снял потные штаны, похлопал себя по голым ягодицам, встал на весы, почему-то присвистнул и прошел вразвалку в душевую. Удивительно, что все эти качки обладают весьма скромными приборами, вот и у орангутанга член с гулькин хрен, затертый и почерневший, совсем утонувший в рыжих зарослях. Другое дело у меня:
На выходе я хлопнул тебя по заднице зачехленной ракеткой. Ты обернулся и подарил мне улыбку. Я просиял.
Долго сидим в кафе, пьем кофе с пирожными, болтаем о глупостях, о милых мелочах, которые важнее любых известий о катаклизмах и политических распрях. Мне безразлично, что будет с Россией, мне все равно, в какой стране жить и на каком языке говорить, но только бы на языке любви и с ним, с Денисом, с испуганным бедным мальчиком с оборванным детством: Не накручивай, Найтов, ты же еще сиротливее и несчастнее, от твоего одиночества веет звездным холодом, ты никак не докричишься до Бога, да и нужен ли тебе Бог, если молитвы твои отравлены; позволит ли Господь отдать в твои обманчивые объятья невинное существо с огромными глазами, какими добродетелями ты прикрываешься? Но в достаточной ли степени любовь животное чувство? Нет, она у меня чистая-чистая, как кристалл, эфир, чистый дух: Хорош же чистый дух с таким хуем и садистскими замашками! «Уж лучше бы надели ему жернов на шею и бросили в реку:» Это о тебе сказано, маньяк в учительской тоге. Как бумажный кораблик, тебя унесет из мира судным ветром, ибо только до времени кое-кто терпит твое пустословие, но не сокроешь помыслы свои в тайниках, не замкнешь в сейф и не выбросишь ключ в море, и сам в пучине не скроешься, ибо исторгнет тебя всякая бездна, и не найдешь пещеры где укрыться, когда призван будешь. Захочешь умереть, и не умрешь, и на всякий яд найдется противоядие. Сам увидишь, как ад в последние дни заполнится юношами, но найдешь ли среди них Дениса, когда будешь метаться в толпе с обгоревшим лицом и страшными язвами?.. Не надо, не надо, мне страшно, где мои арлекины, где свежие розы и шампанское? Я хочу праздновать жизнь! Я хочу быть на этом празднике с бельчонком, жить им и ради него, быть до конца верным, счастливым, любимым. Я хочу жить, как хочется. Впереди огни, музыка, деньги, вино, вилла в Испании, яхта, лошади, гольф, я уже слышу звуки и запахи новой жизни!
…Денис что-то лепетал, облизывая с губ мороженое и крошки, но я не слышал его. Не слишком ли долго мой арлекин дожидается в гримерной моего выхода? Ну придумай же что-нибудь, Найтов, ну сделай что-нибудь, пока историю вашей любви не превратили в грязный госсип, пока не перетряхнули твои простыни при понятых, пока провинциальная сенсация в типографской краске не пошла гулять по миру, оболганная и изнасилованная: Но не путай людскую мораль с Божьей моралью, ибо сказано апостолом: «Нет ничего в самом себе чистого или нечистого, только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто».
