Любовь первого Романова - Степанов Сергей Александрович (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
Ее появление вызвало веселье. Стрельцы, не смущаясь посланника, заржали, словно стоялые жеребцы: «Была девка, стала парнем! Эй, косу спрятала или остригла?» Марья, не чуя ног, юркнула в возок. Спасибо дяде, который поспешил прервать обидное веселье, приказав стрельцам трогаться в путь.
Небольшой отряд разделились надвое. Несколько стрельцов на рысях отправились впереди посольского возка, другие гуськом пристроились сзади, чтобы оградить посольских людей от неожиданного нападения из засады. Марья забилась в угол, прикрывшись дядиной дорожной епанчой. Казалось, она дремлет. На самом деле она чутко прислушивалась к разговору, который вели дядя и подьячий. Многое из мудреных речей она не разумела, но тем любопытнее было слушать про чужие страны и обычаи. Подьячий, поглядывая на дремлющую девушку, говорил Желябужскому:
– Подошло ворухино платье твоей сестрине. Лишь бы в Варшаве никто не опознал Маринкину одежу. Добро, что казаки выдали Маринку и Заруцкого. Ведь она из Астрахани наладилась в Персидскую землю убежать! Шахаббасову величеству в жены напрашивалась. А правду говорят, что у шаха Аббаса пятьсот жен? Как он с ними справляется? Знать, богатырь из себя.
Желябужский как всегда отвечал с осторожностью:
– Жен шахаббасова величества не видывал и не считывал, а шах Аббас обличья и сложения среднего, платье носит самое обыкновенное из крашенного сукна, не отличишь от простого ратника. В Исфахане нас с думным дворянином Жировым-Засекиным звали на пир в шахский дворец в честь победы над турками. Мы надели полукафтаны, на них по два кафтана побогаче: снизу шелковый, сверху подбитый на соболиных пупках, потом шубы на черных лисицах, на голову тафью, на тафью колпак на куницах, на колпак шапку горлатную соболью. Жара в Исфахане нетерпимая. Взопреешь весь в мехах, пот ручьями течет за ворот, кажется, в геенне огненной легче. Но даже застежку расстегнуть нельзя, дабы государевой чести не учинить порухи!
– Вестимо, – кивнул головой подьячий. – Шубу скинешь, потом с тебя в Москве кнутом шкуру спустят.
– Привели на пир пленного турка. Он огляделся: все сидят в простом платье, одни мы, русские, в богатом наряде. Принял меня за шаха, кинулся в ноги вымоливать пощады. Шах Аббас много смеялся. Потом шаху принесли саблю в ножнах, обделанных арабским золотом, он выхватил клинок и одним ударом срубил турку голову. Вот он каков! И весел и строг!
– Знатно потчевали?
– Грех жаловаться! Как вступишь с посольством в персидскую землю – до самого отъезда ты шахов гость, каждый день для тебя двух баранов режут, а по праздника быка.
– Знатно! – вздохнул подьячий. – А на Французской стороне с кормом для послов добре скудно. Были в Бардиусе, город украинный, а король в нем с немалыми людьми, вот и утеснение. Отвели для постоя двор невеликий, а корма ключник принес курам на смех. Мы ему говорили, что не токмо всем нам, одному толмачу проняться нечем. И ключник против тех наших речей ничего не говорил, токмо приносили корму по тому ж всего шесть дней, а после и того не приносили.
– Отчего король в украинном Бардиусе, а не в стольном Парисе? – спросил Федор Желябужский.
Подьячий с готовность начал объяснять, щеголяя тонким знанием заграничных дел:
– Нестроение великое во Французском королевстве. Король Людовикус совсем молод, сверстник нашему великому государю Михаилу Федоровичу. Отца его короля Ендрекуса Четвертого зарезал мужик. Зарезал тем обычаем: ехал король на Пушечной двор, а с ним в возке сидел думный человек дюк де Парнон. И встретился королю в узком переулке мужик на телеге с сеном, и королевской возок стал. А убийца вскочил на колесо да короля ткнул ножом. И пришло де в ребро и неопасно, от той раны быть живу можно. Король кинулся под защиту дюк де Парнона, только тот его не поберег, и убийца вдругорядь короля пырнул ножом. Потом шептались, что дюк де Парнон неспроста короля не поберег. Будто он сам подстроил убийство с ведома королевы Марьи де Медис, племянницы нынешнего папы римского. Умыслили они злое дело, ибо король сведал про королеву, что она живет блудно с маршалом де Анкра. С пытки убийца ничего не сказал, да только у пытки были немногие королевины советники, а великих людей к тому сыску никого не звали. Только правду не скроешь. Принц де Кундей за то стал, чтоб королевское убийство сыскать, от кого завод.
– Принц кто будет по-нашему? – спросил Желябужский.
– Вроде удельного князя. По родству нынешнему королю близок, дядька и остерегатель над королем и воинских дел начальник. Он в Думе говорил, что королева Марья де Медис со своими ближними людьми ворует, и вопрошал, куда делась казна, что после короля Ендрекуса осталась. А королева ту казну давно разделила с дюк де Парноном и свою часть отослала с маршалом де Анкром во Фряжскую землю. А казны после короля осталось двадцать и восемь мильюн.
– Сколько это на русские деньги?
– Считай сам, – подьячий стал загибать пальцы. – Мильюн – это десять раз по сто тысяч крон, а крона по двадцать и три алтына и две деньги. Экое место денег уворовано! Была бы у нас, русских, такая казна, мы бы свицоров наняли и все города, которые шведы и ляхи захватили, назад вернули. Свицорская земля между Французской и Фряжской землями, а про свицорских людей говорят, что бойцы великие и измены в них не бывает и с бою никогда не побегут. Только им надобно платить, а без денег не служат ни одного дня, как срок дошел, тотчас и деньги дай, а в долг ни одного дни не служат.
– То-то и оно, что без денег не служат, – горько отозвался Желябужский. – Вспомни Клушино.
Крепко засела заноза унизительного поражения под селом Клушино. Казалось, все благоприятствовало русскому войску, с которым шел восьмитысячный корпус шведов под командованием Якоба Понтуса Делагарди и три тысячи немцев-наемников. Но воевода князь Дмитрий Шуйский, брат царя Василия Шуйского, пожалел выдать жалованье перед битвой. Денег, конечно, в казне не было, жалованье платили мехами. Но Шуский и мехов пожалел, обещал раздать после сражения, надеясь, что многие наемники погибнут и некому будет истребовать своей доли. Наемники, которым не заплатили, сражаться не захотели и перекинулись на сторону поляков. Шуйский едва спасся, прискакав в Можайск на худой крестьянской кобыле.
– Наемники с места не двинулись. Только махали ляхам шляпами в знак приветствия, – сказал Желябужский. – Нечего на чужих ратных людей надеяться. С ляхами надобно самим воевать.
Обмолвился о поляках и словно накликал. «Ляхи!» – пронесся тревожный клич. Стрельцы сбились вокруг возка, взяв наизготовку пищали. Но поляки не собирались нападать. Один из польских всадников, облаченный в ярко-красную мантию, отделился от остальных, помахав рукой в знак мирных намерений. Стрелецкий полусотник съехался с ним, потом вернулся и доложил послу:
– Там пан Новодворский! Говорит, что ждет нас.
– Новодворский! – воскликнул подьячий, не сдержав изумления.
Федор Желябужский, обладавший большей выдержкой, приказал полусотнику.
– Дай ему знак, чтобы подъезжал без сомнения!
Несколько поляков галопом поскакали к возку, а впереди всех мчался рыцарь в развевавшейся красной мантии, на которой белел огромный восьмиконечный крест. Сердечко Марьи екнуло. Рыцарь словно сошел с лубка, над которым грезила девушка. Его доспехи покрывал иней, золотые шпоры нестерпимо блестели под солнцем. Через плечо небрежно была переброшена шкура неведомого пятнистого зверя, похожего на кошку, только много больше размером. Снежная пыль из-под конских копыт окружала всадника искрящимся ореолом. Но когда рыцарь доскакал до посольского возка, Марья испытала острое разочарование. Рыцарю было лет под пятьдесят, и каждый год бурно прожитой жизни отпечатался на его покрытом морщинами и сабельными рубцами лице. Он воевал еще под началом Стефана Батория, потом четверть века скитался по чужим землям. Сражался во Франции, бился с турками на море и на суше, вступил в Мальтийский орден и сравнительно недавно вернулся на родину, но уже успел прославиться так, что о его подвигах слышали и в Москве.
