Со многими неизвестными. Угол белой стены - Адамов Аркадий Григорьевич (библиотека книг TXT) 📗
При посторонних Лобанов всегда обращался к нему строго официально.
— Давайте.
Все, шумно переговариваясь, вышли в коридор.
Сергея охватило знакомое чувство нервного подъема, радостное ощущение братской близости с идущими рядом людьми, которых в этот момент объединяло не только общее задание, общая цель, но и сознание неведомой пока опасности, предстоящего риска, и он на секунду даже позавидовал им. Эх, давно он не ходил в засады! Только час спустя, когда уехал с двумя сотрудниками заметно повеселевший Семенов, Сергей и Лобанов вспомнили, что с утра ничего не ели.
— Столовая закрылась, — устало потягиваясь, сказал Лобанов. — Может, в ресторан зайдем? Хотя шуму там…
— Сначала в гостиницу, — ответил Сергей. — Домой позвонить надо. Как там мои.
— Ну пошли, раз так.
Они не спеша оделись: сейчас можно было не спешить.
На улице было холодно, люто бушевал ветер.
— Все машины разогнал! — прокричал Лобанов. — Придется пешком. На голодный желудок тяжело.
— Ничего. А мороз у вас серьезный.
— И всегда с ветром, черт его дери, — проворчал Лобанов, погружая лицо в поднятый воротник пальто.
К гостинице подошли замерзшие, исхлестанные ледяным ветром. Поднявшись к себе в номер, Сергей заказал по телефону разговор с Москвой.
— В течение часа, — предупредила телефонистка.
— Придется ждать, — вздохнул Лобанов, располагаясь в глубоком кресле.
Но телефон зазвонил почти мгновенно. Сергей поспешно сорвал трубку.
— Вот как работаем, — горделиво произнес Лобанов, подняв палец. — Это тебе, брат, не…
Однако вместо ожидаемой Москвы в трубке раздался знакомый обрадованный голос Урманского.
— Сергей Павлович? Ради бога, извините. Но вы сами просили. Знаете? Я нашел Марину!
— Поздравляю, — улыбнулся Сергей. — Как вам это удалось?
— Тысяча и одна ночь! Если написать, скажут: «так не бывает». Но главное, — с веселой торжественностью заключил Урманский, — мое счастье теперь в ваших руках.
— Это как понять?
— По телефону это невозможно понять. Если бы вы разрешили… Я понимаю, это верх нахальства… Но…
— Хотите приехать?
— Я просто мечтаю приехать и выплеснуться. Мешает только моя природная застенчивость.
— Ну валяйте. Правда, мы еще не…
Но тут в трубке что-то щелкнуло и ворвался голос телефонистки:
— Вы заказывали Москву?
— Да, да!
— Говорите… Москва, говорите… — И Сергей вдруг узнал далекий голос, кричавший: — Я слушаю!.. Я вас слушаю!..
— Мама! — в свою очередь закричал Сергей, прижимая трубку ко рту. — Мама, ты меня слышишь?
— Сережа!.. Ну конечно слышу. Как ты себя чувствуешь? Там у вас не холодно?
— Все хорошо, мама. Не холодно. Как вы там, здоровы?
— Да, да. Лена в театре. А Витенька… Вот он рвет трубку. — И Сергей услышал звонкий, взволнованный голос сына: — Папа! Папа, я разбил твою чашку! — Он знал Витькину привычку сразу выкладывать все неприятности. — Я полез…
— Ладно, сынок, ладно, — улыбнулся Сергей. — Как дела?
Витькин голос сразу стал веселым, и он еще звонче закричал:
— Папа, я по труду «пять» получил. А ты?
Сергей любил говорить сыну, что оба они трудятся и оба получают отметки.
— Нет, сынок. Я «пять» по труду пока не получил, — невольно вздохнув, он скосил глаза на Лобанова, который с веселым интересом прислушивался к разговору. — Но постараюсь…
Недолго продолжался этот радостный и беспорядочный разговор, когда вмешался голос телефонистки:
— Ваше время истекло. Кончайте.
И Сергей только успел прокричать:
— Маму поцелуй! До свидания!
Когда он повесил трубку, Лобанов с упреком сказал:
— Хоть бы привет от меня передал Марии Игнатьевне.
Но Сергей, словно не слыша его, задумчиво произнес:
— Эх, нам бы с тобой «пятерку» за труд получить… Знаешь, — он опустился на диван и закурил, — помню я одного человека. Был такой секретарь райкома у нас, Волохов. Так вот, вызвал он меня, когда я после демобилизации в Москву приехал, и сказал, что райком собирается послать меря на работу в уголовный розыск. «Это, — говорит, — должно стать делом всей вашей жизни, вашей новой профессией». И вот столько лет прошло… И чего только не было… И, по-моему, служим мы с тобой неплохо. А вот легче работать почему-то не становится.
— Волохова я знал, — кивнул головой Лобанов.
Оба некоторое время молча курили. Потом Сергей сказал:
— Я вот иногда думаю, что у нас за работа? Говорят, мы должны карать за совершенное зло…
— Карает суд, — покачал головой Лобанов.
— Ну, конечно. Но работа наша все-таки выглядит грубой, даже жестокой, что ли. Найти преступника, схватить его.
— Гораздо важнее — не дать ему пойти на преступление, — заметил Лобанов.
— А что значит «не дать пойти»? Просто помешать? Нет. Тут надо совершить переворот в его душе. Это же все равно что вылечить тяжелобольного. Я тебе так скажу. Я бы нашу работу поставил рядом с работой учителя и врача.
— Ишь ты, — улыбнулся Лобанов.
— А что? Я же понимаю, чего ты улыбаешься.
— Многого нам не хватает, чтобы рядом с учителем и врачом стать.
— Согласен. Но я о гуманности профессии говорю. У нас ее только труднее разглядеть. Но она есть, если в корень смотреть. Есть.
Лобанов сердито вздохнул.
— А я большую разницу вижу в этих самых профессиях. Вот врач. Он всех своих больных должен, не знаю как, жалеть, должен даже, если хочешь, любить, потому — человек перед ним, больной, страдающий. А я всех наших «больных» любить не могу. И чем тяжелее наш «больной», тем я его больше ненавижу. Я сейчас думаю, к примеру, как мне этого подлеца Семенова разоблачить, а не «вылечить», как мне его, бандита, скорее за решетку спровадить.
— Ну, а потом? — усмехнулся Сергей.
— Что «потом»?
— Ну, спровадил. А потом?
— А-а. Потом, конечно, лечить его придется, — хмуро согласился Лобанов. — Никуда тут не денешься.
— Вот видишь. Придется, значит, лечить. Даже Семенова. Ну, а других, кого он, допустим, с пути сбил, запутал или запугал? Что, мы не видели с тобой таких? Лобанов задумчиво подтвердил:
— Видели… Много таких видели… И все это верно, что ты говоришь. Но сейчас у меня гвоздем сидит в голове Семенов. Как его заставить говорить, как узнать, что он придумал?
— Как-то там наши ребята сейчас в засаде, — сказал Сергей.
В дверь постучали.
— Войдите!
В маленькой прихожей, заполняя ее всю, появилась высокая фигура Урманского, как обычно, в пушистой шапке с опущенными ушами и со знакомой тоненькой папкой в руке.
— Сергей Павлович, я понимаю всю бестактность моего вторжения! — Он поднял вверх руки и на секунду стал похож на дрессированного медведя.
— Раздевайтесь, — кивнул ему Сергей, — и спустимся в ресторан. Мы умираем голодной смертью.
— Этого я себе никогда не прощу! — принимая его шутливый тон, воскликнул Урманский. — Хотя на меня будут молиться все жулики города.
В ресторане гремел оркестр, между столиками кружились раскрасневшиеся пары, сновали с подносами официанты.
Сергей, Лобанов и Урманский, оглушенные, остановились в дверях, оглядываясь по сторонам в поисках свободного столика.
Изящно лавируя среди танцующих, к ним приблизился худощавый, в черной визитке седой метрдотель.
— Желаете поужинать?
— Хотя бы, — усмехнулся Лобанов.
Метрдотель понимающе кивнул.
— У нас сегодня свободен банкетный зал. Не желаете столик там?
— Отлично. — И Лобанов горделиво покосился на Сергея. «Вот как у нас обслуживают, видал?» — говорил его взгляд.
Через минуту они уже сидели в небольшом пустом зале за единственным накрытым столом. Музыка сюда почти не доносилась, было прохладно и тихо.
Когда утолили первый голод, почти мгновенно проглотив всю закуску, которую заказал Лобанов, Сергей закурил и спросил Урманского:
— Ну, так как вы нашли Марину?
— Просто не поверите, — с воодушевлением начал тот. — Помните, я вам говорил о Федорове, о котором собирался писать очерк? Ну, герой войны?
