Форрест Гамп - Грум Уинстон (книги хорошего качества .TXT) 📗
И так он разглагольствовал, а я все яснее понимал, что идиоты — вовсе не такой же никчемный народ, что их существование оправдано какой-то целью, прямо как говорил когда-то Дэн, и их цель — заставить людей смеяться. Да, это было неплохо.
— Основная цель введения такого персонажа для большинства авторов, — продолжал доктор Квакенбуш. — это реализация приема «двойной фиксации», то есть одновременно раскрытия как глупости шута, так и раскрытия высшего смысла глупости как таковой. Иногда, великий писатели, такие, например, как Шекспир, использую такой персонаж для осмеяния главного героя произведения, тем самым способствуя скорейшему прозрению читателя.
Тут я несколько запутался. Впрочем, естественно. В общем, потом доктор Квакенбуш сказал, что для того, чтобы продемонстрировать на практике то, о чем он говорил, мы разыграем пьесу Шекспира «Король Лир», где одновременно присутствуют и шут, и скрытый безумец, и даже сам король чокнутый. Он сказал, что парень по имени Элмер Харрингтон Третий будет играть роль сумасшедшего Бедного Тома, а девица по имени Люсиль будет играть Шута. Еще один парень, по имени Хорэс, будет играть старого чокнутого короля Лира, а мне он сказал:
— Ну, а ты, Форрест, почему бы тебе не сыграть роль герцога Глочестера?
Мистер Квакенбуш сказал, что добудет кое-какие вещи на театральном факультете, но костюмы мы должны сделать сами, и чтобы все это было «реалистическим». Ума не приложу, зачем я тогда ввязался во всю эту историю?
Тем временем в нашей группе, «Треснувших яйцах», наметился прогресс. Прилетел парень из Нью-Йорка, и сказал, что хочет записать нас на пленку в студии. Все ребята были просто в восторге, в том числе Дженни и я. Этого парня из Нью-Йорка звали мистер Фиблштейн. Он сказал, что если все пойдет хорошо, наша группа будет самой модной штукой со времени изобретения телевизора. Все, что от нас требуется, сказал мистер Фиблштейн, это подписать одну бумажку, а потом бы будет деньги грести лопатой.
Наш клавишник, Джордж, учил меня играть на синтезаторе, а наш ударник Мози научил бить по барабанам. Забавно было учиться этим штукам, и играть на гармонике. Днем я практиковался, а вечером играл в клубе с ребятами.
Как-то днем прихожу я с семинара, а Дженни сидит одна на кровати в полном одиночестве. Я спросил ее, а где Рудольф, а она говорит, что они «разошлись». Я спросил, почему, а она отвечает:
— Потому что он вонючий козел, как и все остальные мужики!
— Почему бы нам тогда не поужинать и не обсудить все это? — спрашиваю я.
Само собой, большую часть времени говорила она одна, и это была сплошная чернуха о мужиках. Она говорила, что все они «ленивые, безответственные, самовлюбленные, низкие типы». Так она долго говорила, а потом начала плакать. Я говорю:
— Ну же, Дженни, не плачь! Все это чепуха! Этот парень Рудольф вовсе не для тебя, все равно он все время сидел на полу, скрестив ноги.
А она отвечает:
— Да, Форрест, наверно, ты прав. Наверно, пора нам возвращаться домой.
Так мы и сделали.
А когда мы пришли домой, Дженни начала раздеваться. Она сняла все, кроме трусиков, а я сидел на кровати, стараясь не смотреть на нее. Но она подошла прямо ко мне и сказала:
— Форрест, я хочу, чтобы ты меня трахнул, прямо сейчас!
Я чуть под кровать не свалился! Но вместо этого так и остался сидеть, глядя на нее, разинув рот. Тогда она пристроилась рядом со мной, и начала возиться с моими штанами, а потом сняла с меня рубашку и начала меня целовать и все такое прочее. Сначала я ее стеснялся, странно было, что она со мной так поступает. Конечно, я только об этом давно мечтал, только не ожидал, что все вот так получится. А потом на меня что-то нашло, и мне стало все равно, что я думал, и я больше ни о чем не думал, и мы стали кататься по кровати, и она сняла с меня почти всю одежду, а потом стянула трусы и тут ее глаза округлились:
— Ого! Ничего себе, что ты тут себе завел!
А потом схватила меня, в точности как мисс Френч тогда, только она ничего не говорила мне, чтобы я закрыл глаза, и я их не закрывал.
В общем, в тот день мы делали массу всяких вещей, какие мне и в самых сладких снах не снились. Дженни показала мне такие позиции, какие мне бы и в голову не пришли — на боку, поперек, стоя, сзади, наклонившись. перегнувшись, шиворот-навыворот и сикось-накось — разве что последнее у нас не получилось. Мы перекатились из спальни в кухню, и посбивали всю мебель, сорвали занавески, а под конец даже как-то перевернули телевизор. Закончили мы в раковине, только не спрашивайте меня, как мы там оказались. Наконец, когда все кончилось, Дженни немного полежала там, потом посмотрела на меня и спросила:
— Форрест, черт побери, ГДЕ ты был всю мою жизнь?
— Я был неподалеку, — ответил я.
Само собой, после этого случая наши отношения с Дженни сильно изменились. Мы стали спать вместе, в одной постели, и сначала мне это казалось немного странным, но потом я привык. Когда мы выступали в клубе, Дженни часто проходила мимо и взъерошивала мне волосы или проводила ладонью по спине. Мне казалось, что вся моя жизнь переменилась, словно она началась заново. Я стал самым счастливым парнем во всем мире.
~ 11 ~
Настал день премьеры пьесы доктора Квакенбуша. Мы выбрали сцену, где король Лир и его шут оказываются в вереске, это что-то вроде нашего болота или пустоши, и потом буря загоняет их в какую-то хижину, называемую «шалашом».
В этом шалаше сидит Бедный Том, на самом деле Эдгар, замаскированный под чокнутого, потому что его затрахал его братец, настоящий подонок. К тому времени король полностью слетел с катушек, да еще Эдгар изображал из себя чокнутого, ну и шут, само собой, вел себя как идиот. Я же играл герцога Глочестера, отца Эдгара, единственного более-менее разумного человека среди этих чудиков.
Профессор Квакенбуш соорудил из старого одеяла нечто вроде шалаша, и еще достал огромный вентилятор с бумажными накладками на лопастях, чтобы показывать бурю. Ладно, появляется Элмер Харрингтон Третий, в роли короля Лира, одетый как идиот, с цилиндром на голове. Девушка, которую они назначили играть шута, где-то раздобыла настоящий костюм шута, с длинным колпаком с бубенчиками, и башмаками с изогнутыми носками, вроде тех, что носят арабы. Парень, что играл Тома, нашел себе парик под битла, и подобрал на барахолке какой-то хлам, а лицо размалевал какой-то грязью. Однако они воспринимали все всерьез.
Наверно, из них всех я выглядел приличней всего, хотя Дженни сшила мне костюм из простыни и наволочки, словно пеленки, а еще сшила из скатерти накидку, как у Супермена.
В общем, профессор Квакенбуш запустил свою ветряную машину, и распорядился начать с двенадцатой страницы, где Бедный Том излагает свою печальную повесть.
— Не дадите ли чего Бедному Тому? Нечистая сила его таскала по огню, по пламени, по броду, по омутам, по болотам, по трясинам…
А король Лир говорит:
— И дочери во всем этом виновны? Ты ничего не сохранил, все отдал?
А шут говорит:
— Нет, одеяло сохранил, а то пришлось бы со стыда сгореть.
В общем, вся эта хрень продолжается, а потом шут говорит:
— В такую ночь от холода мы все с ума сойдем.
И здесь этот шут оказался прав.
Как раз в этот момент я должен был войти в шалаш с факелом, который профессор Квакенбуш позаимствовал на театральном факультете. Шут восклицает:
— Смотри-ка! Там какой-то свет маячит!
Профессор Квакенбуш поджег мой фонарь, и я двинулся через комнату в шалаш.
— Это нечистая сила Флибберт-и-Джибберт! — говорит Бедный Том.
— Кто это? — спрашивает король.
А я отвечаю:
— Кто вы такой? Как вас зовут?
Безумец Том говорит, что он просто:
— Бедный Том. Он ест лягушек-квакушек, жаб, головастиков, ящериц полевых и водяных, — и прочую чушь, а мне полагается внезапно узнать короля и сказать:
— В какой компании вы, Государь!
А безумец Том отвечает:
