Сны Анастасии - Яхонтова Галина (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
…А тем временем их ковчег уплывал все дальше и дальше… В Настиной голове туманились „умные“ мысли, литературная ирония уступала место пафосу тела…
Компания в „Икарусе“ собралась разношерстная, а посему не слишком „сыгранная“. В основном она состояла из „дневников“, к которым Настя относилась с известной долей скепсиса. Сама она несколько лет назад предпочла стать вольнослушательницей, поскольку наблюдения за обитателями „Института благородных писак“ по Тверскому бульвару, 25, не навевали на нее оптимизма. Этот особняк представал в ее понимании домом, где разбиваются не только сердца, но и лбы. Здешние расхожие сюжеты были настолько однообразны и повторяемы, что, казалось, время в этом учебном заведении остановилось, свернулось в мифологический круг. Примерный вариант „судьбы“ мученика от литературы был такой: семнадцатилетний мирный юноша пишет рифмованные строфы, которые собирает в общей тетрадке и прячет в секретном месте, скажем, под унитазным бачком. Стихи, как правило, носят названия, производные от романтических женских имен: „Аэлита“, „Айседора“, „Лолита“. Бесспорно, что под ними скрывается одно и то же существо, какая-нибудь Таня или Маня — одноклассница, которая и не догадывается о существовании в природе таких вещей, как сублимация. Настает день, когда юноша тайком высылает стихи с женскими названиями, эти душевные поллюции, на конкурс в столичный институт. С приходом весны лицо поэта покрывается прыщами, неистребимыми даже с помощью хозяйственного мыла, и именно тогда из Москвы приходит ответ. Млея от нетерпения, юное дарование разрывает конверт и узнает, что успешно прошел творческий конкурс. Всероссийских масштабов фамилия, известная из школьных хрестоматий, которой подписан ответ, делает нашего лирика ну просто ошалелым от счастья. Летом он покидает свой зачуханный, заплеванный, задрипанный Мухоморск и отправляется на завоевание Москвы. Ему, конечно же, удается поступить. Но на этом и заканчивается вся поэзия. Дальше — даже не проза. Стихи уходят прочь, потому что так захотел тот, кто их диктует. Любовь к Тане исчерпана, поскольку поэт наконец сообразил, что девушка тоже ходит в туалет. На лекциях и семинарах мухи дохнут от тоски. Посещать всякие там „жидовские“ театры или читать забрызганного слюной Мережковского он просто не создан. Любоваться Василием Блаженным или бывшим ВДНХ вечно не будешь. Да и чем там особенно любоваться? И поэт постигает кое-что другое: суровую, как мачеха, общежитскую действительность. Неделями он не нарушает границ своего этажа, а если и нарушает, то только чтобы отправиться в очередной крестовый поход за бутылкой. Ночует он иногда в непосредственной близости от мусоропровода — головой к умывальнику, а ногами на запад. Гульбахар, ну очень освобожденная женщина Востока, однажды делает его мужчиной, после чего он надолго утрачивает всяческое влечение к женскому полу. Зато появляется какой-нибудь Ярослав из, скажем, Питера, ветеран молодежных движений и паломничеств на Восток. Он пробуждает в нашем герое бессонную страсть к анаше…
На третьем курсе наш лирик уже напоминает растоптанного судьбой педераста с болящим телом и вычерпанной душой. Иногда его можно встретить на какой-нибудь темной лестнице, истекающего кровью, идущей носом. Иногда он стремится украсть кусочек мяса из чужой кастрюльки на общей кухне. От былого лирика исходит стойкий запах давно не мытого тела и самого дешевого табака.
Примерно на пятом курсе он снова пытается что-то с чем-то срифмовать, но выходит из этого всякое г… В конце концов настает день, когда он готов резать себе вены. Но к этому сроку он обычно получает диплом и становится профессиональным литератором.
Несколько лиц, отмеченных следами подобных превращений, Анастасия Филипповна увидела теперь в автобусе, мчащемся по Волгоградскому проспекту. Компанию „замыкала“ некая чрезвычайно юная особа, из вундеркиндов, проявивших способности в гиперраннем возрасте.
В окно Настя видела быстро меняющиеся урбанистические пейзажи. И высотные дома на окраине Москвы с плоскими, как бы обрезанными завершениями напоминали ей своей архитектурой что-то в духе исламского фундаментализма. Наконец выехали из города. За окнами была настоящая золотая осень. Безоблачное голубое небо уже подернулось едва видимой, как подвенечная фата, дымкой. Настя смотрела вдаль, за пустые поля, за холмы, за крыши дачных домиков, и ей казалось, что автобус никуда не мчится, как и время, как и небо, затянутое холодным „символом непорочности“.
„Отговорила роща золотая“… Строка не слишком любимого Настей Есенина, пожалуй, была пока не к месту. Роща еще не отговорила. И деревья в Рязани, где вот уже много лет собираются возвести памятник всепретерпевшей русской женщине, шумели и шептались о чем-то тайном в пору нынешнего бабьего лета.
Гостиничный двухместный номер, куда поселили Анастасию, оказался стандартно заурядным. Ее неприятно поразило отсутствие горячей воды, но приятно обрадовало то, что гипотетическая соседка так и не появилась.
Настя заперла двери, радуясь возможности побыть в одиночестве. Это одиночество было приятным, не тем, которое она часто испытывала одна в своей квартире, сейчас она чувствовала себя одинокой в пространстве, не связанном с остальным миром, где никто, казалось, не мог потревожить телефонным звонком, неожиданным визитом или даже внезапной просьбой о помощи.
По-домашнему расположившись в видавшем виды кресле с прожженным подлокотником, она расслабилась и прикрыла глаза. Она не спала и не грезила, даже не погружалась в размышления. Ей просто хотелось побыть в „нигде“, ни о чем не думая и не вспоминая.
Стук в дверь прервал это блаженное состояние. Она попыталась не реагировать, но стук повторился.
— Кто там? — не выдержала Настя.
— Это я, Петя. Я пришел сказать тебе, что через десять минут в ресторане ужин.
Она посмотрела на часы: без десяти семь. Поэт Петя Орлов был помощником Холстинова и, очевидно, исполнял роль распорядителя на предстоящем „балу“.
Чувство голода, ненадолго заглушенное чашечкой растворимого кофе, приготовленного с помощью запрещенного правилами гостиничной техники безопасности кипятильника, дало о себе знать. Настена натянула темно-синие лосины и белый свитер объемной ручной вязки, который превратил ее в подобие забавного плюшевого медвежонка, расчесала непослушные волосы, слегка прикоснулась к лицу пуховкой, погасила свет, захлопнула замок и спустилась в ресторан.
За столиком, где было ее место, уже сидел Гурий Удальцов. Он мирно и даже изысканно поедал салат, и Настя невольно залюбовалась им. Она обрадовалась, обнаружив такое соседство.
— Приятного аппетита, Гурий Михайлович!
— Анастасия? И вы здесь? Рад, рад.
После десерта подали программки праздника поэзии.
Настя открыла красочный буклет, очевидно, изданный на спонсорские деньги.
„Праздник в селе Константиново, выступление в трудовых коллективах, поездки в города Рязанской области…“ Все, как в старые добрые времена! Только вот деньги ищут в других местах. Наверное, не только старые, но и новые русские любят Есенина.
— Как вас поселили, Анастасия? — спросил Гурий Михайлович.
— Как всех. Нормально.
— Я о другом. Если будет скучно, приходите в наш триста девятнадцатый. Хорошая компания собирается.
— Спасибо за приглашение. Буду иметь в виду.
Держа красочный буклетик в руке, она поднялась в свою комнату. Открыла форточку, выкурила сигарету.
Осенний холодок осторожно проникал в гостиничный номер. Только настольная лампа, которую здесь, очевидно, редко зажигали, дарила свет, подобный солнечному во время бури в пустыне. Нет, не знаменитой „Бури в пустыне“ с танками и женщинами в военной форме, которые, говорят, наводили на приверженцев шариата ужас почище всякого раскамуфляженного железа. Эта казенная лампа светила так тускло, словно была опутана тенетами вековых паучьих путей.
