Мираж - Рынкевич Владимир Петрович (электронная книга .TXT) 📗

   — Знаете, Александр Павлович, хоть там, под Таганрогом, сил и маловато, в приказе мы именуем вас командиром 3-го полка Добровольческой армии.

1918. ЯНВАРЬ

Вот и Корнилов... Вот и сиди теперь в штабной теплушке на станции Таганрог, дыши угаром от раскалённой железной печки, выслушивай доклады по телефону — один страшней другого — и мгновенно принимай решения и отдавай приказы. Тимановского без его согласия зачем-то вызвали в Новочеркасск, а здесь по железной дороге то наступают большевики, то в городе бунтуют рабочие, нападают на юнкерское училище.

   — Господин полковник, штабс-капитан Соболь просит вас к аппарату.

В телефоне слышны были редкие выстрелы — уже редкие — и голос офицера, ещё не выключившегося из боя:

   — Мы их погнали!.. Бьём вдогонку... Пленных более сотни...

   — Докладывайте, что с училищем?

   — Все юнкера у меня, но...

   — Докладывайте, где начальник училища?

   — Полковник Мостенко приказал юнкерам бросить его раненого и уходить. Сам застрелился.

   — Плохие юнкера.

Кутепов встал, снял фуражку и перекрестился.

   — Господин полковник, город очищен. Какие будут приказания?

   — Расставьте посты. Назначьте дежурных офицеров. Остальным отдыхать. Сами с офицерами — на станцию.

В штабную теплушку Соболь явился вместе с Дымниковым. Тот помогал подняться по стремянке — старая рана ещё напоминала штабс-капитану о себе. Кутепов приказал ординарцам подать вино и закуску.

   — С рабочими легко воевать, — оживлённо говорил Леонтий, — один выстрел — и бегут. Не то, что немцы.

   — Вы не закончили рассказ о своей поездке в Новочеркасск, — напомнил Кутепов. — Или вы там прятались от страшного казака — отца вашей невесты и ничего не видели?

   — Его убили вместе с Чернецовым. Пришлось Наденьку успокаивать. Но кое-что я слышал. Марковцы встречали новый год, и Марков [20] на этом празднике сказал, что не надо тешить себя иллюзиями — предстоит, мол, страшная борьба и не многие увидят её конец. Самое главное я приберёг для финала, — сказал Дымников, грея руки над печкой, — генерал Деникин женился. Венчались сразу после рождественского поста. Присутствовали только свидетели-шаферы: генерал Марков, полковник Тимановский и два адъютанта.

Отдыхать в эту ночь не пришлось. Едва стемнело, как с жутким воем, со стороны Ростова подъехал паровозик с одним вагоном. Оттуда возник капитан Ермолин с несколькими офицерами и юнкерами. Набились в теплушку штаба с восклицаниями и замечаниями. Кутепов перекричал всех и приказал замолчать. Ермолин доложил: красные отряды Сиверса [21] численностью не менее 5 тысяч перерезают железную дорогу. Юнкера отбиваются, но надолго их не хватит. Подошли к карте.

   — Матвеев курган?

   — Взят Сиверсом, — ответил Ермолин.

   — Соболь, что с пленными? — обратился Кутепов к штабс-капитану, назначенному им председателем военно-полевого суда.

   — Приговор приведён в исполнение, — ответил тот.

   — Прорываемся к Ростову, — решительно скомандовал Кутепов. — Не имеем права даром губить людей. Раненых — в теплушки. Впереди я с корниловцами и юнкерами...

В Ростове штаб армии размещался во дворце Парамонова. Корнилов, худенький, поджарый вышел в зал вместе с представительным Деникиным, одетым в хорошо сшитый штатский костюм. Доложили о депеше из штаба: «Войска Кутепова под давлением превосходящих сил красных оставили Таганрог и с боем отходят к Ростову».

   — «Превосходящих сил», — презрительно повторил Корнилов, сверкнув тёмными азиатскими глазами. — Плохой командир Кутепов. Алексеев сумел меня уговорить. Всё! Пишите: Кутепова снять и разжаловать в рядовые! Командование передать Тимановскому.

   — Не жестоко ли, Лавр Георгиевич?

   — У нас с вами, Антон Иванович, много генералов и полковников, умеющих воевать, а интриганы монархисты пусть заслужат в бою право командовать людьми.

Меженин любил Блока и Чернышевского, они помогли ему понять себя и оправдать. Сначала стало стыдно: вместо ревности и возмущения возникло неожиданное странное влечение к жене, встретившей его в постели с другим мужчиной. «Я тебе писала, — сказала она, поднимаясь голая с кровати и запахивая халат, — но ты, наверное, не получил — какая сейчас почта? Знакомься: это мой хороший друг Боря Вайнштейн, помощник комиссара госпиталя...» В выразительных чудесных глазах Лизы не было ни страха, ни смущения, лишь нечто, похожее на любопытство.

Пили чай втроём, ели сладкие булочки и говорили о мудрости Ленина, разогнавшего Учредительное собрание, а Игорь мечтал о моменте, когда ляжет с Лизой в ту же постель и будет ласкать жену, исцелованную, заласканную другим. Сначала он устыдился этого приступа страсти, но вспомнил: у Блока было нечто подобное с женой и с Чулковым, а потом с каким-то артистом, и даже ребёнок родился, а поэт любит её страстно; и в «Что делать?» прозрачные намёки на подобное положение...

   — Игорь, ты куда собираешься? — наконец, Лиза поняла, что происходит. — Зачем бельё в чемодан? И книги? Ты же сказал, что совсем...

   — У тебя здесь хороший друг, а я — лишний, — ответил он, стараясь не смотреть ей в глаза и быть убедительным.

   — Почему лишний? Ты — мой муж, а Боря просто друг. Мы были с ним, пока ты не приехал. Неужели ты ревнуешь? Это же буржуазное чувство собственности на женщину.

   — Не знаю, Лиза. Мне надо привыкнуть к такому... образу жизни. Надо побыть без тебя. Подумать.

   — Но ты же ночью... Ты был так ласков, так страстен. Так хорошо говорил.

   — Ночью... А теперь такой мрачный, унылый, безнадёжный день. Я поживу пока у тётки. Или, может быть, сразу уеду в Петроград и вступлю в новую армию.

Кое-как, с трамвая на трамвай, кружа и прячась, добрался Меженин до Курского вокзала, где его ждали двое друзей-единомышленников в солдатских шинелях. Они втроём решили пробираться на Дон к Корнилову, чтобы беспощадно бить взбунтовавшийся сброд, разрушивший первое в России свободно избранное Учредительное собрание — вековую мечту русской интеллигенции.

1918. ФЕВРАЛЬ

Какой там батальон или полк — лучше не вспоминать. Если б идти на пулемёты, отбиваться от фанатиков матросов под Таганрогом, карать взбунтовавшихся матросов — тогда Кутепов при деле, тогда он впереди. А отступать без боя, уходить неизвестно куда, лишь бы спастись, — все становятся штабными бонапартами и рвут друг у друга должности. На последнем, самом чёрном, ростовском военном совете он молчал и, если вокруг кто-то возмущался, роптал, одобрял, безнадёжно вздыхал, то по его резкому взгляду, вздёрнутой бородке и решительному лицу никто не смог бы понять, на чьей он стороне: хитрых алексеевцев, храбрых корниловцев или дипломатичных деникинцев.

Вернулся Кутепов во временную квартиру, предоставленную ему в доме какого-то местного миллионера, зажёг керосиновую лампу, сел за столик, раскрыл оперативную карту Кубанского края. Итак, от Ростова по железной дороге, затем поворот, переправа у Ольгинской...

В дверь осторожно постучали.

   — Господин полковник, к вам поручик Дымников. Говорит, что вы ему назначали.

Леонтий уже не выглядел ни петроградским адъютантом, ни Преображенским офицером: плоховато выбрит, обычно спокойные большие глаза потускнели, потеряли мужской вызывающий блеск.

   — Вашу просьбу никто не может удовлетворить, Леонтий Андреевич, — сказал Кутепов. — Даже Деникин. Я говорил с Антоном Ивановичем: в Добровольческой армии офицеров-артиллеристов на несколько дивизионов, а орудий... Знаете, каков наш артиллерийский парк? Десять трёхдюймовок. На всю так называемую Добровольческую армию. Да и в ней-то едва четыре тысячи солдат и офицеров. Юнкера михайловцы и константиновцы произведены в прапорщики. Деникин сказал: «Пусть ваш Дымников захватит большевистскую батарею, и я её ему отдам». И ещё сказал, что откуда-та помнит вашу фамилию. Никогда не встречался, но помнит.