Этим утром я решила перестать есть - Жюстин (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Мне и еще четырем девушкам, каждая из которых страдает своей манией, прописаны сеансы релаксации.
Поль вызывает у себя рвоту (после тех крох, которые она съедает) для того, чтобы удержать свой анорексичный вес, и принимает слабительное. От безделья, скуки, желая растянуть время трапезы, я доедаю ее порции и дохожу до шестидесяти одного килограмма. Я в ужасе. И, как обычно, сама усложняю свое положение. Во время домашних посещений я позволяю себе срывы. Мне не разрешают избавиться от зонда, боясь учащения приступов булимии и, как возможного следствия их, попыток вызвать у себя рвоту, — это то, что происходит с моей подругой по палате. Я больше не выношу себя. Я тщетно бегаю по больничному парку с Поль и не теряю ни грамма целлюлитных отложений. Мне кажется, что я вся покрыта жировыми складками, мои ляжки трутся друг о друга, у меня пухлые руки и надутые щеки. Я не могу себя видеть. А Поль удерживается в своем весе. Но какой ценой. Она регулярно исчезает в туалете для сеансов «реституции» И совершенствует свою работу слабительным. И она производит внешне обманчивое впечатление. Маленькая блондинка с голубыми глазами и женственными формами, ни худая, ни толстая, она совершенно не кажется больной. Она может есть несколько дней подряд, толстеть, а затем изнурять себя голодом и худеть. У нее нет приступов навязчивых желаний, как у меня. Она просто устраивает голодовки. У Поль, в отличие от меня, болезнь началась с булимии, затем появились анорексические приступы. Каждый по-своему разрушает собственное здоровье…
Поль показывает мне, как нужно вызывать рвоту, и дает мне слабительное. С рвотой, к счастью, у меня ничего не получается. Я не могу ее вызвать, остальное не дает никакого эффекта. Поль глотает слабительное пригоршнями: если она за две недели толстеет, за следующие две теряет в весе. Это вредно для здоровья, но, по мере ее признаний, я лучше начинаю понимать причины ее душевного дискомфорта и болезни. У Поль было очень тяжелое детство. Болезнь началась с рождения ее первого ребенка. Поль боялась оказаться не на высоте, воспроизвести схему, созданную когда-то ее собственными родителями. Но сама она этого не понимала из-за пробелов в образовании. В двадцать один год Поль не умела писать, я составляла за нее письма. Она не ходила в школу, была лишена родительского внимания, с детства ее преследовали одни несчастья. Но, несмотря на отсутствие знаний, она хитра, отлично притворяется и достаточно умна для того, чтобы успешно обманывать противника. Используя меня, она заставляла всех думать, что нормально питается. Она знала, что я на нее не донесу.
Мне тяжело с Поль. Я для нее, видимо, всего лишь избалованная девочка из хорошей, обеспеченной семьи. Ей неважно, что я слишком много ем из-за нее. Ее собственные невзгоды для нее важнее. Она скоро покинет больницу, и я жду дня освобождения. Профессор хочет, чтобы я еще оставалась в больнице, а я все хуже переношу наличие трубки в носу. У меня болит носоглотка, все причиняет мне страдания, мне кажется, что я трачу зря время, думая лишь о жратве, только о жратве. Время от времени мне дают (с запозданием) объяснения, почему у меня в четырнадцать лет возникла болезнь. Мои родители ходили на лекцию об анорексии — булимии. Как они поняли, смерть бабушки по материнской линии, произошедшая за четыре или пять меяцев до моего рождения, в то время, когда я спокойно жила в мамином животе, быть может, стала всему причиной…
Грустная, несчастная мама, младенец, лишенный ласк и поцелуев… Наверное, через годы нехватка поцелуев вызвала потребность привлекать к себе внимание, усиленную в подростковом возрасте отказом от женственности и форм, ее сопровождающих. Я знаю, поцелуев я от мамы всегда требовала, а папе в них отказывала… Странно.
Другое объяснение дал профессор: болезнь началась гораздо раньше, чем я думаю. Мое поведение в двенадцать лет называли гурманством, а это была булимия. В четырнадцать наступила анорексия, в шестнадцать — опять булимия…
Я получаю важную информацию благодаря психологии. Я хочу избавиться от булимии, а анорексию сохранить, но ограничить себя не могу: я вместе с другими девушками узнаю о том, что, испытав настоящую булимию, невозможно вернуться к анорексии (кроме особых случаев: например, беременности).
Что делать? Я уже стесняюсь надеть майку, не прикрыв ее жилетом! Я предпочитаю быть худой. И я больше худой не буду. У меня не получается, разве что испробовать инфернальный цикл булимических кризисов с рвотным эффектом. Я клянусь себе не докатиться до этого, но ни в чем нельзя клясться…
Наконец после двух месяцев заключения в загоне для контролируемого и регламентированного приема жратвы заходит речь о моей выписке. Этап первый: меня разлучают с Гастунэ, но это только опыт. Не дай Бог, я совершу глупость… Странно, я даже скучаю по нему. Хотя, когда его сняли, выглядел он отвратительно. Весь черный, изъеденный желудочным соком и внутренними выделениями. Естественно, я должна была его менять каждый месяц. Оставшись без него, я уже не имею права на ошибку.
Мне стыдно в этом признаться, но меня уже никто не принимает за больную. Мне неважно, что все говорят: «Тебе лучше, ты отлично выглядишь! Ты в прекрасной форме!» Я киплю от бешенства. Я не здорова, я только выздоравливаю. Я колеблюсь перед витринами кондитерских и не могу отойти от них, меня мучают страшные сомнения: есть — не есть? Я ощупываю свой второй подбородок, не снимаю толстый свитер, и мне стыдно показаться на людях, я панически боюсь весов. Шестьдесят пять килограммов и восемьсот граммов кошмара. Вся двухлетняя «работа» смертельной анорексии пошла прахом. В чем ошибка? Двойные порции, съеденные вместо Поль? Виноград или яблоко в десять вечера? Кофе с молоком во время проводимых дома выходных? Сломались весы? Ненавижу эту больничную систему, из-за которой я растолстела. Я забываю о навязчивых желаниях, о пищевой анархии, о кризисах дома по субботам-воскресеньям. Я не верю в то, что это моя вина, и снимаю с себя ответственность. Я сижу в своей комнате чернее тучи. Поль выписали в день ее рождения — вот везучая! Я в депрессии, несмотря на кучу медикаментов, которыми меня пичкают последние месяцы (антидепрессанты, транквилизаторы). Мне плохо одной в пустой комнате.
Я сама пуста. Я жду окончательной выписки, свободы, она придет четырнадцатого октября вечером. Я приехала сюда на три недели, практически выздоравливающая, по крайней мере мне самой так казалось, я выхожу через семь полных недель, и полных чего?
Прослушаны специальные лекции, организованные моими преподавателями. Я возвращаюсь в лицей после каникул Дня Всех Святых. Меня заранее терзает тревога. Пусть даже сначала мне разрешат ходить на полдня. Я тревожусь не за оценки, они хорошие, я боюсь возвращения в общество школьников.
Последняя находка психолога и профессора: мне станет лучше, гораздо лучше, когда я смогу завести романтические отношения. Найти себе друга, мужчину своей жизни!
Меня просто парализует мысль о том, что я должна посмотреть в глаза мальчику. Моя младшая сестра живет нормальной жизнью подростка, у нее есть свои секреты, в которые я не должна лезть, уважая ее право на личное пространство, и у нее нет комплексов, как у меня. Я нахожу ее очень красивой, она такая и есть, себя же я считаю безобразной, и ничего тут не помогает. Профессор говорит, что через пятьдесят лет откроют чудесную молекулу, которая будет воздействовать на сознание жертв НРП, как сегодня это делают антидепрессанты. Пятьдесят лет! Я счастлива за грядущие поколения, которым не грозит моя судьба.
Психолог помогает мне воспринимать свою болезнь как роковую случайность, а не как вину. Я прогрессирую, но у меня есть ответы еще далеко не на все вопросы. Я догадываюсь о них, но пока не объединила в стройную систему. Мое детство и отрочество — мозаика, все части которой я обязательно должна собрать для того, чтобы смириться с самой собой.
Я выписываюсь, все закончилось. Я люблю машину, которая везет меня домой, я люблю дом, его стены, собаку, сестер, папу, маму, компьютер, друзей по блогу, но люблю ли я себя? Нет. Я хочу, чтобы любили меня. Мне кажется, что меня любят недостаточно. Дома за мной следят, шпионят, мама считает йогурты, упаковки с пирожными, если на перекличке не хватает кексика «Мадлен», подозрение падает на меня. Такое отношение не совсем правильное. Я жду доверия к себе, я хочу почувствовать ответственность, которая поможет мне повзрослеть.
