Государство и революции - Шамбаров Валерий Евгеньевич (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
Возникало и продавалось на каждом углу множество печатных изданий, самодеятельных, стихийных, нигде и никем не зарегистрированных. И не обязательно политических, связанных с определенными партиями и движениями. Просто творческие и инициативные люди, не имевшие возможностей для публикации в советской системе печати, дорывались до «левых» контактов с типографиями, которые в условиях хозяйственного развала не прочь были подзаработать, и таким образом появлялись новые, доселе неведомые газеты. Одни лопались после пары номеров, другие завоевывали свой круг читателей и держались в некоем квазистабильном положении. Только надо подчеркнуть, что ни одно печатное издание того времени и ни одна политическая организация сами по себе не играли и не могли играть сколь-нибудь серьезной роли в стремительном развитии событий. Бульварные газетенки тиражом в несколько тысяч экземпляров, разумеется, не могли конкурировать с официозными средствами массовой информации, и жили лишь тем, что заполняли пустующие ниши, которые советская пресса не затрагивала или боялась затрагивать. А партии и движения чаще всего оставались малочисленными, группировались вокруг тех же газетенок или стихийных лидеров, и, увы, точно так же, как в политической мешанине 1917 г., вовсю увлекались мелочными спорами, междоусобной и внутренней грызней.
Помню, например, как нам с друзьями стало интересно познакомиться с молодыми демсоюзниками, и мы, связавшись с ними по одному из контактных телефонов, договорились о встрече. Но оказалось, что приехавшие к нам ребята уже вовсе не демсоюзники, потому что успели разругаться с демсоюзниками, вошли в какую-то другую, уж не помню какую организацию, которая в свою очередь делилась на несколько фракций, и горячо принялись растолковывать нам особенности своей фракционной борьбы — кто там прав, кто не прав, почему не прав, и какими способами борются с ними наши собеседники. А мы сидели и недоумевали — шел 1989 год, коммунистическая система выглядела еще очень внушительно и монолитно, и вместо объединения против нее ломать копья за формулировки программ выглядело просто дико.
Или возьмем другой пример — весной 1991 г. произошел раскол внутри Демсоюза по поводу тактики борьбы. Одно крыло, назвавшее себя "Гражданский путь", образовавшееся вокруг газеты "Свободное слово" и ее редактора Э. Молчанова, считало возможными только ненасильственные и агитационные методы. Другое, «либеральное», во главе с В. Новодворской, было настроено куда более решительно и звало на баррикады, а позицию своих товарищей по партии считало не иначе как оппортунизмом. И разногласия достигли такой степени, что Новодворская с самыми буйными своими сторонниками совершила набег на редакцию "Свободного слова" и разгромила ее. А милиция, которая перед тем неоднократно разоряла ту же самую редакцию и, разумеется, держала ее под надзором, в этот раз не вмешивалась и от души потешалась зрелищем междоусобного штурма и погрома оппозиционного издания… Поэтому нетрудно понять, что серьезной угрозы для режима подобные организации представлять никак не могли. Но это если поодиночке. А они действовали в массе. Разобщенно, разрозненно, но в едином направлении. Причем такое единство обеспечивалось вне зависимости от чьих-то частных мнений, вполне объективными факторами. Жизнеспособным оказывалось все то, что попадало в общую струю народных настроений — и само получало от этих настроений поддержку и подпитку.
В последнее время неоднократно предпринимались — и конечно, еще будут предприниматься — попытки осмыслить недавнее прошлое. И в рамках этих попыток выдвигаются самые различные объяснения "феномена Ельцина" и самые различные его оценки. Кстати, зачастую далекие от какой бы то ни было объективности — времени прошло еще слишком мало, и Ельцина-лидера, Ельцина-оппозиционера, невольно заслоняет фигура Ельцина-президента, с правлением которого у многих россиян ассоциируются далеко не лучшие воспоминания. Ну а когда доходит до «логических» построений, сводящих всю сложность и многообразие процессов эпохи перестройки к неким строгим схемам и упрощенным моделям, или, скажем, всплывают очередные «сенсационные» размышления, ставленником каких закулисных сил выступал Ельцин, а каких Горбачев, тут уж остается только руками развести. Потому что авторы подобных исследований чаще всего оказываются в плену у собственных моделей, которые и разрабатываются с одной-единственной целью — блеснуть собственной логикой и "нетрадиционным подходом".
А сами модели оказываются несостоятельными хотя бы уже из-за того, что создаются на базе сегодняшней логики, сегодняшнего мировоззрения и стереотипов поведения, сегодняшней психологии. А она, как нетрудно будет вспомнить любому современнику, в 80-х была совершенно другой — и у нас с вами, и у народа в целом, и у Ельцина. Если же отстроиться от настоящего и представить саму атмосферу тех лет, то можно вспомнить и другую важную особенность: в периоды такого головокружительного потока событий строгой логикой, как правило, вообще не пахнет — тут больше действуют эмоции и непредсказуемая совокупность множества случайных факторов. Ну а что касается раскладов "закулисных сил", то такие версии целиком остаются на совести искателей сенсаций. Потому что ставка на Ельцина для любых «сил» и «кланов» выглядела бы заведомо проигрышной. Да и сам он, судя по всему его поведению, был до определенного момента далек от каких бы то ни было честолюбивых планов.
По своей сути его «крамола» начиналась по тому же сценарию, что история диссидента Орлова, о которой уже упоминалось: когда после XX съезда он и его товарищи слишком прямо поняли "линию партии", то подверглись гонениям. А когда они апеллировали в ЦК, считая наказание несправедливым, то по мнению власть предержащих, такой шаг означал упорство в ереси и отсутствие раскаяния — со всеми вытекающими последствиями… Ельцина же Горбачев выдвинул в ходе кампании "омоложения кадров", а проще говоря когда ему потребовалось свалить Гришина, оказавшегося во главе "консервативной оппозиции", не понимавшей необходимости реформ ради спасения всей системы. На этом, собственно, миссия Ельцина и кончалась. Предполагалось, что опытный партийный функционер — такой же, как сам Горбачев, в меру инициативный, в меру «прогрессивный», но с достаточным стажем партийной муштры, займет кресло неугодного Гришина, очистит свой аппарат от "его людей", а в остальном все останется по-прежнему. Да еще и благодарен должен быть за выдвижение на посты первого секретаря московского горкома и кандидата в члены Политбюро — значит, верным помощником станет, будет безоговорочно выполнять то, что сверху спустят.
Но ошиблись. Как в Свердловске Ельцин привык чувствовать себя «хозяином» области, так и в Москве начал самостоятельность проявлять. А Москва — не Свердловск, Москва — столица, у нее один «хозяин» должен был быть. Да еще и слишком буквально понял перестроечные лозунги — гласности, борьбы с бюрократией, демократизации. Намекали, поправляли, нажимали — не понял, строптивым оказался. И к Горбачеву недостаточное персональное почтение проявлял — одно дело Брежнев или Андропов, а с Михал Сергеичем давно ли на равных должностях состояли? Вот и загремел с руководящих постов. Чем и вызвал к себе всеобщие симпатии — не столько совершенными действиями, сколько самим фактом опалы. У русских людей опальные всегда пользовались сочувствием, а тут, можно сказать, человек пострадал "за народ". А народ-то как раз и сам замечать начал, что громкие лозунги пустой говорильней оборачиваются — вот и сошлось. И вокруг Ельцина сам собой начал складываться стихийный имидж борца за правду и справедливость. Имидж, к которому он вовсе не стремился, послушно приняв от Горбачева должность в министерстве строительства — не совсем «ушли», не на пенсию, так хоть на том спасибо.
И роль оппозиционного лидера поначалу его вовсе не прельщала — видимо, даже пугала. Открещивался он от нее, в сторону уходил. А она шла к нему помимо его желания. И он помаленьку смелел. Но сперва помаленьку. И в 1988 г., когда несмотря на противодействие Горбачева, с большим трудом — от Карелии, он все же очутился в числе делегатов XIX партконференции, когда с большим трудом — благодаря сочувствию охраны, дорвался до микрофона, то неприятно удивил своих сторонников. Вместо смелой и разгромной критики, которая из-за альтернативных выборов уже звучала с трибуны той же конференции и которую, несомненно, ожидали от него, он в довольно униженных и покаянных тонах обратился с просьбой о "реабилитации перед партией". Собственно, выразил готовность пойти на мировую, если его вернут на второстепенные роли к кормушке партаппарата. О каком уж тут стремлении к лидерству могла идти речь? Да только Горбачев такого покаяния не принял и на снисхождение не пошел, проявив себя в данном случае человеком довольно мелочным и вздорным. Так же, как он наслаждался победой над поверженным «строптивцем» на заседаниях Политбюро и пленумах, предшествующих отставке Ельцина, где не отказывал себе в удовольствии сполна повозить его мордой по столу, так он повел себя и на конференции — благо, большинство ее было послушно генсеку. Причем так же, как и в истории с Орловым, сам факт апелляции был расценен в том смысле, что "товарищ не осознал", и раз считает обвинение несправедливым, значит недостаточно раскаялся. И на этот раз из-за телевизионной трансляции Михаил Сергеевич выплеснул свое торжествующее злорадство на всю страну… Ну а в глазах народа опять решающую роль сыграла не попытка капитуляции Ельцина, а очередная несправедливость по отношению к нему.
