За правое дело (Книга 1) - Гроссман Василий Семенович (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
Он сказал: начальнику штаба:
— Вот далось ему, сукиному сыну, сегодня наступать. Тут и артиллерией трудно помочь. Не мог подождать до завтра, пока я Горишного переправлю. Ведь может шибануть.
— А? — переспросил Ерёменко молчавшего начальника штаба. — Чувствую, что немец пошёл сегодня серьёзно. Даже сюда слышно.
Спустя минуту Ерёменко говорил по телефону начальнику артиллерии:
— Надо левый фланг и центр поддержать... Что, трудно нащупать? Конечно, нащупать трудно. — И командующий произнёс насмешливое, солёное словцо. — Но надо, обязательно, немедленно!
Донесение на листе блокнота, писанное от руки, из штаба полка пошло в штаб дивизии. Донесение, перепечатанное под три копирки, повёз офицер связи из штаба армии через Волгу в штаб фронта. А оттуда в Москву зазвонил телефон высокой частоты, застучали аппараты Бодо на фронтовом узле связи, на пункте сбора донесений сургучили пятью печатями толстый пакет для фельдъегеря, летящего на рассвете «Дугласом» в Генеральный штаб: немцы начали после короткого затишья наступать.
Елин, оглохший от грохота, уже ясно понимал, какая ответственность ложится на него, крикнул телефонисту:
— Давай мне немедленно, слышишь, немедленно Филяшкина!
Телефонист упавшим голосом ответил:
— Нет связи, даже слова нельзя передать. В блиндаж спустился адъютант командира полка. Он прошёл мимо бледных, напряжённо глядевших на него, ожидающих вызова связных.
— Товарищ подполковник, третьего связного убивает, нельзя пробиться к нему, перерезали все пути, вокзал обложен кругом. Филяшкин своим батальоном круговую оборону занял.
— Радио? — отрывисто спросил Елин и закричал. — Радио?
— Не отвечает, товарищ подполковник.
— Значит, ясно, — сказал: Елин, — разбило ему передатчик.
Батальон был отрезан от полка, дивизии, армии, фронта. Может быть, Филяшкина уже убило, может быть.
Когда по всей линии фронта на минуту стихал огонь немецкой артиллерии и миномётов, особенно явственно слышалась пальба со стороны вокзала. Там огонь был беспрерывен и не ослаблялся, видимо, немцы хотели во что бы то ни стало раздавить окруженный батальон. В эти короткие минуты перерыва вся дивизия, напрягшись, слушала мрачный и страшный гром, шедший со стороны отрезанного батальона.
Елин, жалуясь, сказал: комиссару полка:
— Вот и Филяшкин Мы то отбили атаку, а он как? Поможем ему всеми средствами — и огнём, и контратакой! Но разве я могу за него отвечать, если мне его недавно передали.
Комиссар сказал:
— Только я отправил Шведкова обратно в батальон с подарками американскими — и началось Хорошо, что комиссар в бою будет — он крепкий коммунист. А у них еще в роте одной штрафники до сих пор не выделены, я Филяшкину успел нагоняй сделать — приказал составить списки, перевести.
Елин позвонил по телефону соседу, командиру полка Матюшину, и они договорились об усилении обороны на стыке полков. После этого Елин спросил:
— Батальон Филяшкина, как ты его расцениваешь? Ведь твои люди фактически
— Нет, это ты брось, — сказал: Матюшин, сообразив, куда клонит разговор Елин, — батальон твой, я уже к нему отношения не имею Обыкновенные люди, всё зависит, как ими руководить будут.
Филяшкин, подготовив оборону, смущаемый лукавством жизненной жажды, понадеялся, что немцы не станут на него нападать; он отойдёт к Волге, конечно, не самовольно, а по приказу командира полка, поскольку для командира полка станет очевидна бессмысленность обороны батальона с открытыми флангами. Он рисовал себе, как будет отходить с боем и командир полка выведет батальон в резерв. Рисовалось ему и такое — он, легко раненый, в сопровождении батальонного санитара Елены Гнатюк, эвакуируется на левый берег, госпитали оказываются переполнены, и он поселяется в рыбачьей хате. Гнатюк ходит за ним, делает ему перевязки, а на рассвете он идет на речку Ахтубу и ловит удочкой рыбу.
Каждый по-своему думали триста человек о будущем, о счастливом для каждого конце войны, о работе и о жизни, которая будет, конечно, лучше после войны, чем была до войны. Одни думали о переезде в районный центр, другие о переезде в деревню, думали о жёнах — надо помягче с ней быть, когда вернусь, — думали о детях — посмотреть бы, учить буду Машу на докторшу!
Филяшкин первым понял, как рухнули в полчаса все его мечтания пожить на свете. Немцы наносили основной удар прямо по Филяшкину, и сразу всё стало ясным. Связь с полком нарушилась, немецкие танки, а потом и пехота прорвались в тыл батальону. Разрывы мин и снарядов ложились необычайно кучно — и не то что перебежки делать и ползти, но выглянуть из укрытия нельзя было. Он вынул пистолет и ввёл патрон в ствол, отжал предохранитель. После этого ему стало беспечней на душе.
— Связи нет, — крикнул Игумнов, — отрезали с востока.
— Всё: Сами хозяева, — ответил: он и вместо обычной напряжённости и озабоченности увидел на лице Игумнова улыбку. Кровь отлила с побледневшего морщинистого лица начальника штаба, и оно, словно омытое, стало белее и моложе.
Филяшкин увидел, что Игумнов вытащил из кармана гимнастёрки несколько писем, стал рвать их на мелкие клочки, разбрасывать по полу. Он даже не задумался над тем, что делает Игумнов, понял сразу — начальник штаба не хочет, чтобы немцы, обшарив его мертвым, стали бы лапать письма от жены и детей.
Игумнов вынул расчёску и провёл ею по седому ежику.
— Да мать её жизнь: — крикнул, внезапно рассердившись, Фнляшкин. Командовать надо.
Он послал связиста найти порыв провода, ведущего в полк. Он связался с командирами рот, велел укрыть пулемёты и противотанковые ружья, чтобы их не разбило до атаки (он был уверен, что атака будет), велел получше укрыть людей и рассредоточить их по мере возможности, чтобы до атаки не терять батальону человеческой силы. Велел командирам рот приберечь связных, спросил, как люди, не понизилось ли их моральное состояние, посулил комротам и комвзводам, что если кто из людей вздумает драпать, суд будет тут же на месте.
На мгновение вдруг заговорил телефон, Филяшкин связался с Елиным, тот обещал поддержать батальон всеми огневыми средствами полка, но они не успели договорить: связь тут же порвалась и уже больше не восстанавливалась — либо её перешибли, либо немец, зашедший в тыл батальону, перекусил проволоку.
Он приказывал, объяснял, облизывая сухие губы и похлопывая себя по лбу и по затылку, — оглушило немного, и все, что он говорил, основывалось на одном, необычайно простои и ясном чувстве его батальон во время немецкой атаки не сдвинется с места, не будет отступать, не попытается прорваться к Волге, на соединение с полком, а будет драться до конца: вздумаешь, Филяшкин, отходить весь полк немцы утопят в Волге.
И люди, переправившиеся с ним несколько дней назад через Волгу, хотя многие из них впервые попали в бой, а остальные давно уж не были в бою, казалось ему, испытывали такое же чувство решимости. Все сомнения его, вместо того чтобы усилиться, исчезли, перестали его тревожить: отступать некуда, отступать невозможно, под обрывом вода, и все они дружно вцепились в этот край земли и уж, чёрта, не слезут с него, не дадут себя утопить в реке. Но все же Филяшкин наклонился к Шведкову, вернувшемуся перед самым началом огневого налёта из штаба полка, и крикнул ему.
-— Хорошо бы пробраться к Конаныкину, у него в роте штрафники есть, как их самочувствие?
В роте Конаныкина первая мина упала на край окопчика, в котором сидели трое бойцов. Их осыпало землёй. Двое в миг разрыва склонились над котелками и замерли пригнувшись, точно чья-то рука продолжала их прижимать к земле. Третий, сутулый, худой, спокойно сидел, привалившись плечом к стенке окопа.
— Вот, паразит, что делает, поесть не даёт, — сказал: один из бойцов, разглядывая засыпанный землёй котелок, словно по условию войны полагалось не стрелять во время еды.
Второй, стряхивая землю с плеч и растерянно обтирая ладонью ложку, пробормотал.
