История - Хониат Никита (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
5. Еще не успели римляне совершенно оплакать этой неудачи, еще все уничтожающее время не утешило печали царя о ней, как уже присоединяется новое несчастье, худшее прежнего, неожиданно постигает другое плачевное бедствие. Среди площади произошло враждебное столкновение между римлянами и венецианцами; и это столкновение состояло не в одних насмешках, которыми перекидывались оба народа, не в бранных только словах, которые равно сыпались с той и другой стороны, не в том, что противники трунили и колко острили друг над другом, осыпали друг друга бранью и ругательствами, нет,— они взялись за оружие и завязали настоящий бой. По слуху об этом несчастье с той и другой стороны сбежалось много вооруженных людей на помощь своим соплеменникам; явились также многие и безоружные люди, знаменитые по своему родству с царем и по своим достоинствам; пришли и старейшины венецианские с тем, чтобы усмирить мятеж и восстановить мир. Но никто не слушал слов, никто не обращал внимания на собравшихся знаменитых мужей. Марс страшно неистовствовал и, жаждая кровопролития, сильно подстрекал к битве тяжко вооруженных воинов, и в особенности — из отряда венециан-{108}цев, так что ничто не обуздывало и не вразумляло их. Чем успешнее великий доместик сдерживал порывы римлян и не допускал их до места боя, тем сильнее разгорались гневом и неистовствовали венецианцы и тем в большем числе высыпали из своих триир. Видя всю безуспешность своих усилий примирить оба народа и необходимость разнять их силой, великий доместик вызывает своих телохранителей, которые служили ему во время сражения как отличные тяжеловооруженные воины, и высылает их против венецианцев. В то же время выводит и часть войска. Венецианцы после недолгого сопротивления, обративши тыл, побежали без оглядки и, поражаемые стрелами и мечами, поневоле должны были беспорядочной толпой уйти на корабли. Но и при этом не оставили своего варварства и после поражения не положили оружия, но, подобно медленно умирающим диким зверям, все еще продолжали производить нападения и сильно досадовали, что не одолели самих римлян. И так как не могли больше сражаться на суше, то, приготовив корабли к выходу в море, выводят их из пристани и, отправившись к одному острову, окруженному со всех сторон морем,— думаю, что это Астерис, который древние полагают между Итакой и Тетраполем кефалинским,— нападают, как неприятели, на стоявшие там римские суда из Евбеи и, поступив неприязненно с матросами, между которыми большей частью были евбейцы, наконец сжигают и самые корабли. {109} К этому преступному делу они присоединяют еще другое, более гнусное. Похитив царский корабль и взяв его с собой, сначала убрали находившиеся в нем царские комнаты вытканными из золота занавесами и пурпуровыми коврами, потом ввели туда одного черного ефиоплянина, человека самого ничтожного и, украсив его блистательным венцом, торжественно сопровождали его и приветствовали как римского императора. Через это они издевались над царским достоинством и осмеивали императора Мануила, так как у него волоса не были золотисты, как зрелые колосья, а напротив, лицо его было черновато, как у невесты в Песни Песней, которая говорит о себе: «Черна я и хороша, потому что опалило меня солнце» (Песн. Песн. 1, 4—5). Царь, конечно, мог тотчас же достойно наказать этих варваров, но, опасаясь, чтобы не произошло еще более зла, если возникнет междоусобная война, и видя, что мщение небезопасно в то время, когда все внимание должно быть обращено на другие предметы, он через некоторых своих родственников объявляет прощение венецианцам как в преступлениях против него самого, так и во враждебных и коварных действиях против римлян. Впрочем, хотя в то время он и удержал гнев свой, но все же таил в душе злобу, как огонь в куче золы, до тех пор, пока обстоятельства не дозволили во всей силе открыть ее, как об этом будет сказано в свое время. {110}
Когда же таким образом снова помирились оба войска, он выводит фаланги на осаду города и, обложив его, сколько было возможно, с моря, употребляет всевозможные усилия, как бы стараясь превзойти самого себя, чтобы как-нибудь покорить и завоевать город. С этой целью беспрестанно бросаемы были огромные камни из камнеметных орудий, постоянно стрелки прижимали к груди своей луки и, сильно натягивая тетиву, сыпали стрелы на стоявших на стене неприятелей, словно хлопья зимнего снега. Во многих местах крепости некоторые по ущельям взбирались даже на крутизны, подобно диким козам. Но все это не доставляло никакой пользы и служило разве к тому, чтобы войско не оставалось в бездействии. Ибо и находившиеся в крепости со своей стороны защищались мужественно и, отнюдь не считая нужным спускаться вниз и вступать в рукопашный бой с римлянами, всячески оборонялись со стен и наносили вред неприятелям, бросая в них стрелы и камни. Царь увидел, что он домогается невозможного, но не считал необходимым уходить оттуда и оставить осаду не увенчанной успехом. Он полагал, что для него будет бесславием, если он, после многих трудов и потери нескольких отрядов войска, не успеет взять одну крепость, и притом такую, которая недавно еще платила дань римлянам, и что он даст притон в своих владениях тысячам разбойников, если оставит за сицилийцами Керкиру, которая в таком случае будет безопас-{111}ным убежищем для их триир и сделается военным арсеналом против римлян. Итак, он решился ждать, потому что не оставалось никакой надежды на что-нибудь другое, более лестное; а между тем долговременность осады, думал он, побудит начальников гарнизона сдать ему крепость и вверить самих себя. И не обманулся он в своем ожидании, не ошибся в расчете. По прошествии нескольких дней неприятели действительно отправляют к нему послов и просят, чтобы им дозволено было выйти из крепости с оружием и со всем прочим, что при них было. Они решились на это, потому что увидели, что царь не дозволит им оставаться тут и что они напрасно питали себя лестными надеждами, ежечасно ожидая помощи от короля, а вместе с тем и потому, что между ними стал мало-помалу появляться голод. К этому в особенности побуждал их кастеллан* Феодор, главный начальник гарнизона, человек, не столько любивший кровь, сколько стадо Христово, предпочитавший мир вражде и расположенный к римлянам, как это доказал впоследствии. Царь, с радостью выслушав об этом предложении, тотчас же хотел видеть и его исполнение. Но прежде чем дал благоприятный ответ, представил из себя человека жестокого и страшно грозил неприятелям, если не исполнят того, что обещает по-{112}сольство. Когда же, наконец, они вышли из крепости — а вышли они не все вместе, но небольшими отрядами, когда наперед вышедшие удостоверили собой остававшихся, что царь не горд и ничего особенного против них не замышляет, но принимает их благосклонно,— он обошелся с ними очень ласково и приветливо и предоставил им полную свободу делать, что хотят и что сочтут полезным. Не в моих, говорил он, правилах, да я и не считаю делом царским и благородным прогонять желающих остаться или задерживать тех, которые хотят удалиться. Поэтому многие решились остаться при царе, и прежде всех кастеллан Феодор, а остальные возвратились в отечество — Сицилию.
6. Войдя в город и подивившись силе крепости, которую не было никакой возможности покорить оружием, царь оставил в ней весьма сильный гарнизон из германцев и затем, снявшись оттуда со всем войском, переправился в Авлон**. Пробыв здесь довольно времени, он назначил поход в Сицилию, полагая, что спокоен только тот, кто сражается, что война служит залогом мира и что счастливы только те города, которые защищаются не стенами, а мечами. Люди, говорил он, избегающие войны ради мира, не замечают, что через то наживают себе больше врагов, которые тогда родятся точно на плодоносной земле, что они ослабляют свое царство и никогда не {113} наслаждаются прочным миром. Но «суетны,— говорит Давид,— помышления людей, и неверны расчеты их, а совет Господен тверд и неизменен, и никто не может противиться ему». Так и Мануил, когда направил свой путь в Сицилию и пристал к острову, так называемому Аиронисию, остановлен был в своем предприятии сильными ветрами и страшной бурей, взволновавшей море и сопровождавшейся грозными раскатами грома и необыкновенно сильным и ужасающим сверканием молнии. И когда он в другой раз пустился в путь и спешил переправой, море опять не лежало спокойно под его кораблями, но стало кипеть и сильно волноваться. От поднявшихся противных ветров суда рассеялись при наступившем глубоком мраке и едва лишь некоторые пристали к твердой земле, так что и сам царь с трудом избежал опасности, а все прочие разметаны были в разные стороны и сделались добычей волн. Тогда царь отказался от намерения лично идти в Сицилию, так как этот поход был для него несчастен, и, выступив из Авлона с бывшими при нем силами, прибыл в Пелагонию. Устроив здесь дела, как ему казалось, лучше, он решил обратить свои силы против сербов. Ибо сербы, пока у самодержца в царстве все было спокойно, показывали вид доброжелателей и расточали речи, несогласные с тем, что у них было втайне на сердце; а когда случилось на суше и на море то, о чем я вкратце рассказал, они, воспользо-{114}вавшись этим временем, необыкновенно ободрились, подняли против римлян оружие и неприязненно напали на смежные с ними римские области. Итак, царь, взяв отлично вооруженную часть войска и оставив все, что могло связывать ее в движении, вступает в Сербию. От сербского сатрапа не укрылось движение на него императора, хотя последний и старался сделать это скрытно. Не зная, что делать, и сознавая, что он не в состоянии бороться с римскими легионами, он оставляет равнины и устремляется в горы в надежде там найти себе спасение. А своих подданных, словно стада животных, пасущихся на лугах, он отдал на расхищение и истребление неприятелям, предоставив каждому, по его собственному примеру, искать спасения в бегстве. Но между тем как так думал и действовал правитель Сербии и давал такие советы своим подданным, царь, словно лев, уверенный в своей силе, рассеял скопища варваров, как стада быков и коз, сжег много принадлежащего им имущества, захватил немалое количество рабов и затем, выступив оттуда, тотчас же написал грамоту, которой уведомлял городских жителей об этих новых успехах. Эту грамоту привез туда великий доместик; а спустя немного времени прибыл в столицу и сам виновник военных подвигов и совершил по этому поводу блистательный триумф. Насладившись радостными восклицаниями и громом рукоплесканий всего наро-{115}да и сената, он вслед затем занялся конскими скачками и зрелищами.
