Энси - Хозяин Времени (ЛП) - Шустерман Нил (читать книги без .txt) 📗

Тут она сдалась.

— Ну признаю, и что? Вполне естественно. И к тому же мне очень хочется познакомить тебя с Раулем. Это для меня важно.

— Почему? Тебе ведь моего одобрения на встречи с ним не требуется.

— Знаешь, — сказала она после нескольких мгновений молчания, — я дам тебе мое, если ты дашь мне свое.

Лекси была права — отвергнуть такое предложение я был не в силах. Она нажала на нужные кнопки, и мы оба это знали. Деньги тут ни при чем. На самом деле мне отчаянно хотелось произвести на Кирстен впечатление.

Я явился в школу в полном раздрае. Что делать: идти на коллективное свидание с моей бывшей девушкой, с моей, смею надеяться, будущей девушкой и с парнем, который щелкает, или нет? В голове царил такой кавардак, что я вынужден был дважды вернуться к своему шкафчику за забытыми вещами, отчего опоздал на первый урок. И не успел я усесться за парту, как учитель вручил мне желтый листок с вызовом на ковер к директору за неведомое преступление. Народ, увидев желтую бумажку, инстинктивно отпрянул от меня.

Это был мой первый визит к директору старшей школы. Интересно, чем его кабинет отличается от кабинета директора средней школы? Может, здесь стулья будут пошикарнее? Или у него есть мини-бар? Я не испугался, как случилось бы, будь я помладше; лишь досадовал, что сейчас мне отсидка после уроков — да еще и неизвестно за что — ну совершенно ни к чему.

Наш директор, мистер Синклер, пыжился изображать из себя грозного начальника, но все усилия были напрасны — их на каждом шагу подрывала его же собственная шевелюра. Все звали директора «Волшебный Зачес». Потому что при взгляде спереди — как он, должно быть, видел себя самого — создавалось впечатление, что у него и впрямь имеются волосы, но со всех других ракурсов становилось ясно, что на самом деле весь его волосяной покров составляли двенадцать чрезвычайно длинных прядей, расположенных в стратегически важных точках черепа. Голова мистера Синклера явно представляла собой человеческий аналог «пыльного котла».

Сегодня принимать директора всерьез было еще труднее: ступив в его кабинет, я увидел, что галстук мистера Синклера перекинут через плечо. Существует только одна причина, почему у нашего брата мужика галстук занимает эту позицию. Если вы сами не сообразили, то вы недостойны того, чтобы я вам растолковал.

Ну и вот, сижу я, пытаясь решить, что хуже: подсказать директору, что у него галстук через плечо, отчего он, конечно же, дико смутится, или ничего не говорить, и тогда он смутится еще больше, как только обнаружит это сам. В любом случае он отыграется на мне. Ситуация патовая. Самое ужасное, что я еле-еле сдерживался, чтобы не заржать.

Директор налил себе газировки. Он и мне предложил, но я лишь помотал головой.

— Мистер Бонано, — сказал он серьезным начальническим тоном, — вы знаете, почему я вас вызвал?

Я никак не мог оторвать глаз от его галстука, давился смехом и пытался выдать его за кашель. Ну, все, не могу больше. Хоть бы лампа с потолка рухнула, что ли, да въехала мне по башке, чтобы я вырубился прежде, чем расхохочусь! Тогда я стану жертвой, и директор меня пожалеет.

— Я спросил: известно ли вам, зачем я вас вызвал?

Я кивнул.

— Прекрасно. Вот и давайте поговорим о ситуации с Гуннаром Умляутом.

— У вас галстук через плечо, — сказал я.

Пару мгновений я читал его мысли: «Может, оставить так и сказать, что я это нарочно?» В конце концов мистер Синклер вздохнул и перебросил галстук обратно... прямо в стакан с газировкой.

У меня уже слезы катятся от еле сдерживаемого смеха. И тут он со словами: «Все равно мне этот галстук никогда не нравился», — сдергивает его с себя и бросает в мусорную корзину.

Вот тут я не выдержал. Я не просто засмеялся — меня накрыл приступ самого неприличного гогота, из тех, после которых болит живот и подгибаются ноги.

— Хахахахахахахахахапростите, — пищал я сквозь ржач. — Хахахахахахахахахахахаханемогусдержатьсяхахахахахахахахаха...

— Я подожду, — сказал человек, в чьей власти было выгнать меня из школы.

Пытаясь остановить приступ, я напряг все мускулы. Ничего не вышло. Тогда я вообразил себе лицо мамы, когда она услышит, что меня выбросили из общеобразовательной системы Нью-Йорка за то, что я смеялся над собственным директором. Мой смех утонул в этой картине, как директорский галстук в газировке.

— Ну что, отсмеялся?

Я сделал глубокий вдох.

— Кажется, да.

Он подождал, пока не сдохла моя последняя конвульсия, использовав это время, чтобы вылить газировку в стоящий на письменном столе бонсай.

— Что это была бы за жизнь, если бы мы не могли иногда посмеяться над самими собой? — сказал он. И, странное дело, я его внезапно зауважал. Вот молодец, сумел сохранить лицо!

— Сколько часов? — спросил я. Ни к чему откладывать неизбежное.

— Боюсь, я не понял вопроса.

— Я должен сидеть после школы, так ведь? Из-за всего этого дела с Гуннаром. Вот я и спрашиваю: сколько часов? В субботу тоже приходить на дополнительные? А моим родителям обязательно знать, или мы могли бы сохранить это между нами?

— Кажется, ты не понимаешь, Энтони. — И тут он улыбнулся. Ой-ой. Когда директора улыбаются — это не к добру.

— Тогда меня что... отстраняют от занятий? Послушайте, я же никому ничего плохого не сделал... это же всего лишь бумажка... просто хотелось, чтобы умирающему парню стало немного легче на душе... На сколько дней?

— Никто не собирается тебя ни за что наказывать, — сказал директор Синклер. — Я позвал тебя, чтобы отдать мой собственный месяц.

Я молча уставился на него. Видно, теперь его очередь смеяться надо мной. Правда, он не разоржался, как я, а всего лишь испустил легкий смешок.

— Вообще-то, — добавил он, — меня твоя инициатива восхищает. Она демонстрирует такой уровень сопереживания, который я в жизни наблюдаю весьма редко.

— Так вы что... хотите, чтобы я написал для вас контракт?

— И для меня, и для секретарей в канцелярии. И для мистера Бейла.

— Нашего охранника? Он тоже хочет пожертвовать месяц?

— Ты положил начало общешкольному феномену, Энтони. Этому несчастному мальчику просто повезло, что у него такой друг.

Он вручил мне список тех, для кого я должен был составить контракт, и, надо сказать, от потрясения у меня все слова закончились. Перед тем как выйти из кабинета, я бросил взгляд на мусорную корзину и сказал:

— Не выбрасывайте этот галстук. Лучше избавьтесь от того, что в желтых огурцах — вот над ним все постоянно стебутся.

Он воззрился на меня так, будто я авансом сделал ему подарок на Рождество.

— Спасибо, Энтони! Спасибо, что сказал.

Я ушел со списком имен и непередаваемым, неземным чувством, проистекающем от осознания того, что твой директор не ненавидит тебя от всей души.

В духе своего высказывания об «общешкольном феномене» директор настоял, чтобы я выступил в «Утренних объявлениях». Надо, мол, превратить жертвование месяца в дело всей школы.

«Утренние объявления» в нашей школе — полный отстой. То есть у нас имеется полный комплект видеооборудования, но никто не умеет им пользоваться. Есть и девочка, которая читает по бумажке так, будто только вчера вылечилась от заикания. И не забудем того пацана, что каждый раз поправляет свое хозяйство в прямом эфире, когда нервничает — а нервничает он всегда, когда он в прямом эфире. По временам Айра снабжает их каким-нибудь смешным клипом, но в последнее время смотреть по большей части нечего.

— Просто читай свои реплики по карточке — и всё, — втолковывал мне видеотехник, но, как я уже говорил, публичные выступления в моем списке развлечений идут следующим пунктом после «быть заживо съеденным муравьями».

Теперь, сам сделав «утреннее объявление», я понял, почему те ребята на телевидении выглядят дураки дураками, и во мне проснулось уважение к Пацану С Хозяйством и Девчонке-Заике.