Nevermore, или Мета-драматургия - Созонова Ника Викторовна (читаем книги онлайн txt) 📗
Оставалась одна надежда на Даксана. Наш некурящий друг, печальный любитель Макиавелли, пребывал в это время в одиночестве, допивая под музыку сухое вино и дожевывая остатки колбасы. Может, он заскучает без нас в конце концов и милосердно распахнет дверь?..
Мы отошли от непрошибаемых дверей и устроились на широком подоконнике. Было не жарко, особенно в шелковом платье без рукавов и босоножках. Сквозь щели в окне задувал прохладный утренний ветер. Возникала мысль отправить Бэта на поиски мобильника, чтобы позвонить Таисии — но я гнала ее прочь: слишком хорошо было укрываться от холода в его длинных руках и волосах.
Часа через полтора (как они пролетели, я не заметила) появился, наконец, Даксан, как видно, пресытившийся одиночеством и собравшийся домой. Мы не успели предупредить его насчет двери, и она опять оказалась захлопнутой.
— Какого черта, Даксан?! Ты что, не слышал, как мы ломились в дверь?..
В ответ последовало неопределенное пожатие плечами. Лицо со всегдашним демоническим выражением стало ещё насупленнее и суровее.
— Ты что, считаешь, что выйти покурить и не возвращаться два часа — это нормально?!
— Ну, я же не знал, чем вы здесь занимаетесь…
— А чем, блин, можно заниматься на холодной лестнице в восемь часов утра?! — Я задыхалась от негодования и от смеха одновременно.
Конечно, не избыток деликатности, а панический ужас перед соседками (для социофоба вдвойне непреодолимый) помешал нашему другу выйти из комнаты и пройти десять метров до двери, из-за которой раздавались наши панические звонки. Но мы не стали акцентировать этот момент. Тем более что Даксан был нужен: я навязала ему роль посланца к Таисии, от которой, единственной, можно было ждать спасения в виде ключей.
Едва несчастный Даксан с обреченной покорностью (сумасшедшая Таисия внушала ему не намного меньший ужас, чем соседки) удалился выполнять порученное, мы с Бэтом дали волю эмоциям. Мы обменивались короткими репликами относительно выражения лиц пенящихся от злости соседок… старательно-суровой физиономии Даксана… затопленного туалета… — и задыхались, и сгибались пополам, и завывали. По-видимому, то была истерическая реакция на столь бурно проведенный праздник.
Таисия, несмотря на ранний — для нее — утренний час, не стала передавать ключи посланнику, а явилась собственной персоной, открыла дверь и впустила нас в вожделенное жилище. Соседки мгновенно набросились на нее, словно стая пираний, но она стойко оборонялась, доказывая, что нужно было лишь постучать деликатно в дверь, попросить молодежь вести себя потише — публика, между прочим, более чем приличная: журналист, музыкант, студент — и все было бы пристойно и замечательно. И уж никак не морозить за дверью двух девочек с неустойчивой психикой (соседки приняли накрашенного Бэта за мою подружку, и Таис — для большей жалостливости, не стала развеивать их заблуждение), склонных к депрессии и суициду, да еще и в столь замечательный для одной из девочек день: праздник совершеннолетия, бывающий, как известно, раз в жизни.
Соседки заткнулись, поняв, что ее не переспоришь, и удовольствовавшись видом Бэта, смиренно моющего пол и протирающего зеркало в прихожей (накануне в приступе нарциссизма он долго и нежно лобзал свое отражение).
Даже не отдышавшись после выйгранной битвы, Таисия переключилась на нас и выдала все, что думала о нашем угарном веселье, о том, как подло мы ее подставили, и о долготерпении бедных пожилых женщин — другие без долгих разговоров вызвали бы милицию посреди ночи, а не стали мучаться до утра.
Но Бэт быстро ее обезоружил.
— Я просто в восхищении от вас! Честно, это не комплимент. Вы так яростно защищали свою дочь, и меня заодно, от этих полногрудых фурий. Особенно одна из них — воистину 'птица с лицом вещества и безумья'. Я инстинктивно прикрывал свою печень, когда она приближалась ко мне с правой стороны… Если б мои родители так меня защищали и оберегали, клянусь, я гораздо реже проклинал бы свою жизнь и тусовался на суицидных форумах.
На это Таис не сумела найти в себе ничего язвительного и предложила попить кофе. И даже помогла убраться в комнате и перемыть гору грязной посуды.
А когда мы выпили кофе, Бэт сказал — серьезно, без обычного игривого блеска в глазах:
— Знаете, мне бы хотелось попросить вас, чтобы вы меня усыновили.
И она кивнула, так же серьезно:
— Да. Хорошо.
Потом я заснула, вымотанная сумасшедшим праздником, а они долго гуляли по парку, и Бэт говорил, говорил, говорил… О детстве, о психически больной матери, о Бьорк, об Атуме, о самоубийстве, которое он запланировал вполне обдуманно и трезво и которое совершит в ближайшее время — как только знакомый медик раздобудет обещанные сильнодействующие таблетки.
КАРТИНА 4
Надпись на заборе: 'РАЗГОВОР СО СВЯЩЕННИКОМ'. На лавочке двое — Инок, или отец Иннокентий, и Энгри. Иноку сорок с небольшим, невысокий и юркий, рыжеватая бородка, торопливая речь. С лица почти не сходит насмешливая улыбка. Делая два дела сразу, левым глазом он просматривает серьезный толстый журнал.
ИНОК: Что такое ад? Адский огонь — это тот же божественный свет, но если в раю он действует изнутри человека, то в аду — извне. Почему это состояние так мучительно, не спрашивайте, я и сам не знаю. Знаю лишь, что это хуже всего, о чем мы только можем помыслить или вообразить.
ЭНГРИ: Добрый бог, ох какой добрый!..
ИНОК: Человек выбирает, грешить или не грешить. Бог не допускает насилия над его свободной волей. Этим самоубийство — сознательное, а не как результат душевной болезни — и плохо: оно приводит к необратимому разрыву человека не только с близкими людьми, которых он покидает на земле, но и с Богом. А отделение от Бога — это и есть ад. Просто на земле мы этого отделения не чувствуем: жизнь в земном теле, даже самая плохая, действует, как наркоз.
Подходит Эстер, внимательно слушает.
ИНОК: Но что вы, собственно, ко мне прицепились с этой религией? Поймите, в моих делах с суицидниками религия является исключительно моим делом, а не нашим с вами общим. Вы же не будете, к примеру, говорить о религии с водопроводчиком, пришедшим к вам? Вот и со мной не надо. Разве я вас призываю ходить в мой храм, креститься и причащаться? Речь совсем не об этом.
ЭСТЕР: Впервые в жизни аплодирую верующему стоя. Не думала, что религиозный человек может не навязывать другим свою веру, тем более священник. Это правда здорово, респект. Все верующие, кого я встречала, говорили, что за свои дела я точно огребу вечные муки после жизни, но вот ваша позиция дает мне шанс думать, что и среди православных есть вполне вменяемые люди. Теперь буду приводить вас в пример знакомым сатанистам.
ИНОК: А верующие редко бывают верующими. Отсюда и комплексы разные, в том числе стремление навязать свое невротическое состояние другим. Много сходного с суицидниками, кстати, — и в медицинском смысле, и в духовном. Настоящее православие совсем не похоже на эти юбки, платочки, бороды и прочие страшилки.
ЭСТЕР: Надеюсь, что так. Но опыт убеждает в обратном — как схожу на форум Кураева, так страшно становится, что завтра на улице за пентаграмму на шее по этой самой шее надают.
ЭНГРИ (бросив на Эстер злой взгляд): Дамочка влезла в нашу дискуссию с середины, ей бы послушать ваши живописания ада — восторгов и аплодисментов бы поубавилось. Ваш пример с водопроводчиком не канает: если водопроводчик примется чинить гаечным ключом, к примеру, компьютер… А ведь это примерно то, что вы делаете. Начинаете как бы издалека, а сводите все равно к вере. Поймите, ваш бог — садист. За ужасным наказанием следует еще белее ужасное — как мило! Вечные адские муки. И это называется справедливостью! Вы говорите: терпеть-терпеть… а сколько можно-то? У вас когда-нибудь ехал чердак?
ИНОК: Ехал-ехал, не беспокойтесь. Когда был примерно в вашем возрасте или чуть моложе. И даже еще посильнее ехал.
