Лейла. По ту сторону Босфора - Ревэй Тереза (книги онлайн полные версии txt) 📗

— Мы должны вооружиться, — добавил Гюркан, пристально глядя на друзей. — Англичане уверены в нашем поражении. Их премьер-министр назвал нас раковой болезнью [29], вы можете себе представить? Лучше умереть, чем терпеть такое унижение! В Париже жалкие политиканы готовят что-то гадкое, это же очевидно. Они сделают все, чтобы нас уничтожить. Но мы им не позволим, не так ли?

Он обвел взглядом товарищей, чтобы удостовериться в их одобрении. Только Селаль встретил слова друга прохладно.

— Все потихоньку становится на свои места. У нас есть поддержка студентов, военных, ремесленников. Есть даже сочувствующие среди богословов и женских ассоциаций.

— Женщины и улемы [30] — звучит многообещающе, — проворчал Селаль.

— Не стоит недооценивать женщин, — возразил Казим. — Они сыграли важнейшую роль в революции 1908 года.

— Ты боишься? Или что? — с вызовом спросил Гюркан.

Орхан обнял за плечо Селаля, сдерживая товарища, который чуть не накинулся на Гюркана. «Именно так начинаются революции, — подумал юноша, пока его друзья обменивались оскорблениями. — С всепоглощающего чувства несправедливости… С группы конспираторов, среди которых есть такие горячие головы, как Гюркан, и такие перепуганные насмерть, как Селаль. Именно они — настоящие герои, ибо предчувствуют, что приключение будет не только захватывающим, но жестоким и болезненным».

Если бы в этот вечер в маленьком кафе Эюпа, расположенном в тени могил большого кладбища, он мог оценить последствия своей позиции, то, возможно, юноша остановился бы. Но Орхану было девятнадцать, у него были твердые убеждения и абсолютная вера в свою судьбу.

— Я хочу встретиться с твоим дядей, — решительно заявил он Гюркану. И ощущение от сказанных слов у Орхана было такое, словно он прыгает с высокого утеса.

Его друг улыбнулся и быстро допил остывший чай. Затем поднялся и сделал рукой знак мужчине, который встал с кресла цирюльника.

Глава 10

В колонном зале французского посольства под сводом стеклянной крыши стоял гул: голоса, позвякивание шпор, звон бокалов. Не желая присоединяться к беседам, Луи Гардель держался в стороне, у двери в зимний сад. Многочисленные приемы и рауты задавали ритм жизни оккупантов. Представители стран союзников приглашали и принимали приглашения. В богатых домах квартала Пера устраивали бальные вечера. Любопытное общество, падкое на скандалы и сенсации, танцевало и сплетничало. Война была чересчур долгой, и сейчас никто не желал отказываться от праздников и веселья. Европа, больше не содрогавшаяся от взрывов, теперь дергалась в такт американского джаза, который звучал повсеместно и даже в кабаре Пера.

Луи узнал нескольких депутатов и далеко не нескольких журналистов. Хотя перемирие и давало свободу слова оппозиции предыдущего правительства, партии «Единство и прогресс», цензура союзников и нового правительства продолжала действовать. Турков все больше и больше беспокоил назойливый вопрос: быть или не быть националистом? Назревал раскол, которого англичане, казалось, не боялись, но который волновал высшее военное руководство Франции.

Внимание Луи привлекла светлая женская головка, волосы золотились в электрическом свете. У офицера перехватило дыхание. Он сделал несколько шагов, как магнитом притягиваемый дамой в красном платье, и удивился собственному разочарованию, когда понял, что обознался. Ну конечно! Что было делать Нине среди вышитых гобеленов французского дворца? Луи познакомился с русской всего несколько недель назад и теперь жил ожиданием новой встречи. Он никогда бы себе не признался, возможно, из гордости или из страха, но он попался в ловушку, он был полностью захвачен женщиной, о которой не знал абсолютно ничего. Холодный взгляд и пленительное тело — эта женщина сводила его с ума.

— Ситуация не улучшается. Вчера вечером снова было похищено оружие. Я начинаю подумывать о возможных сообщниках.

Застигнутый врасплох Луи сделал усилие, чтобы собраться с мыслями и ответить Джеймсу Стратмору, сотруднику британской военной разведки. Гардель его недолюбливал, потому что никак не удавалось раскрыть истинные намерения этого бледного рыжеволосого мужчины. «Все британцы — мошенники по натуре, а их империалистическая политика абсолютно невразумительна», — раздраженно думал Луи.

— О каком соучастии вы говорите, полковник?

— О подозрительных элементах в рядах ваших войск, — прямо ответил Стратмор. — За охрану оружейных складов отвечают французы. Не понимаю такой халатности.

— Никто из наших людей не опустится до такого бесчестья! Ваши оскорбительные подозрения останутся при мне и не выйдут из этих стен, дабы не добавлять разногласий между нашими странами.

Луи метал молнии. Вот уже два месяца британский генерал Милн контролировал размещение в Турции личного состава войск Антанты, причем последние находились в подчинении Франше д’Эспере. Эта абсурдная организация порождала бесконечные конфликты между союзниками. И министр недвусмысленно заявил — Франция не может допустить, чтобы Восточное Средиземноморье превратилось в английское озеро.

Полковник поднял руку в примирительном жесте.

— Полно вам, дорогой друг, я не хотел вас задеть, но, признайте, турки явно бросают нам вызов. Они сопротивляются. Сначала отказались сдать немецкие и австрийские войска, окопавшиеся на азиатском берегу, теперь, когда мы выявили два десятка людей, виновных в плохом обращении с британскими заключенными, они снова отказываются действовать.

Луи подхватил с подноса, который нес метрдотель, бокал шампанского.

— Вы неправильно поняли характер турок и их устремления.

— А вы правильно поняли? — с иронией спросил англичанин.

— Отказ от выдачи боевых товарищей — это скорее благородство, вы не находите? Что касается выдачи соотечественников, то это было бы нарушением их прав, а заодно и государственного суверенитета, признанного перемирием. И главное, переговоры в Мудросе вели именно вы. Почему же вы хотите, чтобы турки были дружелюбными, если постоянно их оскорбляете?

— Не понимаю, к чему вы клоните, — раздраженно процедил Стратмор.

— Все ваши переводчики — греки. Их предубеждения, да что там — очевидная нелюбовь к туркам, не могут не оказывать на вас влияние. И это обидно и оскорбительно для любого. И вы удивляетесь, отчего вас ненавидят?

— Гардель, вы сегодня какой-то возбужденный. Такое впечатление, что вы перешли на их сторону. Должен ли я вам напомнить, что турки — наши враги, а мы победители? Меня удивляет ваша снисходительность по отношению к ним. Согласно многим рапортам, то, как они обращаются с христианским меньшинством, оставляет желать лучшего… Перемирие — это не мир, и вам это известно. Что касается меня, то после Эль-Кута и Дарданелл [31] — горький осадок.

Луи не сомневался в этом. Война на Дарданеллах закончилась кровавым поражением. Настоящей резней. Что касается осады Кут-эль-Амара, о ней говорили, как о самом жестоком военном унижении Британии. С тех пор англичане обвиняли турок в негуманном обращении с военнопленными, приведшем к гибели тысяч индийских и британских солдат.

Насупившись, Стратмор в упор смотрел на Луи в ожидании реакции. Узкое лицо полковника, казалось, заострилось еще больше. Но Гардель оставался абсолютно невозмутимым. Ему вспомнился взгляд Лейлы-ханым, умный, немного презрительный. И еще взгляд Селим-бея, когда они сидели за столиком ресторана в отеле «Токатлиан». Они обсуждали поэзию, бордонские виноградники, каллиграфию, фонтаны и сады, говорили обо всем, что дарит жизнь, а не смерть. Не забыли они тогда и Ахмета, который пытался сбить рогаткой картонный военный корабль…

Гнев мстительного англичанина не находил отклика в душе Луи. И дело было даже не в том, что он вспомнил хозяев дома, дело было в удивительной душе этого города. Константинополь наполнял Гарделя эмоциями, тоска француза отдавалась эхом в узких улочках древней столицы. Луи восхищало спокойное достоинство стамбульских мусульман. Очаровывал шорох черных вуалей женщин. Завораживал непрерывный танец кораблей в Золотом Роге. Коварные течения Босфора, которые, словно дикого зверя, приручали местные моряки… Призрачные существа, живущие в руинах, аромат пряностей, неизменная вежливость турок, крик чаек, мозаика заброшенных византийских куполов, успокаивающий своей регулярностью призыв к молитве, постукивание фишек по доске для нардов… Вот тонкая рука девушки одергивает алые занавески и в перламутрово-золотую комнату вливается свет, а он на диване с трубкой из слоновой кости курит опиум. Он с широко открытыми глазами изучает мозаичный узор на потолке. Все его страхи и колебания рассыпались одно за другим, а на их месте распускались чистые прозрачные яркие мысли. Город дарил ему волшебство созерцания чудес собственной души.