В августе 41-го. Когда горела броня - Кошкин Иван Всеволодович (серия книг txt) 📗
Теперь Холмов стоял в трясущемся вагоне и, волнуясь, протирал очки в круглой стальной оправе. Наконец, он аккуратно надел их и громко произнес:
— Прошу внимания!
На доцента уставились сорок пар ожидающих глаз. Бойцы, уставшие от своих страхов, от тягостного ожидания и мрачных разговоров, обрадовались возможности сменить тему. Волков поймал себя на мысли, что ему самому интересно услышать, что же хочет сказать историк. Холмов, слегка ошарашенный всеобщим вниманием, тем не менее, не смутился и, глубоко вздохнув, начал:
— Вот вы говорите — все плохо. Согласен, хорошего мало. Захвачены Белоруссия, Прибалтика, бои идут на Украине. Кто-то, как мне показалось, даже сказал, что хуже не бывало.
— Ну, я это сказал, — поднял руку Шумов. — А что, не так разве?
— Не так, — с неожиданной жесткостью ответил доцент. — Бывало много хуже. Была захвачена Москва, Новгород, большая часть русских городов. Была измена среди бояр и воинов, народ не знал за кем идти, каждый стоял сам за себя. Ополчение распалось из-за измены. Его вождь был предательски убит. Казалось, что Русь погибла и никогда не поднимется.
— А это когда было? — спросил кто-то из бойцов.
— Триста тридцать лет назад, — Холмов поправил очки. — После смерти царя Ивана Васильевича Четвертого Грозного…
Поезд шел через необъятную равнину, низкие холмы и неглубокие впадины делали ее похожей на застывший океан. В товарном вагоне второй взвод слушал рассказ о том, как три века назад русские люди впервые ощутили себя народом и приняли на свои плечи ответственность за судьбу своей земли.
— А черемисы — это кто? — спросил Шумов.
— Марийцы, — ответил доцент.
— И они тоже пошли?
— Все народы Поволжья выслали свои отряды в ополчение Минина и Пожарского, — он вдруг поперхнулся и закашлялся.
Шумов подал кружку с водой, и Холмов выпил ее несколькими большими глотками. Волков украдкой посмотрел на часы — историк говорил полтора часа.
— Вопросы к докладчику будут? — спросил лейтенант.
Вопросы посыпались один за другим. Спрашивали, зачем, скинув поляков, посадили себе на шею царя, а раз уж посадили, то почему не героя Пожарского, а мальчишку Михаила, почему не пошли отбивать Новгород, а повели переговоры со шведами. Холмов с готовностью отвечал. Выступать перед рабочими и служащими было непривычно, они не имели ни малейшего представления о той далекой эпохе, наивно перенося собственные взгляды и суждения на события трехсотлетней давности. В беседе прошел еще час, постепенно темнело, и Волков прервал обсуждение. В последующие сутки историк, переходя из вагона в вагон, повторил свое выступление перед остальными взводами. Нельзя сказать, чтобы это сразу подняло боевой дух роты на недосягаемую высоту, но, по крайней мере, на некоторое время отвлекло людей от мрачных мыслей. Комроты даже хотел выдвинуть доцента на должность политрука роты, но оказалось, что Холмов беспартийный, а из комсомола вышел по возрасту.
Тем временем эшелон приближался к фронту. Все чаще попадались следы бомбежек — воронки, сброшенные с путей разбитые и сгоревшие вагоны. Настроение в вагонах снова упало. Шел десятый день пути, к вечеру поезд должен был прибыть на конечную станцию, откуда маршевые батальоны разойдутся, чтобы пополнить выбитые в боях части. По обе стороны от железной дороги тянулись убранные поля. Волков, пребывая в меланхолическом настроении, вяло переругивался с Архиповым, который зашел по крышам проведать друга. Как бы между прочим особист рассказал, что во втором батальоне был случай дезертирства, однако вовремя пресеченный. Дезертиров сдали на станции в комендатуру, и судьба их обещала быть незавидной. Архипов говорил достаточно громко, так что слышал весь вагон — он тоже проводил свою политработу. Внезапно поезд резко дернулся и, проскрежетав несколько метров, встал. На полу образовалась куча мала из тех, кто не удержался на ногах.
— Что за… — Волков высунулся в дверь и резко отпрянул.
Мимо вагона по земле пронеслась, сопровождаемая ревом мотора, черная тень, и почти сразу ударил взрыв. От стенки хлестнуло щепками, кто-то прерывисто застонал.
— Воздух! — крикнул лейтенант. — Разобрать оружие и покинуть вагоны!
Мимо него сунулся к двери здоровенный боец.
— Куда? Где винтовка? — Волков толкнул красноармейца обратно. — Винтовки не оставляем!
Люди выскакивали из вагонов и разбегались от эшелона в разные стороны. Комроты и особист выпрыгнули последними. Скатившись с насыпи, лейтенант осмотрелся. Эшелон атаковали четыре немецких истребителя. С первого захода они повредили паровоз, который сейчас стоял, окутанный паром, и подожгли два вагона. Теперь длинные худые самолеты снова атаковали поезд сбрасывая небольшие бомбы.
— Я в штабной вагон, — крикнул Архипов и побежал вдоль путей.
— Давай! — ответил Волков и посмотрел в поле.
От того, что он там увидел, лейтенанта затрясло. Красноармейцы бегали по стерне, как зайцы, а пара немецких истребителей ходила над самой землей, поливая людей огнем из пулеметов и пушек. На глазах комвзвода бойца приподняло снарядом и в облаке кровавых брызг отбросило на несколько метров. Люди забыли все, чему их учили все это время, и вместо того, чтобы вести огонь по самолетам, превратились в мишени. Волков вытащил из кобуры наган и бросился в поле.
— Прекратить панику! — Он несколько раз выстрелил в воздух, но и слова, и выстрелы заглушил рев истребителей.
Лейтенант сбил с ног какого-то невысокого красноармейца и, глядя в полные животного ужаса глаза, проорал:
— На спину и стреляй! Слышишь?
Человек часто закивал и, подтянув к груди винтовку, трясущимися руками передернул затвор.
— Давай, молодец! — ободряюще кивнул лейтенант и побежал дальше.
Большинство красноармейцев уже догадались лечь и теперь старались вжаться в ровное поле, кто-то даже принялся лихорадочно ковырять землю саперной лопаткой. О том, чтобы стрелять по самолетам, никто не думал. Немцы снова атаковали пули поднимали фонтанчики земли, находя новые и новые жертвы.
— Ррооотааа! — надсаживаясь, закричал Волков. — По самолееетам! Огонь!
От злости на глаза навернулись слезы. Он полтора месяца готовил красноармейцев к войне, и первый же налет превратил их в испуганное стадо. От мысли о том, что завтра, быть может, ему придется идти в бой с этими людьми, ротному стало страшно. Внезапно слева от него ударил винтовочный залп. Знакомый голос командовал:
— Заряжай! Целься! ОГОНЬ!
Взвод Берестова выстрелил снова. Они били вслед самолетам и вряд ли могли повредить их или напугать пилотов, но уже то, что они отстреливались, было замечательно. Белогвардеец, подавая пример остальным, стрелял не лежа на спине, а с колена.
— Второй взво-о-д! Хватит землю ковырять, по самолетам, беглый огонь!
Медведеву тоже удалось организовать своих людей, и теперь они выпускали пулю за пулей в атакующие самолеты. На глазах у лейтенанта Холмов, стоя на колене, с несвойственной ему обычно собранностью перезаряжал винтовку, целился и бил в небо. Даже третий взвод, командира которого назначили перед самым отъездом, похоже, начал приходить в чувство. Немцев сопротивление, похоже, нимало не заботило. Они уже сбросили все бомбы и теперь развлекались стрельбой по живым мишеням. Зенитных пулеметов в полку не было, даже обычных, ручных хватило едва по одному на взвод — доукомплектовать оружием их должны были уже на фронте. Справа ударила очередь Дегтярева, еще одна. Пулеметчик второго взвода, студент механического факультета Зверев открыл огонь по самолетам. Второго номера рядом с ним не было, поэтому Зверев стрелял стоя, придерживая пулемет за сошки Медведев подскочил к своему бойцу, что-то сказал. Зверев кивнул, и старшина, нагнувшись, пристроил ствол пулемета себе на загривок, крепко сжав сошки обеими руками. Истребители выходили в очередную атаку, и пулеметчик развернул импровизированный «станок» им навстречу. Первый самолет шел прямо на старшину. «Почему он не стреляет, — лихорадочно думал лейтенант. — Заело?»
