Мерзость - Симмонс Дэн (читать книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗

Канцлер казначейства. Теперь я оценил изящество шифра, который придумали Реджи и Дикон, когда говорили о «нашем общем друге, который теперь любит выписывать чеки» или «нашем общем друге, который предпочитает золото». Последняя фраза, как я узнал из газет и разговоров с другими пассажирами во время долгого плавания из Индии в Англию, относилась к решению канцлера казначейства в правительстве Болдуина вернуть британскую экономику к золотому стандарту.

Это произошло в мае, когда мы с друзьями штурмовали Эверест, и я не знаю, дошли ли до Дикона и Реджи слухи о возвращении золотого стандарта, или они просто знали о том, что этот человек отдает предпочтение экономике, основой которой служит золото. Во время морского путешествия в Англию я прочел все, что только мог, о возвращении золотого стандарта — а также о поднявшемся шуме и о неодобрении многими экономистами и этого шага, и самого канцлера казначейства.

Секретарь вышел, оставив нас вдвоем. В противоположном конце просторной комнаты с довольно потертым ковром, большим письменным столом и креслом — в данный момент пустым — спиной ко мне стоял очень полный человек. Он стоял молча, смотрел в закопченное окно и курил сигару; ноги у него были расставлены, почти как у боксера в стойке, пухлые руки сцеплены за спиной.

Примерно через минуту после того, как секретарь — или адъютант, или как он там еще называется — представил меня, хозяин кабинета повернулся, смерил меня взглядом с головы до ног, слегка нахмурился, вероятно, из-за моего шерстяного костюма, и сказал:

— Перри, правильно?

— Да, сэр.

— Хорошо, что вы пришли, мистер Перри. — Он указал мне на неудобный, судя по виду, стул, а сам уселся в большое мягкое кресло за письменным столом.

Я слышал имя Уинстона Черчилля, когда жил в Лондоне перед началом экспедиции, но, кажется, не видел его фотографии. Я смутно припоминал, что о нем много писали в прессе в 1924 году, когда он вернулся в консервативную партию после того, как несколькими годами раньше перешел на сторону либералов. Как-то раз мы разбирали снаряжения в номере лондонского отеля, и Дикон смеялся над редакционной статьей в «Таймс» и цитировал Черчилля нам с Жан-Клодом (тогда юмор до меня не дошел): «Переметнуться может каждый, но для того, чтобы переметнуться назад, требуется особое искусство».

Очевидно, тактика сработала: теперь Черчилль — избранный член парламента от Эппинга и занимает высокий пост в консервативном правительстве Болдуина. Единственное, что я знал о должности канцлера казначейства, — это то, что она давала Черчиллю право называться «достопочтенным», а также бесплатно пользоваться квартирой в доме № 11 по Даунинг-стрит, вероятно, по соседству с резиденцией премьер-министра.

— Вы американец, мистер Перри?

Это вопрос или утверждение?

— Да, сэр, — ответил я.

Признаюсь, что если этот человек действительно был главой разведки, отправившим на смерть лорда Персиваля Бромли — и по всей вероятности, также бывшего капитана Ричарда Дэвиса Дикона и леди Кэтрин Кристину Реджину Бромли-Монфор, — то он никак не походил на шпиона. Он напоминал мне большого ребенка в костюме в тонкую полоску и с сигарой во рту.

— Вы, американцы, ставите меня — и правительство Ее Величества — в крайне неудобное положение, — прогудел он с противоположного края широкого стола. Потом открыл коробку сигар и подтолкнул ее ко мне. — Сигару, мистер Перри? Или сигарету?

— Нет, спасибо, сэр. — Я понятия не имел, что он имел в виду, когда говорил о «неудобном положении». Вне всякого сомнения, это не могло иметь отношения к предстоящей передаче конверта с семью проклятыми фотографиями и негативами, который я сунул в карман своего слишком широкого пиджака. Больше всего на свете мне хотелось покончить с делом и убраться из этого кабинета — и из Лондона.

— Речь идет о военном долге, — сказал этот Черчилль. — Великобритания задолжала вам, янки, невероятную сумму в четыре миллиарда девятьсот тридцать три миллиона семьсот одну тысячу и шестьсот сорок два фунта. Одни ежегодные выплаты превышают тридцать пять миллионов фунтов. И ваш президент, государственный секретарь и министр финансов настаивают на своевременной выплате. Я спрашиваю вас, мистер Перри, как это возможно, пока французы не вернут правительству Его Величества их военный долг? Господь свидетель, Франция получает свою долю репараций и часть немецких доходов от продажи стали из Рурской долины, но платить французы не торопятся — как арендатор, который тратит ежемесячный доход на лотерею вместо того, чтобы платить землевладельцу.

Я неопределенно кивнул. За те несколько недель, что я провел в Индии, и за время морского путешествия с горлом у меня стало лучше, и я уже не квакал, как лягушка, а нормально говорил, хотя голос оставался еще хриплым, но в данном случае я просто не знал, что сказать. Фотографии словно хотели прожечь дыру в моей груди, и я чувствовал, что если этот толстый коротышка не заткнется и не перестанет пускать облака сигарного дыма в мою сторону, я брошусь на этого странного сукиного сына через широкий письменный стол, и пусть англо-американские отношения катятся ко всем чертям.

— Но это не ваша вина, не ваша вина, — произнес канцлер казначейства Черчилль. — Вы принесли?

— Вы имеете в виду фотографии и негативы от лорда Персиваля, сэр? — спросил я, вероятно, нарушив не менее пятидесяти заповедей шпиона.

— Да, да. — Он погасил сигару и скрестил на груди пухлые пальцы.

Я извлек из кармана конверт и положил на стол — настолько далеко, насколько это было возможно, не вставая со стула. К моему величайшему удивлению, Черчилль даже не взглянул на конверт — пухлые руки просто смахнули его со стола и сунули в красный портфель, стоящий у его ног.

— Хорошо, — сказал он.

Я воспринял это как разрешение уйти и встал.

— Сегодня пятница, — произнес Черчилль, продолжая сидеть. Он даже не поднялся, чтобы на прощание пожать мне руку. И я знал, какой сегодня день, черт возьми, — договаривался с его лизоблюдами о встрече именно на этот день.

— Думаю, нам нужно обсудить обстоятельства, касающиеся получения этих предметов, — сказал Черчилль. — Что у вас на завтра?

На завтра? Что, черт возьми, это должно означать? Я никогда не чувствовал себя таким одиноким и ненужным, как в эти несколько дней в Лондоне, без Дикона и Жан-Клода. Эти англичане так странно разговаривают — загадками.

Вероятно, Черчилль заметил мой растерянный взгляд.

— Я имею в виду ужин.

— Нет, сэр. — Сердце у меня упало. Я совсем не хотел общаться с этим… просто человеком… которого винил в смерти своих лучших друзей, а также кузена моего друга.

— В таком случае будем планировать ваш приезд в Чартвелл на послеобеденное время, — сказал он, как будто я уже согласился. — Клемми в эти выходные отсутствует, но на ужин приедут несколько интересных гостей, и разумеется, дети тоже будут. Поужинаете, мистер Перри, переночуете, и мы подробно поговорим, когда нам никто не будет мешать. У нас принято одеваться к ужину, — продолжал канцлер казначейства. Я где-то читал, что ему около пятидесяти, но выглядел он гораздо моложе — коротышка с розовыми и пухлыми, как у ребенка, щеками и неуемной энергией. — Вы, случайно, не захватили в Лондон белый галстук-бабочку, фрак и все такое?

— Нет, сэр. — Мне уже до смерти надоело называть этого ничтожного Черчилля «сэром». — Только тот костюм, который на мне.

Черчилль глубокомысленно кивнул и нажал на кнопку какого-то устройства у себя на столе. В кабинете, как по волшебству, появился уже знакомый мне секретарь.

— Полковник Тейлор, — сказал Черчилль, — пожалуйста, проводите этого парня к моему портному на Сэвил-роу и закажите приличный вечерний костюм, а также летний и один или два осенних, а еще пижаму, несколько рубашек с галстуками… Все должно быть готово к завтрашнему полудню. И скажите ему, что счет будет оплачен Казначейством Его Величества.

Я не знал, что и подумать, не говоря уже о том, что сказать — хотя мне очень хотелось выпалить: «Не нужны мне белый галстук-бабочка, фрак и вся ваша благотворительность», — и поэтому просто кивнул Черчиллю, который закурил новую сигару и углубился в бумаги, даже не дожидаясь моего ухода.