Щегол - Тартт Донна (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью TXT) 📗
– Знала, что ты поймешь.
– Ну, наверное, и тебе это советовали, потому что мне точно советовали…
– Что? – Чем же так пленяла эта печальная улыбка? Как же разрушить эти чары? – Ксанакс? Бета-блокаторы? Гипноз?
– Весь список.
– Ну, были бы это панические атаки, оно, может быть, и сработало бы. Но это не атаки. Угрызения совести. Горе. Ревность – хуже этого ничего нет. То есть, ну вот эта девчонка, Бета – правда, дурацкое ведь имя, Бета? Играла она, ну вот честно – посредственно. Я злобствовать не хочу, но когда мы с ней вместе учились, она плелась в самом хвосте всей секции, а теперь играет в Кливлендском филармоническом, и мне – стыдно сказать – так от этого тошно. Но от этого таблеток пока не придумали, верно ведь?
– Эээ… – Придумали вообще-то, и на бульваре Адама Клейтона Пауэлла у Джерома отбоя от покупателей не было.
– От акустики… от публики… что-то внутри щелкает – возвращаюсь домой и всех ненавижу, начинаю сама с собой разговаривать, спорить разными голосами, по нескольку дней успокоиться не могу. И – да, я тебе уже говорила, оказалось, преподавание – это не мое. – Благодаря деньгам тетки Маргарет и Велти Пиппе можно было не работать (благодаря им же не работал и Эверетт – я выяснил, что, хоть это его “музыкальное библиотекарство” и выставляли таким, якобы необычным карьерным выбором, на деле же он был скорее практикантом без зарплаты, а по счетам-то платила Пиппа). – А подростки? Даже и говорить не буду о том, какая это пытка – смотреть, как они поступают в консерватории, а на лето едут в Мехико, чтоб играть там в симфонических оркестрах. А у тех, кто помладше, ветер в голове. Я злюсь на них за то, что они такие дети. По мне, так они слишком легко ко всему относятся, не ценят то, что имеют.
– Слушай, ну преподавание – работенка хреновая. Я б тоже не стал этим заниматься.
– Да, но… – глотнув вина, – если играть я не могу, что мне еще делать-то? Потому что, понимаешь – с Эвереттом я вроде как постоянно кручусь возле музыки, и я в школу по-прежнему хожу, слушаю там разные курсы, но вот честно, не так уж я и люблю Лондон, он мрачный, он дождливый, и друзей у меня там всего ничего, а по ночам в квартире я иногда слышу, как кто-то плачет, какие-то жуткие всхлипывания за стеной, и я – нуты вот понял, какое дело тебе по душе, и я так этому рада, потому что я вот иногда совсем не понимаю, чем я по жизни вообще занимаюсь.
– Я… – Я отчаянно подыскивал верные слова. – Возвращайся домой.
– Домой? Сюда то есть?
– Ну да.
– А как же Эверетт?
Тут мне нечего было сказать.
Она неодобрительно глянула на меня:
– Тебе он не нравится, ведь правда?
– Мммм… – А что толку врать-то? – Не нравится.
– Ну, понравился бы, если б вы с ним поближе познакомились. Он хороший. Очень сдержанный, невозмутимый – очень надежный.
И на это мне было ответить нечего – про меня такого сказать было нельзя.
– И про Лондон… Ну, то есть я раздумывала, не вернуться ли мне в Нью-Йорк…
– Правда?
– Еще бы! Я скучаю по Хоби. Очень скучаю. Он шутит, что на те деньги, которые мы с ним тратим на оплату телефонных счетов, он мог бы мне тут снять квартиру – но он, конечно, еще живет прошлым, когда международные переговоры с Лондоном стоили, что ли, долларов пять в минуту. Чуть ли не в каждом нашем разговоре он уговаривает меня вернуться… Впрочем, ты знаешь Хоби, напрямую он никогда ничего не скажет, но, знаешь, постоянно так намекает, мол, вот появляются новые рабочие места, есть какие-то должности в Колумбийском университете, все такое…
– Правда?
– Ну, до меня и самой не всегда доходит, что я теперь так далеко живу. И на занятия, и на концерты меня всегда водил Велти, но это Хоби – Хоби всегда был дома, понимаешь, это он поднимался, кормил меня после школы, помогал мне сажать бархатцы для проекта по биологии. Даже сейчас – например, я сильно простудилась, или не помню, как готовить артишоки, или не могу оттереть свечной воск со скатерти – и кому я звоню? Хоби. Но, – мне почудилось или от вина она немножко разгорячилась? – хочешь правду? Знаешь, почему я так редко приезжаю? В Лондоне, – неужели расплачется? – я это никому не говорила, но в Лондоне я хотя бы не думаю об этом каждую минуту. “А вот тут я накануне шла домой”. “А вот тут мы с Велти и Хоби в предпоследний раз ужинали”. Там я хоть не думаю все время: здесь налево повернуть? Здесь – направо? Тут у меня вся судьба зависит от того, сяду ли я на шестерку или на линию F. Ужасные предчувствия. Все словно зацементировалось. Я возвращаюсь – и мне снова тринадцать, и это я не в хорошем смысле слова. В тот день все в буквальном смысле – остановилось. Я даже расти перестала. Знаешь, да? После того случая я ни капли не выросла, ни на сантиметрик.
– У тебя идеальный рост.
– Вообще, такое часто случается, – продолжила она, никак не отреагировав на этот неуклюжий комплимент. – “После травмы или увечья дети частенько перестают расти”. – Она, сама того не осознавая, вдруг то и дело стала сбиваться на тон доктора Каменцинда – сам я с доктором Каменциндом ни разу не встречался, но чувствовал, когда она “включала” доктора Каменцинда, словно механизм нейтральности, отчуждения. – “Все ресурсы брошены на другие цели. Система роста отключается”. Со мной в школе училась девочка, принцесса из Саудовской Аравии, ее похитили, когда ей двенадцать было. Похитителей потом казнили. Но я с ней познакомилась, когда ей было девятнадцать, славная девушка, только крошечная, метр пятьдесят от силы, похищение ее так травмировало, что она с того дня ни на миллиметр не подросла.
– Ничего себе. Это та “девочка из подземелья”? Она с тобой училась?
– Монт-Хефели – место чудное. Там были девочки, которые под обстрелом бежали из президентских дворцов, а были девочки, которые туда попали, потому что их родители хотели, чтоб они похудели или приняли участие в зимних Олимпийских играх.
Она позволила мне взять ее за руку, ничего не сказала – сидела, укутавшись, пальто не стала сдавать. Длинные рукава – даже летом, на шее вечно намотано с пяток шарфов, она упрятана под оболочку, словно окуклившееся насекомое, в защитном слое – девочка, которую поломали, а потом сшили, скрепили заново. Как же я этого раньше не замечал? Неудивительно, что фильм ее расстроил: Гленн Гульд круглый год ежится в тяжелых пальто, растут батареи пузырьков с таблетками, брошена сцена, и каждый год снег все выше и выше.
– Потому что… да, я помню, ты тоже про это говорил, я знаю, тебя это не меньше моего мучает. Но я все прокручиваю и прокручиваю это в голове. – Официантка незаметно подлила ей вина, до самых краев, хотя Пиппа и не просила и даже, похоже, не заметила: милая официантка, подумал я, благослови тебя бог, я тебе столько чаевых оставлю – глаза на лоб полезут. – Если б только я записалась на прослушивание во вторник или в четверг. Если б только я согласилась сходить с Велти в музей, когда он хотел… он сто лет пытался затащить меня на эту выставку, так хотел, чтоб я ее увидела, пока она не закончилась. Ноу меня всегда находились дела поважнее. Важнее ведь было пойти в кино с подружкой Ли Энн или куда там еще. После того случая подружки, кстати, и след простыл – я ее в последний раз и видела тогда, на том дурацком пиксаровском мультике. И столько ведь было крошечных знаков, которые я или проигнорировала, или просто не распознала – ну, например, Велти просто из кожи вон лез, чтоб мы туда раньше пошли, раз десять, наверное, спрашивал, такое ощущение, будто он сам что-то чувствовал, будто случится что-то плохое, это все я виновата, что мы туда пошли именно в этот день…
– Тебя хоть из школы не исключили.
– А тебя исключили?
– Отстранили от занятий. Тоже невесело.
– Странно так думать: а что, если б этого не случилось? Если бы нас там в тот день не было. Мы бы, наверное, и не познакомились. Как по-твоему, ты чем бы сейчас занимался?
– Не знаю, – ответил я, слегка вздрогнув. – Даже представить не могу.
