Последний секрет - Вербер Бернар (читаем книги .TXT) 📗
Бертран Мулино и другие коллеги с работы показали принесенные подарки и гостинцы: цветы, шоколад, апельсины, книги. Никто толком не понял, что на самом деле означает этот «синдром внутреннего замыкания». Они воображали, что это травма, после которой наступит выздоровление, как бывает обычно.
Жан-Луи Мартен старался повыразительнее смотреть зрячим глазом. Ему очень хотелось их ободрить, передать радость от встречи с ними.
Лицо у меня, наверное, как посмертная маска… Попав сюда, я ни разу не смотрел в зеркало. Подозреваю, я бледный, синюшный, осунувшийся. Урод, чего там. Улыбнуться, и то не могу.
Изабелль перепутала его уши и зашептала в то, которое не слышало:
– Я так рада, что ты… – поколебавшись, она договорила: – …что ты живой.
Доктор Финчер предупредил вас, что я слышу левым ухом, но оно левое для меня, а для вас правое…
На счастье, рабочее ухо стало гораздо более чутким, и, даже когда шептали в другое, он улавливал звуки.
Бертран зачастил в то же самое ухо:
– Все мы ужасно рады, что ты выпутался, в банке ожидают твоего возвращения. Лично я жду не дождусь новой партии в шахматы, так что скорее выздоравливай. Отдохни хорошенько, не ловчи, не пытайся выписаться раньше времени.
Ничего не выйдет, как ни старайся.
Бертран, не уверенный, что понят, изобразил жестом ход шахматной фигурой и дружески похлопал друга по плечу.
Жан-Луи Мартен немного успокоился. Его заботило одно – чтобы его не забыли.
Друзья, выходит, я для вас еще существую. Для меня крайне важно это знать.
– Знаю, ты поправишься, – произнесла Изабелль для его мертвого уха.
– Да, папа, поскорее возвращайся домой, – хором попросили три дочери над тем же самым ухом.
– Думаю, ты попал к лучшим неврологам Европы, – сказал Бертран. – Тот, который нас впустил, – в очках, с высоким лбом, – видать, специалист что надо.
Доктор Финчер уже вернулся и дал понять посетителям, что больному вредно переутомляться и что на сегодня довольно. Он предложил им вернуться на следующий день и пообещал, что водное такси заберет их в 11 часов.
Нет, пусть побудут еще. Мне необходимо их присутствие.
– В общем, скорее поправляйся, – сказал на прощанье Бертран.
Финчер подмигнул больному, глядя в его зрячий глаз.
– У вас хорошая семья. Браво, месье Мартен.
«Запертый человек» медленно опустил веко в знак согласия и благодарности.
– Ваше ухо и ваш глаз – это плацдармы, с которых я начну завоевывать всю вашу нервную территорию. Это возможно.
В тоне доктора Финчера звучала небывалая уверенность.
– Все зависит от вас. Вы – исследователь. Вы распахиваете неведомые земли – собственный мозг. Это Эльдорадо третьего тысячелетия. После завоевания космического пространства человеку остается взяться за свой мозг, самую сложную структуру во всей вселенной. Мы, ученые, наблюдаем его снаружи, а вы займетесь экспериментами изнутри.
Жан-Луи Мартену очень хотелось в это верить. Хотелось быть исследователем, находящимся на острие людского познания. Хотелось стать героем современности.
– Вы можете добиться успеха при наличии мотивации. Мотивация – ключ ко всем поступкам. Я постоянно проверяю это на пациентах, а также на лабораторных мышах, поэтому могу вас заверить: захотеть – значит суметь.
Капитан Умберто снимает чехол с инфракрасного передатчика с крылышками-антеннами, и «Харон» входит в узкий канал, ведущий к пристани, примостившейся под крепостью, у основания скалы. Там они причаливают к деревянному настилу.
– Буду ждать вас здесь.
На прощанье он берет руку Лукреции, гладит ее и целует, а потом кладет на ладонь какой-то легкий предмет.
Оказывается, это сигаретная пачка.
– Я бросила курить, – говорит она.
– Берите, это будет ваш волшебный ключик.
Лукреция пожимает плечами и прячет пачку. Она с облегчением ступает на твердую землю. Ее вестибулярный аппарат еще не отошел от штормового шока, в ногах дрожь.
Исидор помогает ей выпрямиться.
– Дышите глубже.
Умберто открывает тяжелую железную дверь и пропускает их внутрь здания, потом с лязгом задвигает наружный засов. Им трудно совладать с внутренней дрожью: психиатрическая больница вызывает у обоих страх.
«Я не сумасшедшая», – думает Лукреция.
«Я не сумасшедший», – думает Исидор.
Два поворота дверного запора. «Вдруг придется доказывать, что я не безумец?» – в страхе думает Исидор.
Журналисты поднимают глаза. В скалу вделаны и закреплены раствором грубые камни-ступеньки. Она начинают карабкаться вверх.
Подъем дается нелегко.
Наверху им преграждает путь дородный человек с узкой короткой бородкой, в грубом шерстяном свитере, похожий на школьного учителя.
– Что вам здесь надо? – спрашивает он, подбоченившись.
– Мы журналисты, – объясняет Лукреция.
Поколебавшись, человек отвечает:
– Я доктор Робер.
Он ведет их к крутой лестнице, по которой они поднимаются на открытую площадку.
– Я могу устроить вам небольшую экскурсию, только прошу соблюдать осторожность и тишину и не мешать больным.
Вот они и в сердце больницы, на лужайке, среди гуляющих и беседующих людей в городской одежде. До них доносятся обрывки разговора:
– Я – параноик? Нет, так не пойдет, обо мне распускают лживые слухи…
Некоторые читают газеты или играют в шахматы. На площадке играют в футбол, раздается стук волана о бадминтонные ракетки.
– Знаю, с непривычки все это может показаться странным. Финчер запретил больным разгуливать в пижамах, санитарам и врачам пришлось снять синие халаты. Так он засыпал ров между персоналом и пациентами.
– Разве это не напрягает? – удивляется Исидор.
– Сначала у меня самого была путаница в голове. Что ж, это обостряет внимание. Доктор Финчер перевелся к нам из парижской клиники «Отель-Дье». Он работал с доктором Анри Гривуа, внедрившим во Франции методы канадской психиатрии.
Доктор Робер ведет их к корпусу с надписью «Сальвадор Дали» над дверью.
Стены внутри не побелены, как принято в больницах, а расписаны от пола до потолка красочными фресками.
– Финчер пытался внушить каждому больному, что изъян можно преобразовать в достоинство. Он хотел, чтобы они, смирившись со своей мнимой слабостью, превратили ее в плюс для себя. Все помещения здесь – дань памяти художника, добившегося успеха именно своей непохожестью на всех остальных.
Палата «Сальвадор Дали» встречает их не произведениями на мотивы художника, а тщательными репродукциями самых известных его полотен.
Доктор Робер ведет журналистов в другой корпус.
– Это для параноиков: Мориц Корнелис Эшер.
Стены расписаны невероятными геометрическими фигурами.
– Прямо музей, а не больница. Потрясающая настенная живопись. Кто все это нарисовал?
– Чтобы добиться такого соответствия оригиналу, мы пригласили маньяка из корпуса «Ван Гог». Уверяю вас, вы не найдете никаких расхождений. Совсем как Ван Гог, искавший совершенный желтый цвет и нарисовавший тысячи подсолнухов с разными оттенками желтизны, чтобы достигнуть желаемого эффекта, здешние больные способны долго искать правильный цвет. Они упертые перфекционисты.
Экскурсия продолжается.
– Это для шизофреников: фламандский живописец Иероним Босх. Шизофреники очень чуткие. Они улавливают все волны, все вибрации, это доставляет им страдания, и это же делает их гениальными.
Они возвращаются во двор и идут среди пациентов, слыша от большинства из них вежливые приветствия. Некоторые громко беседуют с воображаемыми собеседниками.
– Ведь что беспокоит? – принимается объяснять доктор Робер. – Нас занимает одно и то же, отличен только размах интереса. Взгляните сюда: у него фобия волн, испускаемых мобильными телефонами, поэтому он не снимает мотоциклетный шлем. Скажите, разве не всех нас тревожит их потенциальный вред?
Бригада маньяков заканчивает работу над фреской. Доктор Робер доволен их работой.
