Разбитое сердце Матильды Кшесинской - Арсеньева Елена (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗

Всех учили также пению, будущие актеры обязательно проходили сольфеджио и вокальные упражнения.

Но больше всего Маля любила уроки географии. Совсем не потому, что ей страшно нравился предмет. Ей страшно нравился молодой и довольно красивый учитель географии – господин Павловский. К его уроку Маля старалась особенно кокетливо одеться – на случай, если ее вызовут к доске. Павловский имел обыкновение вызывать учениц по очереди, так что те, которые отвечали на предыдущем уроке у доски, оставались спокойны, что их на этот раз не вызовут, и к занятиям вовсе не готовились.

Но на всякий случай в классе была разработана система подсказок тем, кому не повезет. Во время урока на доске висела карта, но она была, что называется, «немая», то есть географические названия на нее нанесены не были, но государства расцвечены разными красками. Девушки собрали шерстинки соответствующих цветов и при вопросах учителя, где находится та или другая страна, впереди сидящие прикладывали шерстинку подходящего цвета к волосам, и этого «цветного телеграфа» было совершенно достаточно для правильного ответа.

Маля, впрочем, всегда урок свой знала даже тогда, когда могла быть уверенной, что к доске ее не вызовут. И вот однажды случилось такое!..

Она опаздывала на урок географии, который стоял по расписанию первым, и не успела переобуться: так и вбежала в класс в зимних зашнурованных ботинках и в теплых клетчатых чулках, собираясь переобуться на переменке. Впрочем, особых оснований волноваться на сей счет у нее не было, так как Павловский спрашивал ее на предыдущем уроке.

Но Павловский вызвал ученицу Степанову, которая, как на грех, урока совершенно не знала и не могла ответить ни на один вопрос. Даже «цветной телеграф» не помогал! Учитель был очень недоволен и сказал классу:

–  Я уверен, медам, что Кшесинская, хоть и не ее очередь сегодня отвечать, наверное, знает урок прекрасно и ответит без ошибки. Прошу вас к доске, мадемуазель!

Малю даже в жар бросило. Как это она, самая красивая, самая талантливая, самая любимая и обожаемая мужской частью театрального училища, вдруг выйдет к доске в толстых чулках и теплых башмаках, в которых только по сугробам лазить! Как она опозорится в прекрасных карих глазах Павловского! Больше они никогда не обратятся к ней с тем особенным загадочным выражением, с каким он смотрит только на Малю, но отнюдь не на других учениц… А девчонки? Да слух о том, что модница Кшесинская отвечала географию у доски в ужасных башмаках, мигом разнесется по всей школе! Она мигом представила, как первая ученица Рыхлякова, которая терпеть ее не могла, с выражением величайшего пренебрежения говорит:

–  На ней были какие-то валенки с гамашами! Да еще с клетчатыми!

Да это просто невозможно будет пережить… Нет, что угодно, только не этот позор!

Маля встала, как это полагалось, когда обращается учитель, и ответила с запинкой, что урок она знает, но просит разрешения ответить с места, не подходя к карте. Павловский удивленно на нее посмотрел, но, видимо, сообразил, что такая примерная ученица, как мадемуазель Кшесинская, попусту капризничать не будет, – и разрешение дал, хотя это и было против правил.

Маля безошибочно ответила на вопросы и, довольная, села.

Прозвенел звонок. Все воспитанницы поспешили выйти из класса, но Кшесинская по-прежнему сидела на месте, ожидая, когда уйдет учитель. Но тот не спешил, словно нарочно, медленно сворачивая карты. И вдруг сказал:

–  Потрудитесь объяснить, мадемуазель, отчего вы не пожелали выйти к доске.

Маля растерялась. Можно было что-нибудь наплести, сказать, что нога разболелась, но ей не хотелось врать Павловскому в глаза.

Она со вздохом выставила ногу из-под парты:

–  Простите, господин учитель, я не успела переобуться и не хотела, чтобы все видели мои чулки и башмаки.

Павловский усмехнулся, рассматривая ее ногу:

–  Даже у такой маленькой женщины, как вы, может быть очень большое тщеславие.

–  Пусть я и маленькая, – живо возразила Маля, – но я в самом деле женщина!

–  С этим никто не спорит, – ласково ответил Павловский. – Вы очаровательная женщина и, смею заметить, очень опасная. Вы даже сами не знаете, насколько. Будьте осторожны, прошу вас, мадемуазель.

–  Что? – растерянно спросила Маля. – Я не понимаю, о чем вы…

–  Не стреляйте то и дело из пушки по воробьям, – с внезапной серьезностью сказал Павловский. – Ваши глаза – это очень опасные пушки, а все мужчины, окружающие вас, – жалкие воробушки. Так вот, будьте осторожны с огнем ваших глаз, понимаете? Вы способны уничтожить всю воробьиную стаю… или невольно внушить несчастным несбыточные надежды на то, что они для вас что-нибудь да значат.

С этими словами он поклонился и вышел, унося свои карты, а Маля осталась сидеть, растерянная, не вполне понимая, получила она комплимент или выговор.

«Надо спросить у Юлии, – решила она, – надо ей рассказать». И вдруг вспомнила, что сегодня произошло еще кое-что, о чем следовало знать сестре.

Высунулась в соседнюю комнату:

–  Юлечка, ты знаешь, что у нас позавчера было?

–  Что же? – отозвалась сестра, вышивавшая розочки на корсаже платья, который готовила для нового номера. Юлия была непревзойденная вышивальщица.

–  Нас всех осматривали в лазарете!

–  Что ты говоришь? – Юлия даже уронила вышивание. – Неужели старикашка Бесс вспомнил, за что ему платят жалованье?!

Врач училища Бесс был притчей во языцех. Его никогда не оказывалось на месте, если необходима была срочная помощь. Как-то раз во время репетиции школьного спектакля одна воспитанница занозила ногу деревянной щепкой, вонзившейся в пятку через танцевальную туфельку. Боль была адская! Даже другие девушки чуть в обморок не падали, глядя на рану, – можно представить, что же творилось с самой пострадавшей! Бедняжку снесли в лазарет. Но поиски дежурного врача ничего не дали. Разгневанный директор училища отправил за хирургом в частную больницу, тот вскоре явился и умело извлек у страдалицы занозу, крестообразно разрезав ей пятку. Все не без оснований ждали для Бесса самой суровой кары, однако тот вскоре явился с забинтованной рукой и сообщил: он потому не оказался на месте, что отправлялся к хирургу… извлекать занозу из руки!

Это было до такой степени смешно, что история как-то сама собой сошла на нет. Однако с тех пор все знали, что врача театральное училище, считай, не имеет, в нем есть только фельдшер Гейдрих, который очень умело вправляет вывихнутые суставы и накладывает притирания на синяки. Большего, по счастью, пока не требовалось.

–  Нет, Бесс ничего не делал, только присутствовал, – усмехнулась Маля. – Да и то за стеночкой, вместе с другими врачами. Нас осматривала какая-то неизвестная дама-фельдшерица вот с таким утиным носом! – Маля описала вокруг своего носика странную кривую. – А потом сам доктор! Вообще все это было довольно противно. Сидишь с раздвинутыми ногами, а он…

–  Маля! – Юлия даже вскочила. – Ничего не понимаю. Ты о чем говоришь? Зачем ты сидела с раздвинутыми ногами?!

–  Да не только я, мы все, – пояснила сестра. – Я ж тебе говорю – нас освидетельствовали! Нам осматривали все самые тайные местечки, ты понимаешь?

–  Ничего не понимаю, расскажи толком.

–  Да я пытаюсь, только ты не перебивай меня каждую минуту. Ну вот: всех старших воспитанниц вызвали с урока и привели в лазарет. Появился какой-то господин по имени Вельяминов и сказал, что он доктор по деликатным женским болезням. И ему поручено всех нас осмотреть, потому что известно, что нравственность актрис падает и мы, боже сохрани, можем заразиться от кого-нибудь из наших любовников и стать разносчицами заразы. Нет, ты можешь себе представить?!

–  Господи боже! – вскричала Юлия. – Вот прямо так, простыми словами, прямо и говорил?!

–  Почти так, – энергично закивала Маля. – Ну, чуточку помягче, но мы все прекрасно поняли. Ну, тут, конечно, наши первые дуры из пепиньерок [8], Рыхлякова и Скорюк, распищались: мол, это звучит оскорбительно, потому что они-де не имеют возможности встречаться с мужчинами, живя в училище, а здесь слишком строгий надзор, а значит, они чисты и не должны быть подвергнуты осмотру, пусть проверяют всяких Кшесинских.