Ах, Маня - Щербакова Галина Николаевна (серия книг txt) 📗
– Что значит членить?
– Очень просто, – засмеялся Ленчик. – Членить по времени.
– Мы приходим в сегодня из вчера. Это неделимо. И другого способа жить из вчера в сегодня нет.
– А я тебя научу! – засмеялся Ленчик. – Между вчера и сегодня обязательно лежит ночь. И ее надо проспать. А утром со свежими силами начинать все как в первый раз.
Он очень развеселился этим своим объяснением. В общем, действительно, как в той пьесе – проснись и пой! Ну чем не замечательное жизненное кредо?
Лидия подумала: она идиотка, раз так не может. Надо именно так: ишь какой крепенький, и красивенький, и удачливенький, и веселенький получился у нее дядюшка. Горькую кашу ел – а все ему впрок. Расчленись!
Они купили сахару и трюфелей и поднялись на второй этаж, где торговали промтоварами. Лидия сунулась в парфюмерную секцию, ни на что другое денег у нее не было, а на крем польский или помаду трояк всегда найти можно. Крем был. Именно польский, и она пошла в кассу, в которую уже стоял Ленчик.
– Что берешь? – спросила она.
Он заговорщицки подмигнул.
Ленчику завернули две коробки самых дорогих духов. «Жене и дочери или жене и Мане?» – подумала Лидия.
– Знаешь кому? – спросил он, когда они вышли. – Зинаиде и Мане. Пусть пахнут бабоньки на старости лет. А тебе я пришлю французские. Ты женщина молодая, москвичка, и тебя это не должно устроить…
– Вообще-то я устраиваюсь и с этим, – засмеялась Лидия. – Но бога ради – это не намек!
– Нет, я тебе пришлю французские. Можешь не сомневаться. Мы теперь будем дружить?
– Сегодня с утра до вечера, – засмеялась Лидия. – А завтра будет другое время.
– Умница, – ответил Ленчик. – Усекаешь.
Они возвращались по той же старой улице, во дворе дома с подпертыми стенами по-прежнему стояла женщина с ведром. Она махнула им рукой.
– Я вас вспомнила, – сказала она Лидии. – Вы,
наверное, Манина племянница? Покойницы Веры
дочка? 1
– Да, – ответила Лидия. – Я и есть.
– А меня так и не вспомнила, Тамара Батьковна? Женщина пожала плечами.
– Передайте Мане спасибочки за эти горбыли. – Она ткнула ногой в бревно. – Спасибочки ей большое!
Это было еще то спасибо!
Пока они ходили за сахаром, появились новые лица. Вниманием владел бородатый мужчина в косоворотке. Он рассказывал, как вышел из дому засветло, до зоречки, «пока не изрыгнулось в воздух машинное дыхание и смрад не окутал», как пели утренние птицы, а он думал о них – «бедные вы мои птахи, чем вы еще живы», как жалел он людей, которые не ходят пешком. Ну что такое двадцать километров? «А какая сосудам радость, какое суставам оздоровление. Жаль только, – добавил, – что нельзя босиком. Тропок земляных нет, тропок, утрамбованных людскими пятками, пятками». Алел в бороде и усах влажный чувственный рот, не соответствовал этот рот птичьим истинам, которые произносил бородатый, напоминал рот о грехе и человеческой слабости. И людей, слушавших его, гипнотизировало это самое несоответствие формы и содержания.
– Кто это? – спросила Лидия Маню.
– Руководитель хора. Мы на всех смотрах побеждали, пока он не ушел в церковь петь. Уволили его за это. А я считаю – зря. Во дворце он пел песни те, что надо, ну и пусть бы подрабатывал на стороне. Не разбоем же…
Лидия так и ахнула. Это была уже не Маня! Куда девался ее неистовый атеизм? Куда девалось ее убеждение, что большего греха, чем служение Богу, церкви, не было, нет и не будет? Маня, которая священным партийным долгом своим считала белить, мазать, стирать, шить именно на Пасху или Троицу на какой-нибудь там Спас или Ильин день. Сроду никаких крашеных яичек, куличей, ничего такого, что от культа, веры. А тут вдруг
всемилостивейшее прощение человеку, который поет в церковном хоре? Лидии стало больно, что она ничего, ничегошеньки не знает о тетке. Сколько лет она сюда не приезжала! Зачем, если Маня сама каждый раз возникает в Москве? О чем они говорили при встрече? О ее, Лидиных, делах. Какая стерва завкафедрой, как она приспособила литературу девятнадцатого века к носимому костюму. Как трудно Лидии воспитывать дочь «в идеалах», когда приходится тратить деньги на спекулятивные джинсы. Одна такая тряпка взрывает всю систему Макаренко. Маня приезжала, и Лидия выговаривалась! Не надо было говорить умно, интеллигентно, можно было даже повизгивать от гнева, можно было отказаться от московского произношения и «хыкать», «хы-кать» – Маня терпела. Она, правда, что-то и говорила, но что? Что? Все то же. О завкафедрой поставь вопрос на общем собрании. Джинсы не покупай. Лидия ее не слушала. Что говорила Маня – не имело значения.
А теперь подумала: может, она, приезжая, уже говорила что-то другое? Может, Маня давно изменилась, а она, Лидия, просто не замечала этого? Но ведь не спросишь: с какого, Маня, числа ты стала допускать и то, и это? Когда твоя единственная, не тронутая временем истина дала приплод? И от кого и от чего этот широко мыслящий отпрыск?
Лидия не заметила, как Ленчик вручил подарок Мане и Зинаиде. Увидела: стоят обе с коробками в руках, улыбаются, а Ленчик сияет от доставленного всем удовольствия.
– У меня сроду таких не было, – сказала Маня.
– И у меня, – засмеялась Зинаида. Подскочил Сергей, вырвал у тетки коробку, стал смотреть на донышко, где цена.
– У! – сказал и посмотрел на Ленчика с уважением.
Лидия знала: он произвел в уме сложение, вычитание, деление, умножение, сделал вывод о дядькиной платежеспособности и зауважал родственника. У Сергея была стройная теория деления человечества на бедных, богатых и больных. Бедные – это бедные. Это те, у кого за три дня не хватает до получки. Богатые – это те, у кого вопрос, сколько дней до получки, не стоит никогда. Больные – это те, у кого денег нет, а они делают вид, что так и надо. Это частично Лидия. Это целиком Маня. Поэтому ему было приятно в родном дядьке увидеть родную душу.
А Егоров служил Жене. Он старательно выполнял команды, страшно боясь, что от нервности может что-то перепутать и сделать не так.
– Напишите улицей письмо в райисполком и потребуйте для Мани квартиру, – говорила ему Женя. – Аргументируйте. Впрочем, я сама вам текст набросаю…
