Вместе мы удержим небо - Фьестад Эллен (книги без сокращений .txt) 📗
Она точно знает, что она собирается нарисовать, это легко, это гораздо легче, чем раньше; кисть порхает взад-вперед по холсту, на белом фоне проступают контуры бассейна. Гард — вверху, на десятиметровой вышке. Лука работает без устали; проходят минуты, проходят часы — она не замечает этого; в конце концов вся картина написана, она почти совсем готова. Лука откладывает кисть в сторону, отступает на шаг назад, смотрит, что получилось.
Вот таким она видит Гарда. Таким видит она одиночество в глазах Гарда, когда он забывает спрятаться за усмешкой. Она видит его маленьким мальчиком, стоящим в полном одиночестве на десятиметровой вышке. Готовым к прыжку. Но воды в бассейне нет. Нет воды, которая могла бы принять его. Он это видит, но не может повернуть назад. Лесенка, по которой он поднялся, перекрыта цепочкой. И он не может повернуть назад, потому что Гард не такой. Он не желает признать, что некоторые вещи осуществить трудно, если не невозможно. Он предпочтет броситься вниз с улыбкой на губах. В самом низу, в уголочке, у края бассейна, она рисует себя.
Она проводит ладонью по животу, по шее, по лицу; она действительно здесь, она чувствует свое тело, согретое солнечным светом, она ощущает под пальцами теплую кожу. Руки скользят по волосам; она захватывает длинные пряди, тянет руки выше, выше; и вот она уже стоит, обратив раскрытые ладони к солнцу; в ладонях у нее солнечные панели, она вбирает в себя столько солнца, на сколько только хватает сил. И оно, солнце, вселяет в нее новые силы; она чувствует, как, стоя там, она растет; она чувствует, как расправляется грудная клетка; она втягивает в себя воздух, и ее легкие оказываются необыкновенно большими, они вмещают кубометры кислорода; она чувствует, как отпускает задеревенелую спину, позвоночник распрямляется, и грудная клетка, которая раньше была мертвенно-бледной смирительной рубашкой, туго затянутой ремнями, расправляется. Какая это была долгая, холодная, темная зима в тесной комнате студенческого общежития! А теперь путы ослабли, они падают у ее ног, она пинками откидывает их прочь, грудная клетка расправлена, она дышит! Она дышит, и в воздухе возникает летнее облачко, воздушный шар, храм. Тут твое место, тут твоя жизнь, поют птицы, и она знает, что это правда. Она открыта всему; здесь она может писать, она откуда-то знает, что ей писать, потому что она открыта всему; наконец-то у нее есть место, свое собственное место, где она может вдохнуть полной грудью и безраздельно отдаться тому, что принесет этот воздух, этот вдох. Она стоит, простирая руки к солнцу, она прославляет солнце и тепло, она стоит вот так и всем телом ощущает, кто она такая, и вдруг чей-то голос толкает ее в спину.
24
— Блин, че это с тобой такое сегодня, а?
Горшок вваливается в дверь и плюхается на диван. Следом за ним подтягивается целая компания. Лука так и застыла с поднятыми вверх руками.
— Ну и поганый денек выдался! И мне тоже пива прихвати! И для Сэм пузырек, она скоро придет.
Горшок выкрикивает это в сторону кухни, обращаясь к парню, которого Лука не видела раньше; тот подходит, неся в охапке четыре бутылки пива; с губы свешивается хабарик. Другой парень заваливается на диван, сбросив на пол, лежавший там черный джемпер. Закинув ноги на стол, зажигалкой открывает бутылки и передает их своим дружкам. Одним глотком выпивает половину бутылки сам и только теперь замечает Луку, стоящую в углу.
— Эй, ты здесь откель? Гард говорил, что будет сегодня стряпать ужин. Пива хошь? — Он протягивает початую бутылку Луке.
— Э-э-э… да нет, спасибо.
Ее руки безвольно опустились вдоль тела. Ноги больше не порхают по паркету; как-то сразу замерзнув, они замерли на жестком полу.
— Клевая хата, да?
Это уже Горшок.
— А как вы вошли? — отрывисто спрашивает Лука тихим голосом.
— Ну как, ключом открыли, как всегда. У нас есть ключ. Хавать хочешь? На тебя наверняка тоже хватит.
— Нет, спасибо. Мне надо идти. У меня… встреча. Пока.
Она резко разворачивается и выскакивает в дверь. Как раз в тот момент, когда Лука выходит, входит Сэм; чтобы пройти, Луке приходится нагнуться и поднырнуть Сэм под руку.
Часом позже домой возвращается Гард.
— Ну-ка, подвиньтесь, живо! Черт, вспотел жутко, мокрый весь. Я тут начал на велике тренироваться. Ну как тут у нас дела?
Он втискивается на диван. Внезапно его взгляд падает на станок Луки. Гард поднимается и долго стоит, разглядывая картину. Это же он. Он самый, стоит, полностью одетый, на вышке для прыжков в воду. Высоко-высоко над бассейном, в котором нет воды. Его лицо наполовину скрыто волосами. Но не может быть никаких сомнений. Это он.
— Тут та девчонка из пивной была, — говорит Горшок.
Гард не отвечает; он стоит, окаменев, и всматривается в картину, на которой изображен он сам. Так вот каким она его видит? Она видит его, успевает он подумать, прежде чем чей-то голос выдергивает его из размышлений:
— Ну че, хорошо погулял на выходных-то? — Горшок хлопает его по плечу. Поднимает руку с пивом, приглашая выпить.
Гард не отвечает. Он не сводит глаз с картины. Все смолкают. Переглядываются. Обмениваются недоуменными взглядами. Почему он не смеется? Не рассказывает баек о прошедших выходных? Не размахивает бутылкой, не улыбается и не выпивает пиво одним глотком?
— Блин! Да что на тебя нашло такое? — спрашивает Горшок. — Головка бо-бо, что ли?
А мы вчера в нашей «Пещерке» хорошо позажигали. А ли совсем вырубился. Даже столика ни одного не осталось, под которым бы ножки не подгибались.
Горшок треплется и паясничает, развлекает всех. Пытается спасти ситуацию. Хотя, собственно говоря, это задача Гарда. Потому что так удобнее для всех. Тогда никто не задает вопросов. Пока Гард болтает, улыбается, травит байки, смеется, ему никто не задает вопросов. И тогда ему не приходится выдумывать ответы, которых у него и нет. Все, он — мясо, нету у него больше сил. Он не на работе сейчас; он дома, черт побери. Он не слушает, что там такое несет Горшок. Его абсолютно не колышет, чем там они занимались в выходные. А чем он занимался, так вот чем: Лука день и ночь работала над каким-то своим школьным проектом.
Горшок подходит к картине. Колупает краску в уголке внизу.
— А он на тебя похож.
И вопросительно смотрит на Гарда.
Гард чувствует, что перестал дышать. Увидит ли Горшок? Поймет ли он? Что это он? Что именно таким он себя ощущает? Все время. Стоящим в одиночестве на площадке десятиметровой вышки, нависшей над бассейном, в котором нет воды. Которая была бы готова его принять. Цепочка позади него перекрывает путь к отступлению. Дороги назад нет. Он вынужден прыгнуть. Такое чувство у него все время. Он не может повернуть назад. Позади ничего нет. Он должен шагнуть вперед. Только вперед. В бездну.
— Она тебя плохо знает. Ты же никогда не ходишь в бассейн.
Горшок даже не видит, что бассейн пуст. Он ничего не видит.
И тут Гард замечает: в углу картины, в самом низу — маленькая худенькая девушка в длинном черном пальто. Она сидит на корточках с садовым шлангом в руках. Наполняет бассейн водой. Ей остается еще ох, как много, пока даже дно как следует не закрыто. Но она наполнит его, этот бассейн. Чтобы ему было куда прыгнуть. Маленькая фигурка с длинными черными волосами. Хочет помочь ему выплыть.
Горшок делает глубокую затяжку, ухмыляется.
— А, забыл сказать, она свалила. Та девчонка из пивной.
Гард разом отброшен назад, на фабрику.
— Свалила? И куда?
— А я откуда знаю. Сказала только, что у нее встреча какая-то. Поскакала, даже туфли не надела, ну и вообще. Она что, к тебе переехала жить, что ли? А ты нам не рассказывал.
Надевая кроссовки, Гард набирает номер. Телефон звонит на другом конце комнаты. Гард швыряет свой мобильник в сторону и бросается к выходу.
— А жрачка как же? — орет Горшок вслед Гарду, сбегающему по лестнице. — Мы же хавать пришли!
— Ну и ешьте, не ждите меня.
