»Две жизни» (ч.III, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
Осталось понимание слов только как символов бодрости, пощады и оправдания.
Ясса умолк. Я не хотел и не смел прерывать его молчания, но старался запомнить каждое его слово, чтобы возвыситься самому к великой силе духа преображенного человека.
— Мы скоро въедем в ворота Общины, мои дорогие друзья и дети, — раздался снова чудесный голос И. -И еще скорее мелькнут для вас волшебные дни счастья и полного раскрепощения, в которых вы проживете эти дни в Общине. Не считайте их наградой вам за те или иные подвиги. Они приходят к вам как естественное следствие вашего собственного труда. Не передышки посылает Жизнь своим верным слугам, но Сама оживает в сердцах тех, кто несет Ее чашу в чистых руках. Вы уедете в мир, приметесь за тот или иной труд в суете, в пожаре страстей, в лавине борьбы за все блестящие условности культуры и цивилизации, которыми так дорожат современные люди. Вы же, мудрецы, вы будет ценить только те блага жизни, которые невесомы и не осязаемы. Вы будете радостно принимать всю внешнюю жизнь современности, но служить вы будете Реальному, скрытому во всех условных формах.
Могут ли ваши слова, хотя бы в самых тяжелых случаях, быть словами осуждения или порицания? Помните, друзья, что я уже сказал вам: распознавайте, улыбайтесь чужому суеверию и несите всему оправдание. Для вас, слуг Вечного, уже нет условностей личного. Для вас есть Жизнь в ее бесчисленных формах, служите Ей день и ночь, и путь ваш и ваших встречных будет благословен и радостен.
И. замолчал. Солнце близилось к горизонту. Кончался день пустыни. Вдали уже вырисовывались стены Общины, уже слышался отдаленный колокольный звон, я и не заметил, как пролетел день, как промчались часы, проведенные на спине лошади. Я был силен, я мог еще и еще трудиться, мне казалось, что я только что покинул часовню Великой Матери.
Когда мы подъезжали к воротам Общины, И., ехавший впереди, придержал своего коня и подозвал меня к себе. Когда я к нему подъехал, он сказал, окинув меня ласковым взглядом:
— Не забывай, что теперь снова надо вступить в обязанности моего секретаря и келейника, Левушка, и не отлучайся от меня.
Как ни велики и торжественны были пережитые мною минуты, я не смог сдержать улыбки радости, что снова буду иметь право сопутствовать моему обожаемому другу.
У ворот Общины, в которые мы въехали, когда уже спускались сумерки, нас встретил Раданда с братьями. Он всех нас приветствовал с обычной теплотой, приказал братьям увести наших усталых коней. Он всех нас обдал своей теплотой, но Яссу долго не выпускал из своих объятий. Он что-то тихо говорил ему на ухо, чего никто из нас не мог, да и не хотел слышать.
Мы остановились в некотором отдалении от Яссы, И. и Раданды, ожидая дальнейших распоряжений. Я был тронут вниманием ко мне Зейхеда, познакомившего меня со спутниками Яссы, которых сам он знал давно. Помимо того, что они были спутниками моего дорогого Яссы, они глубоко проникли в мои мысли и сердце с самой первой встречи с ними в пустыне, когда лица их так поразили меня. Я уже готов был отдаться увлекательному разговору с ними, как случайно взгляд мой упал на лицо Ольденкотта, и: я снова увидел в его глазах то выражение божественной доброты, которое впервые поразило меня во время беседы Франциска у костра. Казалось, этот человек забыл обо всем. Ни время, ни место, ни люди не существовали для него.
Единственно, что он видел перед собой, — подвиг ученического пути, совершенство духа брата-человека, которому он нес свой поклон, свой восторг, свое благословение.
И еще раз я преклонился перед ним, человеком, который мог всегда видеть перед собой одну цель, один смысл, одно понимание: жизнь в Вечном:
— Левушка, сходи в мою комнату, оставь там мои вещи, переоденься и передай Наталье Владимировне эту записку. А также проводи Зейхеда и Ольденкотта в наш дом и помести их в тех двух свободных комнатах, что рядом с твоей. Славе поручи проводить их в душ и приготовить им свежее платье. Когда сам будешь готов, проводи всех в трапезные покои Раданды.
Отдавая мне приказания, И. одновременно писал записку, что меня теперь уже нисколько не поражало, так как я неоднократно видел, как И. делал несколько дел одновременно: с одним вел разговор, другому диктовал, третьему указывал ошибку в сложнейшем математическом вычислении — и ни одно из дел не страдало, а наоборот, каждый из его сотрудников еле за ним поспевал.
Взяв записку, я пригласил Зейхеда и милого американца идти за мной, в то время как все остальные ушли за Радандой. Мне пришлось не только дважды повторить Ольденкотту свое приглашение следовать за мной, но и прикоснуться к его руке, чтобы он понял, о чем я ему говорю.
— Простите, Левушка, я, кажется, задержал Вас своей рассеянностью, — мягко сказал он мне, с трудом влезая в действительность из того мира счастливых грез, где носились его мысли. — Я все еще не могу окончательно спуститься на землю, почувствовать тяжесть свод его плотного тела, после того как видел наяву признание Богом человека, признание великого подвига, которого достиг в одно воплощение обычный человек. Я так счастлив духовным величием Яссы, такая радость наполняет меня оттого, что Милосердие позволило мне видеть новое рождение человека, что мне даже трудно, болезненно трудно нести свое грузное тело.
Ни я, ни Зейхед не прерывали слов добряка. Мы благоговейно слушали его голос, и лично я мчал мои мысли к Великой Матери, моля Ее окутать Своей атмосферой чистое сердце моего собеседника и облегчить ему столь резкий для него переход от небесного Света к обычному трудовому дню. Я не мог понять, почему в душе его, такой светлой, чистой и всегда мирной, в эту минуту идет трудная работа примирения себя с текущим «сейчас». В моей собственной душе все ликовало: Взглянув на меня, он точно понял мой немой вопрос и еще добрее ответил:
— Не в тех трудах дня, которые мы делаем, смысл, но в тех героических напряжениях, которые мы легко проливаем во все дела. Все, что делает Ясса, — он делает легко. А все, что делаю я, я делаю, нося в сердце сознание долга. Но путь ученика не долг, а радость. Не труд, а отображение своей Любви. И только тот, кто стал, а не «понял», тот приходит к завершающему моменту счастья, свидетелями которого мы сегодня были.
Мы подошли к нашему дому. Я передал моих спутников Славе, указал им их комнаты и, сказав, что зайду за ними через полчаса, помчался к Наталье Владимировне.
Необычайно тепло встреченный ею, я передал ей записку, объяснил, что мы возвратились с Яссой и что друг ее, как и Зейхед, будет теперь жить в одном доме с нами. Я не знал содержания записки И. Но когда спустя полчаса я зашел за моими друзьями, то нашел в комнате только Зейхеда. Он объяснил мне, что Ольденкотт будет ждать меня на крыльце, что он пошел к Андреевой. Мы вышли с Зейхедом на крыльцо, где сидели, оживленно разговаривая, оба старинных друга. Предполагая, что Наталья Владимировна должна отправиться вместе с нами, и найдя ее в несколько помятом платье, я был крайне удивлен.
— Дорогая, Вы еще не одеты? Ведь мы опоздаем. Вы знаете, как точен И. в указании сроков.
— Если бы мне было указано идти с Вами, можете быть спокойны, то я торопила бы Вас. — Внешне она говорила совсем спокойно, но бунт в ее душе был мне ясен, не говоря о нервном движении рук, которыми она сворачивала и разворачивала поданную мною ей записку — Моя роль гувернантки при младенцах еще не окончена, — совсем уже раздраженно прибавила она.
Блестки юмора сверкнули в глазах Ольденкотта, и ничего смешнее последовавшей за этим сцены я в жизни не видел.
— Воображаю, какими счастливцами чувствуют себя порученные Вам воспитанники, если Вы применяете к ним Ваши обычные методы воспитания, так хорошо знакомые мне, — галантно приподнимая шляпу и любезнейшим образом раскланиваясь перед Натальей Владимировной, произнес он.
Как вихрь пронеслась целая гамма выражений на дрожавшем от внутреннего волнения лице Натальи Владимировны. В первый момент я положительно думал, что она, по меньшей мере, вырвет из его рук шляпу и швырнет ее на землю, если ничем более энергичным не выразится ее вспыхнувшее, как молния, раздражение. Затем в ее глазах мелькнул острый сарказм, растаявший, как льдинки, и сменившийся веселым юмором, и: она разразилась таким веселым, добрым и заразительным смехом, что и мы все, вторя ей, покатились со смеху и, простившись, продолжали смеяться, уходя к Раданде.
