Порою блажь великая - Кизи Кен Элтон (книга бесплатный формат .TXT) 📗
— Полагаю, Хэнк, — задумчиво молвила она, — обойдется без кого угодно, если до этого дойдет.
— Вот именно! Он обойдется! А я нет. О, Вив, послушай, — в лихорадке я поднялся на колени в кровати. — Что держит нас? Не Хэнк: ты знаешь, что если попросишь развода — он не откажет. Он не станет удерживать тебя неволей!
— Да это я знаю, — все так же задумчиво, — он слишком гордый. Он отпустит меня…
— И он слишком сильный, чтоб его это поранило.
— Сложно сказать, что его ранит…
— О'кей, но даже если поранит — он ведь переживет? В силах ли ты вообразить такую боль, которой бы он не пережил? Он присвоил себе могущество всех суперменов мира, и верит в это. Но, Вив, послушай. Я болтаюсь над пропастью на веревке, и руки цепляются за самый кончик.
Ты стала узелком на этой веревке, узелком, за который можно ухватиться. И без этого узелка, Вив… я просто не знаю, богом клянусь, не знаю. Поехали со мной. Пожалуйста.
Какое-то время она лежала, смотрела на луну.
— Когда я была маленькой, — заговорила она после паузы, — я нашла веревочную куклу, индейскую куклу. И тогда я любила ее больше всех прочих своих кукол, потому что могла вообразить ее кем угодно, кем хотелось. — Лунный свет гладил ее лицо, просеянный сосновой лапой у окна. Она закрыла глаза, и из их уголков на разметанные по подушке волосы скатились две слезинки… — Теперь же я не знаю, что люблю. Я не знаю, где кончается то, что я себе вообразила, и начинается настоящее.
Я бросился объяснять ей, что нет грани между этими двумя сущностями, но оборвал сам себя, не зная, какие воображаемые добродетели она припасла для моего братца. И вместо этого сказал:
— Вив, я знаю только, что не могу позволить себе благородство. Лишь отчаяние. Без тебя я пропаду. Вив, поехали со мной. Сейчас. Завтра. Прошу тебя…
Если она и ответила на мою мольбу — я не слышал. Я больше не обращал на нее внимания. Мой слух, как и всякое молвленое мною слово, были обращены теперь к дырочке, которая внезапно вновь разверзлась светом. Вив же, поглощенная моими словами, не заметила. Едва я заговорил, мне показалось, что я вновь заслышал ленивую поступь… прочь от стены, потом из комнаты… по коридору… в его комнату… там он сядет, потрясенный, на кровать, глаза остекленелые, опустит руки на колени… что ж, Супермен: твой ход…
Из коридора донесся протяжный тонкий стон, сопровождаемый рвотным набатом. И — снова стон, еще болезненней.
— Хэнк! — Вив вскочила, испуганно вскрикнув. — Это Хэнк, что он?.. Что случилось? — И выбежала из комнаты выяснять, обернувшись шерстяной рубашкой.
Я был чуть менее поспешен в вопросах туалета. Моя голова трезвонила предвкушеньем. С улыбкой я пошел по темному коридору, к вееру света, выпавшему на пол из двери их спальни. Я знал, что случилось: бедняжке поплохело, он потерял свой обед. Он продолжает охать и стенать, и кашлять, и прочее подобное актерство, обычное в репертуаре у детишек, что пытаются восстановить расположенье чрез сочувствие. Да. Я знал: точный римейк того самого действа, что разыграл и я, и в точности такие же мотивы и намерения.
Осталось лишь одно, одна коротенькая речь, и мой триумф будет полным.
Я шел по коридору не спеша. Я смаковал цитату, что заготовил для этого величайшего ниспровержения в истории. Подобно тому, как Братец Хэнк вернул мне той открыткой мои давние-давние слова, я собирался почтить его низвержение его же фразой, будто натравить на родную голубятню почтового голубя, отрастившего истребительный ястребиный клюв. «Видать, чего-то чертовски жирное слопал, — репетировал я эту реплику вполголоса, готовясь к своему выходу, — коли эдак тебя развезло!» Ах, как идеально кстати. Как прекрасно. И я был готов. Я ступил в комнату, где Вив, присев, поддерживала Хэнка, а он наполовину сполз с дивана в попытках пристроить голову над заблеванной металлической корзиной для бумаг. Его мокрая рубашка прилипла к жалко подрагивающим плечам, а затылок был сплошь в плевках речной пены…
— Что ж, братец. Видать, что-то чертовски жирное слопал, — псалмовито и гимнисто пропел я, придавая этой фразе силу заклинания, слова которого играли всеми нюансами чудесного перевоплощения, — коли тебя эдак…
— О, Ли, Хэнк говорит… — мое заклинание заклинило; сначала — возгласом Вив, потом — видом Хэнковой головы, что медленно поднималась, поворачивалась, открывая взору скулу, наплывшую синим на глаз, и губы, порванные, будто напором его рвоты. — О, Ли, Хэнк говорит, что Джо Бен… Джо и старик… — поворачивалась медленно, пока на меня не уставился здоровый глаз, зеленый и холодный в своей осведомленности, — что Джо Бен мертв, Ли. Что Джо мертв. А может, и старый Генри… — Его рот разверзся, исторгнув черный истерзанный язык и невнятные слова:
— Малой… Малой… Нет никакой, Малой…
Вив подхватила его:
— Вызови доктора, Ли. Его кто-то зверски избил.
— Но не… не бывает истинной…
Но что бы он ни пытался поведать, слова растворились в новых рвотных конвульсиях.
(Но если сила не истинна, — помнится, была самая последняя моя мысль в тот самый день, перед тем как я наконец вырубился, — то истинна слабость. Слабость истинна и подлинна. Я обвинял Малыша в том, что он симулирует слабость. Но симуляция как раз и доказывает, что слабость подлинна. Когда ты так слаб, что приходится симулировать. Нет, невозможно даже симулировать слабость. Можно симулировать лишь силу…)
Внизу, разговаривая по телефону с доктором, я, даже не думая, закончил свою магическую фразу.
— Как он? — спросил доктор.
И я ответил:
— Ну, доктор, я бы сказал, что у него нездоровый вид, — и довел до конца свое заклинание, что осознал лишь много позже: — Эдак развезло! — завершил я фразу, подобно Билли Бэтсону, последним огненным плевком из горнила губ сплавляющим воедино сломанный меч: «Сизам!» — то всемогущее слово, что под аккомпанемент громов и молний превращает Билли из зашуганного задохлика в великого и ужасного оранжевого гиганта, Капитана Марвела. — Да, доктор… чертовски развезло, — сказал я.
И моя зарница озарила меня, разразившись внезапно во всех западных окнах дома, будто лунный свет, прорезавшийся из-за туч. И мой раскат грома прогремел оглушительно по всему дому, эхом-кубарем скатившись по ступенькам, отраженный корзиной для бумаг. Все было как надо. Но, в отличие от Билли, моя трансформация не состоялась. Не знаю, чего я ждал — может, действительно чаял обрести в себе величие Капитана Марвела, взмыть ввысь, наполнить ветром плащ за спиной, закружить над землей этаким крутейшим неоново-оранжевым леопарнем — но я стоял, держа у уха коротко зудящую трубку, вслушиваясь в утрированную мелодраму кашля и стенаний наверху — и понимал, что никоим образом не приобрел той стати, о которой грезил подсознательно, творя свое мщение. Ритуал возмездия прошел более чем успешно; я более чем старательно вымолвил все правильные колдовские слова… но вместо превращения в Капитана Марвела, для чего и предназначались эти ритуалы и слова, согласно традиции «малявка-побивает-великана»… я лишь сотворил еще одного Билли Бэтсона.
Теперь я наконец понял, от чего мне советовали БЕРЕЧЬСЯ.
(А если можно лишь притворяться, что силен, а не что слабак, значит, Малыш сделал со мной то, что я хотел сделать с ним! Он привел меня в чувство. Заставил меня бросить притворяться.
Он наставил меня на путь.)
