Прекрасные тела - Каннингем Лора (книги без регистрации полные версии .txt) 📗

История с этим «забыла» начиналась вполне буднично. Мира забыла, куда положила очки, ключи, список покупок, лекарства. Потом она забыла свой адрес, а теперь даже собственное имя. Правда, она, кажется, помнила имя дочери (Нина воспринимала это как выражение безмерной благосклонности). Единственным, что Мира Московиц помнила до конца, была ее любовь к своему единственному чаду. Возможно, Мира во многом путалась, но каждое утро она приветствовала дочь бессвязным потоком слов, выражавших привязанность:

— Учинка, тучинка, мамала, омала… [23]

Тепло, заключавшееся в этих словах, с лихвой компенсировало отсутствие в них смысла.

Каждый день мать и дочь начинали с ритуальных приветствий. Утром Нина входила к матери с подносом, на котором был всегда один и тот же завтрак: яйцо-пашот, цельно-зерновой пшеничный тост с абрикосовым джемом, стакан апельсинового сока и кофе без кофеина.

— Мама-ле? — говорила Нина.

— Нина-ле, учинка, тучинка, — отвечала Мира.

Вечером Нина желала матери спокойной ночи:

— Спи, мамала…

— Нет, ты, Нина-ле. Учинка, — отвечала та.

Нина заранее боялась того молчания, что неминуемо придет на смену такому вот ласковому общению, когда Мира умрет (по прогнозам сотрудников хосписа, это должно было произойти менее чем через шесть недель). Надо сказать, Нина считала забыть в некотором роде милостью: ее мать забыла о тяжелой смерти своего мужа, Нининого отца Саула. Он умер несколько лет назад от рака костей. Мира забыла грустную историю жизни своих родителей, она забыла даже холокост. Она сохранила только радужные воспоминания, песенки, шуточные стишки и… аппетит. Если на свете и существовала счастливая смерть, то, судя по всему, именно такая кончина ожидала Миру Московиц. С утра до вечера солнце заливало квартиру «21 L», длиннохвостый попугай Рич-ч-чард весело щебетал, Мира Московиц пела свои песенки и встречала гостей, даже не понимая, что этим людям платят за то, чтобы они облегчили ей смерть.

— А хоспис означает hospitable, [24] да? — поинтересовалась Мира в один из редких моментов просветления. — Это значит, здесь хорошее общество.

Мира Московиц очаровывала «гостей» и пела песенки, не переставая. Нина, конечно же, скучала по тем временам, когда мама пребывала в здравом уме, но в то же время благодарила Бога за то, что он даровал ей избирательную память. Если повезет, мама, возможно, покинет «Объединенный проект» и воспарит в небеса, совсем не испытывая боли.

Длительность этого «хосписного» периода, когда пациент получает «паллиатив» (никакого лечения, только болеутоляющие средства), обычно составляла шесть месяцев. Большинство пациентов умирали раньше срока. Мира Московиц пока «вписывалась» в эти параметры: ее приговорили пять месяцев назад.

«Моя мама станет исключением», — думала Нина. Она еще не была готова смириться с тем, что говорят врачи и медсестры. Если пациента признают «годным» для хосписа, это в некотором роде облегчает его жизнь: требуется меньше бумаг, чтобы пригласить профессиональных медсестер; регулярные визиты авторитетных врачей гарантированы; все оборудование доставляется бесплатно в течение часа, ведь речь идет о кратком периоде «дожития».

Пару недель назад медсестра из хосписа выдала Нине брошюру «Семь признаков приближения смерти». Нина могла прочесть слова, напечатанные в этой книжонке, но не понимала их значения: «Умирающий пациент перестает есть и пить, его моча становится темнее, умирающий может „теребить“ постельное белье. Иногда ему являются призраки умерших родных и близких». Нина вчитывалась в текст, но никак не могла усвоить информацию. И вообще, ей не хотелось это читать… Тогда она брала книгу Лоры Инголлз Уайлдер «Маленький домик в прерии» и читала ее маме на ночь, совершая ритуал, обратный тому, который совершала ее мама в этой самой комнате каких-нибудь тридцать лет назад…

Нет, ее мама будет исключением, она еще сыграет с хосписом шутку… Даже одна из сиделок как-то раз, заметив розовые щечки Миры и оценив, с каким аппетитом та проглатывает яйцо-пашот и тост, сказала:

— Слушайте, а ведь нам придется отказать вашей маме в хосписном обслуживании, если она будет продолжать в таком духе…

Нина была счастлива это услышать: она восприняла слова сиделки как подтверждение собственного ощущения, что Мира Московиц еще не готова умереть. Нина попросила сиделку не говорить о ее маме в третьем лице, когда та присутствует в комнате. Раньше она уже просила не включать при маме телешоу вроде «Колеса фортуны». Что бы ни случилось с Мирой в конце концов, Нина стояла на страже ее достоинства. Возможно, Нина была не права, но именно так она чувствовала.

— Знаете, она все понимает, — объясняла Нина сиделке Фло, приехавшей с Ямайки.

Судя по выражению черного как смоль лица Фло, слова Нины вроде бы не вызвали у нее возражений, но вдруг сиделка сказала:

— Ее время еще не пришло, но она уже не понимает меня. Я проработала с ними двадцать лет. Мне знакомы признаки.

— С ними? — Нина вздрогнула: Мира Московиц стала одной из «них», умирающих, других особей (во всяком случае, Фло произнесла это слово именно таким тоном). — Не говорите «они», — попросила Нина.

Но Фло, кажется, просто не понимала Нину. Однажды Нина задумалась: неужели Фло невдомек, что она и сама когда-нибудь умрет? Или Фло думает, что работа сиделки обеспечивает ей иммунитет? Что она всегда будет у кровати, а не на кровати, не одной из «них»?

Фло была довольно красивой женщиной с ослепительно-белыми зубами и розовыми деснами. Она всегда приходила со своей едой и обычно держала на коленях пластмассовую коробку с вяленой курицей или овощами с рисом, наблюдая за Мирой, высматривая в ее поведении «семь признаков приближения смерти». Нина считала Фло самой надежной из всех сиделок: она вовремя приходила, делала все очень толково. Она могла поднимать Миру, переворачивать ее без всяких усилий (когда Нина попыталась сделать это сама, то потянула спину). Мира была маленького роста, но, по ее собственному выражению, «у нее хватало мяса на костях». Она весила добрых сто шестьдесят фунтов и при этом вот уже несколько недель не могла самостоятельно передвигаться, так что и переносить, и мыть ее приходилось только с посторонней помощью.

Нина не хотела об этом думать, но на периферии сознания, где скапливались неприятные факты, маячила мысль о том, что состояние ее матери все ухудшается. В последние пару недель она перестала быть «амбулаторной» больной, стала пользоваться инвалидным креслом и носила памперсы, причем уже не только ночью.

Со своей стороны Нина до последнего сопротивлялась памперсам. Она знала, что ее мама ни за что бы на них не согласилась, сохрани она ясность сознания. Но сотрудники хосписа настаивали, к тому же правда была на их стороне: памперсы действительно помогали обеспечивать должный уход за Мирой. До того Нина пыталась поддерживать видимость маминой самостоятельности. Она не хотела оскорблять ее чувства, предлагая ей одноразовые подгузники. В результате Нина была просто завалена грязным бельем, и иногда ей приходилось аж по пять раз в день спускаться в подвал «Объединенного проекта», где находились стиральные машины. Однако Нине очень хотелось поддерживать иллюзию, что мама все еще может носить нормальное белье; ей казалось, стоило попотеть ради того, чтобы не признать поражение в этом вопросе.

Но хоспис помог Нине отказаться от борьбы. Раз ее мама не справляется сама, у них нет выбора: они должны следить за тем, чтобы и постель, и сама больная содержались в чистоте. Нина часто задавалась вопросом: а что же происходило в прошлые тысячелетия, когда одноразовых подгузников еще не существовало? Вероятно, ответив на этот вопрос, можно было понять, почему в течение веков человечество не знало счастья. Без памперсов положение лежачих больных было уж совсем унизительным. А теперь есть целые пачки одноразовых подгузников с аккуратными синими швами, бегущими по белой полупрозрачной поверхности, словно капилляры. Промокая, они приобретают странную плотность, как будто их наполнили желатином, — в сущности, они работают по такому же принципу, трансформируя жидкость в гель. Когда памперс больше не может впитывать, синяя нить превращается в желтую, и становится ясно, что пора надеть новый.